Rimini Protokoll: «В Пхеньяне, например, нам было бы сложновато»

19 и 20 июля в Санкт-Петербурге сыграют премьеру спектакля «Remote Петербург» — совместного проекта Большого драматического театра и немецкой театральной компании Rimini Protokoll. Лауреаты престижной премии «Новая театральная реальность» и признанные лидеры европейской сцены впервые работают в России, создавая новую версию одного из главных своих хитов — не первый год путешествующего по всему миру проекта Remote X. О том, как создавалась петербургская редакция ставшего уже легендарным спектакля-путешествия, Александре Дунаевой рассказали сооснователь Rimini Protokoll Штефан Кэги и сопродюсеры проекта Йорг Карренбауэр и Алексей Платунов.

— Осуществив множество проектов в разных городах мира, вы наработали колоссальный опыт интеграции в новые для себя пространства. Как много времени занимает процесс адаптации к тому или иному городу? Как скоро вы начинаете понимать его — настолько, чтобы рассказать историю о городе людям, живущим в нем?

Штефан Кэги: На самом деле Remote X — это не совсем история о городе. Вчера во время экскурсии мы долго спорили с одним из артистов БДТ, и он говорил что-то вроде: я все, конечно, понимаю, документальный театр, но… Стоп! Это не документальный театр! Мы рассказываем о том, что могло бы случиться с городом или что происходит в городе сейчас, в данный момент времени, когда голос в наушниках исследует его вместе с вами, но никакого предварительного исследования мы не проводили. Я имею в виду, например, что у Петербурга очень богатая история — но мы не говорим о ней ни слова!

— Но все равно вы приглашаете нас в наш родной город, показывая его как некую театральную сцену. Неужели для вас совсем не важно поймать дух города, его атмосферу?

Кэги: Важно найти в нем нужные точки и соединить. Это как если бы вы писали пьесу, продумывали драматургию: ага, я хочу сказать про это и про то, но получается слишком долго — что можно сократить, что нужно дополнить?

— Получается тогда, что не имеет значения, в каком городе работать.

Кэги: Вроде бы нет, но на самом деле да (смеется). То, в каком городе мы работаем, чрезвычайно важно — ведь вся история Remote X происходит именно здесь и сейчас. Но, с другой стороны, наш проект отличается именно тем, что может происходить, в сущности, в любом городе, граждане которого имеют право свободно по нему передвигаться. В Пхеньяне, например, нам было бы сложновато…

— За несколько месяцев до премьеры «Remote Петербург» вы провели своего рода открытую репетицию — или, как вы сами называете этот этап работы над спектаклем, «тестирование тура». Реакция первых зрителей Remote X как-то влияет на драматургию проекта?

Кэги: Да, конечно, локальный контекст имеет для нас большое значение. Например, у вас в Петербурге или в Индии, где мы работали, идти по улице с поднятыми руками, как на демонстрации, — это довольно смелый жест, потому что он сопряжен с событиями недавней истории. А в Авиньоне люди хоть каждый день могут так ходить, никто не станет трактовать этот жест как протестный. Авиньон — фестивальный город, где все привыкли к разного рода чудачествам.

Йорг Карренбауэр: В Германии, я бы сказал, люди более мнительные, нерешительные...

Кэги: А вот в Китае, например, — пусть мы работали там не над Remote X, но пример все равно показательный — многие жители Пекина шли за нашей группой в некотором отдалении, но участия не принимали. В них, видимо, говорило чувство коллективизма, желание быть частью процесса. В Петербурге пока ничего такого не было, хотя проект только начался и можно ждать самых разных реакций окружающих.

Или вот в Сан-Паулу, например: нас всякий раз немного напрягал вид полицейских — бразильская полиция очень жестока по отношению к своим гражданам, побои на улицах не редкость. К счастью, на нашем маршруте работали одни и те же полицейские, которые постепенно к нам привыкли.

— А в России проблем с полицией не возникало?

Карренбауэр: По моим ощущениям, все относились к нам очень спокойно, даже когда мы останавливались большой группой у церкви посреди Невского проспекта — люди просто проходили мимо. Некоторым, конечно, было любопытно, но не слишком. Только однажды мы поймали на себе взгляды полицейских, но несколько офицеров просто наблюдали за нами, улыбались и вели себя, в общем, дружелюбно.

— Проект Remote X помог вам ощутить разницу между культурами — Центральной Европой, Азией, Россией?

