Генная инженерия

В рамках off-программы фестиваля NET 9 и 10 декабря в ЦИМе покажут «Медею. Материал» из Казахстана — «поп-механический спектакль для 16 моделей, 6 музыкантов, 4 экранов, 3 камер и 2 голосов». Елена Ковальская увидела постановку Рустема Бегенова в Алматы, поговорила с режиссером и убедилась, что актуальный театр Центральной Азии будет смотреться в афише «Нового европейского театра» чрезвычайно органично.

Шестнадцать немыслимой красоты девушек встают в две очереди внутри легкой металлоконструкции. Их лица освещены экранами смартфонов, к которым прикованы их глаза. По сигналу банковского табло та из девушек, до которой дошла очередь, подходит к камертону и леденцом на палочке высекает из него звук. По экрану медленно сверху вниз ползет текст — мы слышим его сперва на русском, потом на казахском:

моя собственность видения убитых
и крики истерзанных мое имущество
с тех пор как я ушла с моей родины с Колхиды
по твоему кровавому следу и с кровью подобных мне
на мою новую роль предательства.

Некоторые помнят постановку «Медеи», которую Анатолий Васильев делал с француженкой Валери Древиль. Большинство знают Хайнера Мюллера — ключевого драматурга европейского послевоенного театрa — по недавней премьере Кирилла Серебренникова «Машина Мюллер», кто-то помнит питерский спектакль Дмитрия Волкострелова «Любовная история»: вот почти вся сценическая история Мюллера в России. Тем временем в Алматы Мюллера играют в торговом центре «Мега», фоном спектаклю служит полуторамиллионный город за окнами во всю высоту стен, и казахстанская богема ведет себя так, будто тут это обыкновенное дело.

Действительно, эка невидаль: Мюллер в «Меге», вместо актеров — модели, вместо декорации — металлоконструкция, она же — музыкальный инструмент, а в музыку, которую исполняет камерный ансамбль, вплетаются речитатив, звук национального кобыза и жужжание электромоторов.

Я смотрю «Медею» независимой компании ORTA за две недели до того, как она отправится на гастроли в Москву. Спектакль покажут в ЦИМе в рамках off-программы фестиваля NET. После спектакля я расспрашиваю Бегенова, откуда они такие взялись.

«ORTA — это объединение, куда вхожу я, актриса Саша Морозова и композитор Санжар Байтереков. “Орта” переводится с казахского как “центр” и как “среда”, к тому же по звучанию напоминает “орда” и внушает некоторую опасность. У нашего центра есть миссия: сделать Алматы культурным мировым центром. Глобализм свалился на Казахстан, а инструменты его познания — себя в мировой культуре и себя в капитализме — еще не доехали. Поэтому мы еще не знаем, что делать с этими джинсами и моллами, масс-маркетом и Голливудом. Инструменты познания заложены как раз в современном искусстве, новой музыке, новом театре — мы хотим предложить их нашим художникам и зрителям. С помощью этих инструментов, которые я получил из рук моих мастеров, хочется узнать и открыть нашу культуру, сокрытую сегодня от нас же самих».

Бегенов из тех новых людей, о которых принято говорить: «Мюллера они осилили, но осилят ли они водевиль?» Водевиля он не осилит, поскольку он в глаза его не видел. Бегенов вообще не знает иного театра, кроме современного.

По первому образованию Бегенов — математик-прикладник. Закончил мехмат Казахского национального университета. С женой Александрой они приехали в Москву в 2011-м — она стала сниматься, а он поступил на курс к Борису Юхананову в «Мастерскую индивидуальной режиссуры».

«В плане творчества у меня на тот момент был только опыт работы в музыкальной группе — мы играли каверы в кабаках. Я был лидером, играл на акустической гитаре и пел, с театром никак не был связан, более того — никогда в нем не был. Когда я попал к Юхананову, мир перевернулся. Потом Борис Юрьевич возглавил театр, и мы все стали проходить практику в “Станиславском”. А я прошел еще и через ассистентуру у трех мировых монстров — Ромео Кастеллуччи, Хайнера Гёббельса, Теодороса Терзопулоса».

«Медея.Материал» сделана под явным влиянием Гёббельса — немецкого композитора и режиссера, по которому Москва сначала сошла с ума после гастролей «Вещи Штифтера». В прошлом году в столице появился «свой» Гёббельс — «Макс Блэк» в Электротеатре «Станиславский».

