Театр уполномочен заявить

«Господин посол! Я пригласил Вас, чтобы от имени министерства выразить глубокую озабоченность событиями, происходящими в Республике Нагония. По имеющимся у нас достоверным данным, в этой стране готовится военный переворот с целью свержения законного правительства во главе с премьер-министром Джорджем Гриссо».

Протокольная строгость, сухость формулировок, глянец дипломатического лаконизма — политический триллер в СССР был из той же эпохи, что и «Приключения Шерлока Холмса», когда страна влюблялась в викторианскую Англию, существующую только в павильонах «Ленфильма». Резиденты разведок срывали планы, плели интриги, занимались неймдропингом в промышленных масштабах, крупно намекали, поднимали бровь и не дули в ус. Возможно сериал «ТАСС уполномочен заявить» был последним гвоздем в пропагандистских гробах, так как он окончательно уравнивал реальность вечерних новостей и вечерних же детективов.

«— Господин Славин, наш разговор будет носить профессиональный характер.
— Это как понять?
— Это понять так, что вы лучше других даете себе отчет: игра проиграна.
— Какая именно?
— Ваша».

Законы такого языка что дышло — куда повернешь, туда и вышло. Его содержательность стремится к нулю, и кажется, что каждое маркированное таким языком высказывание должно либо обратиться в пародию или в структуралистскую игру, либо стать совсем уж необратимой маргиналией.

«— Материалы будут переданы в администрацию канцлера. Ожидаем ее заявления.
— Отравление подтверждается точно?
— Послушай, Майк, в данном случае это не так важно… Идет война, а во время войны всякие методы хороши».

Сделать ставку на гиперреализм такого вида текста способен только очень радикальный художник.

Сцена засыпана мелкой галькой. Сад вековых камней делит вдоль плексиглас стены. По ту сторону от зрителя — рамка металлоискателя, по эту — длинный стол переговоров. Выверенными движениями молодые люди в строгих костюмах расставляют на столе бутылки с водой, выравнивают расположение кресел до миллиметра. За стеклом тянется долгая процессия. Мобильные телефоны, ключи, ремни — на стол. Писк металлической рамки. Следующий. Подробность превращается в процессуальность. Мы в прямом эфире. Здесь и сейчас.

Сюжет спектакля Валерия Фокина «Честная женщина» можно изложить в нескольких фразах коммюнике: «На нейтральной полосе аэропорта Нарита состоялись переговоры по урегулированию ближневосточного конфликта. Стороны обсудили ряд вопросов, связанных с возможностью взаимовыгодного разрешения конфликта. По результатам переговоров представители США и России отказались от комментариев». Заработавшая репутацию авторитетного международника, журналистка и дипломат в отставке Мадам в исполнении Марины Игнатовой пытается примирить ближневосточного диктатора и оппозицию. Несколько раундов переговоров почти что приводят к необходимому результату, но внезапный твист не оставляет никаких надежд — организация «Надежда-21» скоро распадется, Мадам сожрет неумолимая опухоль, а люди продолжат убивать друг друга.

Сделать ставку на гиперреализм такого вида текста способен только очень радикальный художник.

Буквально воспроизводя ситуацию дипломатического саммита, Валерий Фокин отсекает саму возможность спрятаться за спасительную театрализацию. Пока многие крупные художники метафорически переносят борьбу добра со злом на другие планеты или вглубь истории, художественный руководитель Александринского театра делает своим юбилейным парадом проход через рентген аэропорта. Поэтому любые разговоры о душе, волшебной силе искусства, спасении через красоту меркнут на фоне прямого медицинского разговора. Вот через рамку проходят ваши кости, вот металлические предметы, а сердце — слишком мягкая ткань для такого вида излучений.

Удивительным образом канцелярский язык коммюнике сегодня, в 2021-м, оказывается наиболее подходящим для самого резкого и честного разговора о том, что важно. Важно — не убивать друг друга. Важно — не делать вид, что не замечаешь убийства. Важно — не врать себе. Важно — не делать вид, что не замечаешь вранья. Мир спасет любовь? Нет. Красота спасет мир? Нет. Смерть примиряет всех? Нет.

