Палачи не умирают

«Осу́жденный, пошел! Лицом к стене!» — эти слова, звучащие со сцены, болезненным эхом отзываются в стенах театра, худрук которого по навету был лишен свободы и по-прежнему остается фигурантом уголовного дела. Находясь под домашним арестом, он обратился к Мартину Макдонаху за разрешением сделать свою, отечественную, версию его пьесы «Палачи». Макдонах согласился: весь театральный мир тогда боролся за Кирилла Серебренникова. И вот после сложного и прекрасного «Барокко», чистой ноты трагической красоты, на сцене «Гоголь-центра» появляется совершенно другой спектакль — диссонансный, обманчивый, как сама драматургия знаменитого ирландца. Этот вроде и рядится в одежды реалистического актерского театра, но сам глядит в бездны макабра и фантасмагории. Ужасается и тут же издевательски хохочет. Рассказывает историю как будто универсальную (иначе не ставили бы сегодня пьесы Макдонаха во всем мире) — но нет, она оказывается исконно русской, точно соответствующей нынешнему моменту, когда общество пытается достать из гроба уже, казалось, похороненный труп. Об этом первым заговорил Балабанов в своем знаменитом «Грузе 200», но за двенадцать лет с момента выхода картины так ничего и не изменилось, стало только хуже.

Автор и театр сразу стреляют без промаха: в прологе спектакля казнят невиновного, жертву судебной ошибки. Норфолк заменен режиссером на Туапсе, Хеннесси стал Харитоновым, а палач Гарри — Геннадичем. Вместо повешения — выстрел из нагана («в СССР была самая гуманная форма казни»), и забрызганная кровью стена, и блевотина слабака-доктора. Пощады зрителю не будет: он увидит и услышит все без прикрас. И пусть дальше действие происходит в заштатной провинциальной пивной: столы и кружки здесь на цепи, не подвинешь и не украдешь, а пиво разливает человек, этими же руками убивший две с лишним сотни людей (если быть точными — 233 человека). 150 рублей добавки к жалованью за каждого. Убивал бы и дальше, но в стране отменили смертную казнь.

Палачи допивают свое пиво и никуда не уходят.

Геннадич и Батя (у того вообще выходило 15—20 человек в день еще в сталинские времена) — герои спектакля, палачи, которые, как известно, никогда не бывают бывшими. В одном составе их играют Владимир Майзингер и Сергей Сосновский, в другом — Олег Гущин и Александр Филиппенко, и говорят, что это совершенно разные спектакли. Мой вариант — второй, поэтому буду говорить только о нем. Герой Гущина — прекрасно сохранившийся, атлетического сложения мужчина, которого точит какая-то душевная боль, — но нет, это вовсе не сожаление о прошлом. Скорее, он страдает оттого, что сейчас не у дел: разбавлять пиво да ругаться с женой и дочерью ему явно скучно. Олегу Гущину трудно: он — актер другой школы, ему эстетика Серебренникова-то дается с трудом, не то что абстрактный и эклектичный стиль Макдонаха с его принципиальным неверием в гуманизм как таковой. Но артист героически справляется: наблюдать за ним (а на экране — крупные планы, куда ж без них) очень интересно. Вот он, по-домашнему расположившись на фоне ковра, пускается в откровения с журналистом: не мог расстреливать женщин. Не мог — и все тут. А что касается остального, то родина спрашивала: кто, если не ты? И все отвечали: да! Этот советский антропологический эксперимент можно исследовать бесконечно, и черный юмор Макдонаха здесь как нельзя более кстати, иначе легко сойти с ума.

И вот Геннадич — Олег Гущин — уже не просто офицер в отставке и частный предприниматель, но носитель некой важной идеи: весь мир построен на насилии, и никто не несет за это персональной ответственности. Никто ни в чем не виноват. Ответов на вопросы, которые задает журналист, не существует. Самое любопытное, что с ним согласен Макдонах: в своих пьесах и фильмах он спрашивает и не отвечает, наоборот, легко делает насильника жертвой, а праведника негодяем; он обожает игру в перевертыши, и его зрители до самого финала не знают, не только зачем произошло убийство, но и кто его совершил. Палачам это не может не нравиться.

© «Гоголь-центр»

Однако перед нами — русская версия, поэтому в соответствии с отечественной традицией появляются два персонажа, призванные разбудить совесть. Хотя опять же, если следовать Макдонаху, способны они на это не больше, чем зомби из последнего фильма Джармуша. Один, кстати, и есть зомби — это расстрелянный по ошибке Харитонов, который и в Туапсе-то, где убили девочку, никогда не был. Исполнитель этой роли Евгений Харитонов ловко переходит от душераздирающих воплей жертвы к гримасе персонажа нуара, когда, подобно булгаковскому Крапилину, ходит среди своих палачей со злорадной улыбкой на щедро раскрашенном красным лице. Те, впрочем, не слишком пугаются.