Кэги: Хотя Remote X не имеет ничего общего с привычным осмотром достопримечательностей и никакого фольклора в проекте не предусмотрено, когда мы попадаем в публичное пространство, то культура сразу начинает давать о себе знать. У нас в сценарии проекта предусмотрен переход проезжей части по сигналу светофора. Но в Индии, например, зеленый свет на пешеходном переходе вовсе не означает, что кто-нибудь остановится. Свет меняется на желтый, красный, снова зеленый — никого это вообще не волнует. Иногда мы по полчаса не могли перейти улицу. Получился отличный сюжет для нашей истории — человек никак не мог повлиять на движение машин, и эта пауза в движении экскурсии тоже стала частью драматургии спектакля. Голос в наушниках в какой-то момент говорил, что он сдается — оставляет участников Remote X на другой стороне улицы, а как они перейдут ее, решать им самим.

— Можно ли выделить город, в котором реакция на Remote Х была наиболее сильной?

Карренбауэр: Я бы сказал, что это как раз Индия, город Бангалор. Из разговоров со зрителями мы поняли, что для них это был действительно важный шаг — провести арт-акцию, спектакль в публичном пространстве. Обратную связь мы получали в основном от людей, занимающихся искусством, но все же ощущения от Remote Х были неожиданными для них — многие сказали, что заново открыли свой город, посмотрели на него совершенно другим взглядом. Вернули свой город себе. Конечно, большую роль играет и то, насколько люди привыкли к квестам, спектаклям-путешествиям — в Европе-то этим никого уже не удивишь.

Кэги: Для индийцев Remote X действительно был опытом действия вопреки традициям. В спектакле принимали участие в основном молодые люди — именно они вышли на улицы, когда получило огласку дело о жестоком групповом изнасиловании девушки. Помните контекст? Это серьезная проблема, впервые получившая такой резонанс в Индии. За последние два года это поколение молодых буквально взбунтовалось против своих предков, они сказали: мы не хотим слепо следовать жестоким традициям, мы по-другому чувствуем, видим иные модели поведения... Думаю, свою роль сыграло и то, что Remote X проходил в разгар предвыборной борьбы — не знаю, какова дальнейшая судьба проекта, смогут ли они продолжать показывать его дальше.

— А в Петербурге были такие точки, которые вы бы очень хотели внести в маршрут, но по каким-то причинам не смогли?

Карренбауэр: Был, например, запланирован бассейн, но он закрылся на реконструкцию. Нам хотелось включить этот сюжет — о спорте, о внешней активности. Конфликт между бестелесностью голоса и материальностью физического тела… Мы всегда стараемся включить в маршрут спортивный объект, чтобы поговорить о теле.

Кэги: Еще у нас в маршруте, как правило, есть больница, но здесь все подходящие объекты находились слишком далеко от основного трека. Меня интересует предсказуемость телесных реакций, предопределенность, например, старения тела. В конце концов, заменяемость тела… Тело человека достаточно предсказуемо, чтобы вбросить его в большое «тело общества». Но бывают сбои — нам бы хотелось, чтобы зрители смогли как-то порассуждать об этом, побывав в местах, где реакции тела не так очевидны, как в повседневной жизни. Это достаточно сильная точка, которая могла бы стать поворотным пунктом для всего исследования.

— В петербургском маршруте были объекты, которые стали для вас открытием, удивили своей аутентичностью?

Карренбауэр: Самой неожиданной точкой для нас стал эскалатор в метро. Обычно, если мы и используем его в своих турах, спуск вниз занимает 20—30 секунд, так что ничего особого на этот промежуток времени не придумаешь. Здесь же вся группа на протяжении двух с половиной минут спускается вниз, растягиваясь чуть не на двадцать метров. Группа двигается, не двигаясь, вся одновременно, довольно неторопливо — с этим было ужасно интересно работать!

Кэги: А вот мне показалась довольно необычной эта галерея с картинами на продажу («Перинные ряды» на Думской. — Ред.). Думаю, это уникальное в своем роде место — по крайней мере, не могу представить, где еще можно увидеть нечто подобное. Разве что в Париже — там тоже есть подобные развалы, рынки по продаже клише. Не уверен, что эта галерея интересна самим петербуржцам, что они вообще ее замечают, но картины, собранные в ней, транслируют некий миф города. Вот я сажусь на грязные ступеньки, смотрю на проезжающие мимо автобусы, прохожих и понимаю, что весь этот театр, все это действо не имеет ничего общего с нежными пастельными тонами, которыми пользуются те художники в галерее для изображения Петербурга. Мир вашего города совершенно другой. Думаю, для Петербурга вообще характерно желание приукрасить себя — или, по крайней мере, продать себя в таком аккуратном, клишированном виде. Кто обычно покупает все эти картины?