«У Хайнера я видел вживую немного — “Макс Блэк”, где я работал ассистентом, и “Вещь Штифтера”, которая произвела на меня большое впечатление. Моя “Медея” — тоже инсталляция. Мне, как и Гёббельсу, эстетика важнее этики. Насколько я знаю Хайнера, “зачем” и “что это означает” он придумывает, когда спектакль уже готов: его заботит не смыл, но звучание. Центральное внимание в своих спектаклях он уделяет текстам, как бы странно это ни звучало, — но не смыслу текста, а его мелодике и ритмике».

Бегенов вообще не знает иного театра, кроме современного.

В спектакле Бегенова текст звучит на двух языках — русском и казахском: «В Москве вряд ли ощутят новизну этого хода, но у нас публика реагирует на это: казахский и русский языки и их носители в культуре почти не пересекаются».

Помимо актрис озвучания все остальные люди к театру отношения не имеют. Ансамбль «Игеру», участвующий в постановке, — первый в истории Казахстана коллектив, специализирующийся на исполнении современной музыки. «Его основал мой товарищ и друг Санжар Байтереков. Он учился в Москве. Мы одновременно вернулись в Алматы, и он собрал на базе нашей консерватории свой ансамбль. “Медея” была их первым проектом в том, что называется “новая музыка”».

Платья для девушек создала Айдана Кожагельдина, дизайнер, постоянный участник Kazakhstan Fashion Week. Сценографию придумала Юлия Левицкая, она родом из кино. Ее студия художников кино ARTDEPARTMENT.KZ построила звучащую машинерию, где на несущей конструкции смонтированы самодвижущиеся видеокамеры, самоплавающие платья, звучные моторчики, скрипучие приводы и роботы-камертоны, на которых исполняют свои партии девушки и которые в финале производят звуки без участия людей.

Бегенов читает недописанную пьесу Мюллера как монолог Медеи, преданной Ясоном, от боли и потрясения превращающейся в машину и находящей в этом спасение — подобно тому, как в античном театре в финале от возмездия людей ее спасал «бог из машины», deus ex machina. Когда в спектакле заканчиваются слова, в свои права вступает музыкальная машина.

«Позволю себе нарочито провокационную аналогию. Мы в Казахстане напоминаем самим себе Главку из этого сюжета. Жила себе девушка, ничего не подозревала. Полюбила классного мужика Ясона, который приехал издалека, — вояка и герой, моряк, и невинная невеста красивая, дочка царя, полюбила его. Ничто не предвещало беды. И тут на нее неожиданно свалилось… Мы в Казахстане всегда на позитиве. Но между нами ходят страшные призраки, и иногда, отрывая лица от своих смартфонов, мы вдруг видим их.

У нас есть напряжение на глубинном, более глубоком уровне, чем социальный. Казах поверхностен и безмятежен от страха: он боится выносить сор не то что из избы — из себя. В Алматы есть парк на двести мест, в центре его стоит постамент. На нем написано, что здесь будет установлен памятник жервам голода двадцатых годов — тогда погибла половина всех казахов. Половина! Так вот, этому постаменту лет сорок. А памятник так и не возник. Казахи склонны долго помнить о страшном — но страшное ведь никуда не исчезает. Как бы объяснить чувство, с которым мы живем? Будто ты пошел на вечеринку и веселишься, но не уверен, что выключил дома утюг, и тебя гложет мысль, что там сейчас все горит. Всего-то надо съездить домой, открыть дверь и увидеть все своими глазами. Но мы этого не делаем».

Похоже, Бегенов не только взял у Гёббельса инструментарий, но и перенял манеру объяснять спектакль после того, как он уже родился. Обнаружить публицистику и критику действительности не удастся даже под микроскопом.

«Эксплицитная, поверхностная актуальность мне неинтересна. В Казахстане и в мире достаточно болевых тем. Многие художники работают с ними, но мне это не близко. В “Медее” много фрагментов, которые прямо-таки напрашивались на актуализацию. Мы сперва и придумали актуальный спектакль, но потом от всего отказались. Тут-то и возникла подлинная актуальность. Контекст, в котором мы делали “Медею”, таков: театру в Казахстане вменено в обязанность нечто сообщать, рассказывать истории, эмоционально воздействовать, доносить определенную мысль, раскрывать идею — иначе это уже не театр. Наш спектакль взрывает традиционно принятое в сегодняшнем Казахстане представление о театре. Мы хотим делать театр ни про что. Красивый во всех смыслах — ритмически, аудиально красивый, но при этом — живой. Я ощущаю спектакль как живое существо и не могу к нему относиться иначе как к ребенку. Почему, спрашивается, он не кудрявый? Потому что такой уж уродился».

Понравился материал? Помоги сайту!