Сочувствие не может не вызывать Света — дочка Геннадича и Валентины. Ольга Добрина в этой роли покорила всех: она подробно и психологически точно играет пробуждение к жизни некрасивой и затырканной родителями пятнадцатилетней девушки, способной, по мнению отца, только «киснуть». Актриса мастерски имитирует речь не совсем полноценного ребенка, хотя после встречи с инфернальным Кацем (именно такую фамилию дал этому герою режиссер) в ненависти к отцу она уже признается вполне членораздельно. Эта Света, обожающая Влада Сташевского и играющая одним пальцем «К Элизе» Бетховена, полногрудая и старающаяся казаться наивной, хотя она вовсе и не такая, — вся из пьес Сигарева, которые Серебренников, как мы знаем, тоже любит. Вся из реалистического психологического театра. Вокруг нее завертится интрига, снова приводящая к убийству. К убийству, которое опять никто не заметит.

Наиболее органично существующий в пространстве фантастического мира Макдонаха персонаж — это Кац в блистательном исполнении Семена Штейнберга. Кто он: мститель или маньяк-убийца, вместо которого расстреляли Харитонова? Столичный исследователь диких окраинных нравов или работник спецслужб, посланный к болтливому сверх меры Геннадичу? Этого мы никогда не узнаем, потому что это совершенно неважно. Макдонах и Серебренников делают его попеременно то героем, вызывающим симпатию, когда он не поддается на хамство обитателей пивной, то отталкивающим циником и ксенофобом. Какое-то время он даже выступает в роли насильника, чтобы ровно через минуту стать жертвой. Потрясающая словесная ткань пьес Макдонаха, которую Серебренников невольно упростил, приспосабливая материал к отечественным реалиям, всеми красками переливается в монологах, исполняемых Штейнбергом: он изящно убалтывает не только местных забулдыг, но и зал. Это он превращает спектакль в триллер, держащий зрителей в напряжении все три часа.

© «Гоголь-центр»

Однажды писатель Михаил Шишкин, давно живущий в Швейцарии, сказал мне в интервью, что вся российская жизнь слеплена по лагерному образцу, мы живем по понятиям и наша речь сплошь состоит из слов и выражений, принятых на зоне, причем об этом мало кто задумывается. Будучи блистательным филологом, он доказал это лексически. Сегодня мы тоже слышим вокруг себя дикую смесь из словарей зоны и миллениалов, и Серебренников точно поймал это обстоятельство в своем спектакле. Хотя обитатели пивной и отставники, жизнь по-прежнему кроится по их лекалам.

Батя в исполнении Александра Филиппенко — зловещий образ старости (не случайно говорят, что от него пахнет смертью), не желающей никого выпускать из своих объятий. Он скорее расстанется с жизнью, чем с жертвой, поэтому просто не замечает бедного Каца, на шее которого уже десять минут как затянута петля. А выдернет стул и убьет Сидоров, он же Пидоров, как пренебрежительно называют его начальники. Простодушный и недалекий исполнитель приказов — Антон Васильев сыграл едва ли не лучшую роль в этой богатой на актерские откровения постановке. Видно, что режиссер, который до этого вынужденно делал спектакли, так сказать, в удаленном режиме, дорвался до непосредственной работы с артистами, — и вот он, результат. Сидоров — просто герой нашего времени: он и тот служивый, который едва не погиб из-за брошенного в него бумажного стаканчика, и тот судья, который вынес неправедный приговор, и свидетели, дающие ложные показания и ломающие молодые жизни. Кругом одни сидоровы, которые пострашнее выкрашенного красной краской зомби Харитонова. В исполнении Васильева он только похож на дебила — нет, Сидоров вовсе не так прост: он умен и незаменим, потому что уйдет майор милиции («меня здесь не было»), разбегутся испуганные выпивохи, пожалуется на вывихнутое плечо Геннадич (ну просто репортаж из Тверского суда) — а он здесь, на месте, завернет труп в простыню и поедет выбрасывать его в канаву на «девятке» самой жертвы. Легко, естественно, как пиво пьет или шаурму ест. Насилие не просто обыденно — оно растворено в воздухе, оно живет в каждом доме, и что с этим делать, никто не знает.

Второй акт «Палачей» более макдонаховский, фантасмагоричный и условный, чем первый. Круговерть быта — разбавленное теплое пиво, волнение родителей из-за дочки, страх перед бессмертным Батей и льющийся из ящика «Севастопольский вальс» — заставляет и зрителей забыть, что там, за простыней, кто-то корчится от боли. Может, он в чем-то и виноват. А может, и нет. Ровная, спокойная интонация финала оглушает. Палачи допивают свое пиво и никуда не уходят. Они везде, они совсем рядом, и кажется, что противостоит им только вот этот призрачный театральный мир, созданный талантом и мужеством одного человека и его команды.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ

Понравился материал? Помоги сайту!