Человек никак не мог повлиять на движение машин, и эта пауза в движении экскурсии тоже стала частью драматургии спектакля.

— Скорее всего, зарубежные туристы — русские тоже могли бы, но у них, кажется, недостаточно денег. А каково, кстати, было ваше первое, «туристическое», впечатление от Петербурга?

Кэги: Я уже смутно помню, поскольку впервые был здесь в 1992 году, во времена Ельцина, и это был, конечно, совершенно другой город — я с трудом его сейчас узнал. (Пауза.) Тот, кхм, «рис с маслом», которым нас кормили на завтрак в гостинице, на долгое время погрузил меня в задумчивость. (Все смеются.) А у тебя, Йорг?

Карренбауэр: Как сказал Ники, наш саунд-дизайнер, Петербург — это город, который сложно сфотографировать, потому что он очень широкий. И действительно, все здесь в два раза шире, больше, длиннее, чем в других городах. Станции метро, улицы, эскалаторы, реки, дома… Но при этом ты чувствуешь себя достаточно спокойно — Петербург не воздействует на тебя агрессивно, по моим ощущениям, это довольно расслабленный город (за исключением, может быть, машин и мотоциклов, которые гоняют посреди ночи). Возможно, причина в том, что здания все-таки не такие уж высокие и ты почти всегда видишь небо. Идешь, идешь — все мимо одного дома — и небо.

Кэги: У вас тут есть вообще небоскребы — на тридцать, сорок, пятьдесят этажей?

Алексей Платунов: Да, есть, но только на окраинах города. По закону, в центре Петербурга нельзя строить здания выше определенного уровня...

Кэги: Мне кажется, что вам следовало бы построить в центре несколько небоскребов. Мне город показался несколько призрачным — он уже во многом превратился в музей.

Платунов: Да, так и есть — но это желание самих петербуржцев.

— Настроение жителей города можно было бы охарактеризовать примерно так: нам спокойнее жить в музее — так мы ощущаем себя в пространстве культуры.

Кэги: То есть вы как бы потворствуете людям, которые идут в галереи (вроде «Перинных рядов». — Ред.) и покупают все эти картины? (Пауза.) Понимаете, я сам вырос в маленьком городе, который долго был «музеем», — и сейчас в нем начались достаточно болезненные перемены. Я просто думаю, что даже если город ощущает себя туристическим центром, все равно важнее, что думают его жители, чем туристы. Зато когда идешь по Петербургу ночью, никакой музейности не ощущаешь — вся архитектура прячется за этой интересной вертикальной подсветкой, и город обретает особенное обаяние.

— А как вы оцениваете результат своих усилий в новой инкарнации Remote Х? Вы довольны тем, что получилось?

Карренбауэр: Мне показалось, что Петербург — очень подходящий город для Remote Х: пространство здесь достаточно растянутое, существует возможность видеть всю группу целиком. Как, например, на эскалаторе, о чем мы уже говорили. 50 человек, стоящих друг за другом, — это впечатляет. К тому же в подобном пространстве легче сохранить общую атмосферу, контролировать ситуацию. Часто бывает, что идущие в авангарде группы видят совсем другие объекты, нежели те, кто идет в конце. В Петербурге такое почти невозможно.

Кэги: А еще Петербург хорош тем, что здесь ничего не изменится в ближайшие лет пятьдесят, так что ваш проект можно прокатывать долго-долго. Если бы мы делали Remote Х в Шанхае, например, или в Дели, нам бы пришлось корректировать саундтрек каждый месяц.

— Для сегодняшней России, мне кажется, «Remote Петербург» тоже своего рода протест — по крайней мере, этот проект в любом случае нечто большее, чем просто фан.

Кэги: Петербург имеет богатую историю авангардного движения, когда люди небольшими группами творили что-то в самых нетеатральных вроде бы местах — в квартирах, например. Как я понимаю, речь идет о довольно новаторских вещах, провокационных, — и это сильно и здорово. Но Remote Х отличается в том смысле, что мы, по большому счету, избегаем позиции протеста. Мы не идем в церковь, чтобы танцевать на амвоне. Мы трансформируем пространство, но делаем это едва заметно — изысканно. И политическим контекстом наш проект не насыщен, потому что в конце концов мы выходим на научную фантастику. Так что в Remote Х вы получаете нечто отличное от форм авангарда, который всегда ясно читался именно как акт искусства.