В отличие от пьес-дискуссий Ивана Вырыпаева, текст Кирилла Фокина гораздо более прямолинеен: при всем желании здесь не найти подтекстов и интерпретационного коридора — но именно поэтому он и работает по принципу in your face. И когда Марина Игнатова начинает описывать место, где она находится, — «Вижу стол. Вижу стеклянную стену. Вижу съемочную аппаратуру. Вижу декорации», — то осознаешь неумолимость реальности. Это не картонные дипломаты решают судьбу Республики Нагония — это нас прямо сейчас обвиняют в бездействии. «Вижу осветительные приборы. Вижу зрительный зал. Вижу зрителей. Вижу людей».

И как только две реальности соединяются в одну единственно возможную, сюжетная линия схлопывается — и Валерий Фокин одной великой сценой наконец-то показывает, для чего был нужен этот многословный и не всегда ровный разговор.

Будто сквозь помехи прорываются строчки песни — то чуть глуше, то, наоборот, слишком определенно:

«Здесь у нас туманы и дожди».

Марина Игнатова одна посреди сцены.

«Здесь у нас холодные рассветы».

На расположенный позади нее экран крупно проецируется лицо Мадам. Без парика.

«Здесь на неизведанном пути».

Лицо Мадам на экране начинает молодеть.

«Ждут замысловатые сюжеты».

— Мадам [Бовари] — это я.

Государственное тело разговаривает языком детективов Юлиана Семенова и текстами концертов «Песни-84» не потому, что не может изобрести будущее, а потому что

«Ты поверь, что здесь, издалека,
Многое теряется из виду».

Вечера в Политехническом. Ахмадулина, Вознесенский, Рождественский.

<1965. Щукинское училище.>

«Тают грозовые облака,
Кажутся нелепыми обиды».

Make love, not war.

<1970. «Валентин и Валентина». «Современник».>

«Надо только выучиться ждать».

«Земля — наш общий дом!»

<1972. «С любимыми не расставайтесь». «Современник».>

«Надо быть спокойным и упрямым».

«Нам не нужно других миров, нам нужно зеркало. Мы в глупом положении человека, рвущегося к цели, которая ему не нужна. Человеку нужен человек!»

<1978. Лаборатория Ежи Гротовского.>

«Чтоб порой от жизни получать».

«Уважаемый мистер Андропов, меня зовут Саманта Смит. Мне десять лет. Бог создал мир, чтобы мы жили вместе и заботились о нем, а не завоевывали его. Пожалуйста, давайте сделаем как Он хочет, и каждый будет счастлив».

<1986. Театр имени Ермоловой.>

«Радости скупые телеграммы».

«Дорогая Саманта! Приглашаю тебя, если пустят родители, приехать к нам, лучше всего — летом. Узнаешь нашу страну, встретишься со сверстниками, побываешь в интернациональном лагере детворы — в “Артеке” на море. И сама убедишься: в Советском Союзе все — за мир и дружбу между народами. Ю. Андропов»

<1992. Центр имени Мейерхольда.>

«И забыть по-прежнему нельзя
Все, что мы когда-то не допели,
Милые усталые глаза,
Синие московские метели».

Мадам потерпела крах. Переговоры провалились. Она лежит одна на столе — точнее, лежит ее тело.

«Снова между нами города,
Жизнь нас разлучает, как и прежде.
В небе незнакомая звезда
Светит, словно памятник надежде».

И кажется, что как будто смазанный финал спектакля нужен лишь для того, чтобы у режиссера неожиданно для себя не вырвалось: «Мадам [Бовари] — это я». Так ли надо было показывать неразрывность циничной дружбы русского и американского дипломатов? Так ли обязательно было вкладывать в уста Игнатовой патетические слова про «будущие поколения»?

Зачем это все, когда главное сказано.

«Надежда — мой компас земной,
А удача — награда за смелость.
А песни довольно одной,
Чтоб только о доме в ней пелось».

«Варя (долго осматривает вещи). Странно, никак не найду…

Лопахин. Что вы ищете?

Варя. Сама уложила и не помню.

Пауза.

Лопахин. Вот и кончилась жизнь в этом доме…

Варя (оглядывая вещи). Где же это… Или, может, я в сундук уложила… Да, жизнь в этом доме кончилась… больше уже не будет…»

Понравился материал? Помоги сайту!