— Какой момент подготовки проекта вам больше всего запомнился?

Карренбауэр: На меня большое впечатление произвел парад 9 мая. Выходишь из дома на Невский проспект и вдруг видишь, что все в униформе, даже девушки, и все фотографируют друг дружку — одна униформа другую. Это был интересный опыт, пускай и не имевший отношения к проекту.

На самом деле я не так уж много успел увидеть в городе помимо мест, где проходит наш маршрут. К моему удивлению, большое значение имеет погода — не знал, что она может так резко и быстро меняться. Неделю мы работали при температуре +8 градусов, но как только ударила жара, я почувствовал, что то расстояние, которое на холоде пробегаешь легко, на солнце, в духоте, чувствуется совсем по-другому. Ощущения от города, от маршрута пять дней назад и сейчас совершенно разные. Но, конечно, мы не можем влиять на это, даже не можем учитывать это в саундтреке, хотя была такая мысль.

Наш петербургский проект вообще отличается от всех других редакций Remote Х еще и тем, что в других городах мы могли подобные вещи предугадать, ведь все проекты длились максимум по две недели. Здесь мы делаем долгосрочную историю, и поэтому приходится очень осторожно относиться к выбору объектов. В Авиньоне мы могли сделать остановку у какой-нибудь скамейки, которая потенциально может исчезнуть через две недели, два месяца или год. В Петербурге объекты должны быть надежными. Но я не вижу в этом ничего плохого — даже скорее наоборот: подобная задача заставляет нас еще внимательнее и точнее продумывать маршрут.

Кэги: Нам помогает и то, что Петербург изначально, еще на этапе строительства, был рассчитан на движение по нему людских масс — ваш город простроен геометрически очень точно. Улицы параллельны, углы выровнены — так что легче найти пути, чтобы большая группа людей могла передвигаться в этой геометрии. Петербург был как будто заранее подготовлен для нашего проекта.

— А как вы сами предпочитаете отдыхать? Ведь при таких интенсивных передвижениях по городам туризм вам порядком поднадоел, наверное?

Кэги: В январе мы замечательно отдохнули в Индии. После проекта в Бангалоре мы путешествовали в Керале, очень красивом индийском штате. Я люблю выезжать на природу, и как только такая возможность появляется, с радостью ею пользуюсь — проекты Rimini Protokoll действительно обычно проходят в городах, часто больших, и приятно бывает сменить обстановку.

Мне и в самом деле хотелось бы сделать однажды проект на природе — проблема лишь в том, как привезти туда зрителей. К тому же сразу встает вопрос инфраструктуры — нужный нам уровень технологии сконцентрирован в городах, да и фестивали, которые могли бы нас пригласить, существуют на базе крупных городских центров. Не знаю, какова ситуация в России, но Китай, например, очень интенсивно урбанизируется, да и даже в Германии или Швейцарии если вы отъедете немного от столиц, то обнаружите много деревень, в которых никто не живет.

— Remote Х уже превратился в суперпроект — вы провели его в десяти городах. Не собираетесь обобщить накопленный опыт?

Кэги: Сейчас мы как раз редактируем фильм, посвященный четырем Remote Х — редакциям спектакля, которые мы делали в Авиньоне, Лиссабоне, Цюрихе и Берлине.

— Вы планируете осуществлять дальнейшие версии Remote X? Не чувствуете усталости от проекта?

Карренбауэр: Я думаю, финалом будет момент, когда наш саунд-дизайнер Ники больше не сможет слушать одну и ту же музыку по сто раз и сойдет с ума (смеется). Тогда он и остановит проект.

Кэги: Это шутка, конечно. На самом деле «в копилке» проекта много разных звуков, их число постоянно пополняется. В Петербурге мы тоже записали несколько новых треков, которые никогда не звучали в Remote X раньше. Мы делаем бинауральную запись. Знаете, что это? Такой специальный стереомикрофон, который симулирует… да нет, он не симулирует даже, а записывает окружающие звуки такими, как они есть, очень точно их воспроизводя, так что потом, когда ты идешь в наушниках, создается эффект абсолютного акустического присутствия. Например, можно вспомнить момент, когда мы шли через Апраксин Двор и слышали звуки мяча — как будто местные играют в футбол. Они были абсолютно реалистичны, потому что их записывали в том же самом месте: просто там, где мы шли, люди играли в футбол. Или когда вы выходили из церкви — помните шум? Он доносился сзади, так что все повернулись, уверенные, что это кричит кто-то в храме. Но это лишь запись. Или звуки демонстрации — они были записаны на митинге, приуроченном к событиям 6 мая на Болотной площади.

Карренбауэр: Кстати, у нас было достаточно много проблем со звуками. Уровень шума в Петербурге гораздо выше, чем в большинстве городов, где мы работали. На кладбище, конечно, тихо, но когда ты спускаешься в метро… Петербургское метро — самое шумное из тех, где я когда-либо бывал! У вас эти старые вагончики используют — в них воздух поступает через форточки, когда поезд едет. То есть мы все дышим воздухом из тоннеля — и к тому же это создает такой шум! На станции в вестибюле тоже ужасно шумно. Чуть тише на эскалаторе, но там звучит реклама — совершенно непредсказуемый элемент (то ее совсем нет, то она орет в самое ухо), для которого нам пришлось записать отдельный трек. На Невском проспекте очень шумно из-за машин: мне кажется, зрителям вообще сложно разобрать, что именно говорят голоса в наушниках. С другой стороны, в церкви и галерее очень тихо. Звуковые контрасты весьма ощутимы — и под них приходится подстраиваться.

— Вы активно используете в своих спектаклях радиоформаты и даже отдельно занимаетесь проектами для радио — а вот в России радио и театр взаимодействуют как-то не слишком интенсивно.

Кэги: Ну, в Германии радиотеатр имеет богатую историю и очень популярен. Импульсом к его развитию послужило то, что после Второй мировой войны в Германии осталось очень много слепых людей, бывших военнослужащих. На радио работало множество известных художников — тот же Брехт, например. И на это, конечно, выделяется финансирование. Когда я учился в университете в Гиссене, свое обучение оплачивал в основном за счет создания радиопостановок. То есть, по сути, я начинал именно с радио — сейчас я занимаюсь этим намного меньше, к сожалению. Хотя в Remote Х мы вообще-то не используем радио — здесь система аудиотура, а это немножко другое, совершенно определенная техническая система, которую я использую и во многих других проектах.

Наушники — очень важная штука: когда они появились в публичном пространстве Западной Европы в начале 90-х годов, то заметно изменили общество. Я помню, что люди в наушниках вызывали некоторое раздражение, как сейчас вызывают раздражение люди, постоянно погруженные в свои айфоны. Хотя человек таким образом просто возвращает себе кусочек личного пространства, это обычно читается как знак отказа от коммуникации. Думаю, через десять лет мы уже не поймем, что именно вызывало раздражение в тех же айфонах. Эта публичная форма privacy мне очень интересна.

В Remote Х мы идем дальше: это уже не уединение отдельного человека, а — и здесь, кстати, как раз можно вспомнить о радио — коллективное уединение группы людей в публичном пространстве. Гитлер считал радио сильным «рупором» для масс. Ну, нас всего 50 человек, какие уж тут массы. Но вот идея внезапно делиться акустическим или личным пространством в публичном пространстве (сравнимая с твиттер-акциями или революцией флешмоба в Токио, Каире) — к сюжетам подобного рода сейчас огромный интерес во всем мире.

— Меня всегда ужасно занимал способ существования Rimini Protokoll: это похоже на группу, в которой каждый из участников — фронтмен. Вы делаете много проектов порознь: Remote Х, например, — личная идея Штефана Кэги. Так что же держит вас вместе сейчас, когда, казалось бы, вы по отдельности уже представляете собой вполне самостоятельные величины? Соображения удобства организации, управления лейблом? Или какие-то фундаментальные идеологемы Rimini Protokoll как группы?

Кэги: Мы не группа, мы лейбл. Мы не The Beatles, как ни крути, — в том смысле, что мы не на сцене и никому не надо бороться за микрофон. А лейбл — это продолжительная возможность делать что-то вместе. Это сводится к простым вещам: мы делим веб-сайт, офис, небольшие гранты, которые получаем в Берлине. Все это позволяет нам поддерживать очень компактную структуру. Могу быть неточным, но думаю, что это похоже в некотором смысле на БДТ: в театре ведь тоже делается много проектов, рассчитанных на различные вкусы, аудиторию, — но под одним «зонтом». Вот сколько сотрудников у вас оформлено?

— Около трехсот, кажется.

Кэги: В Rimini Protokoll — около трех. Но мы привлекаем разных людей — например, с Йоргом мы работаем вместе уже около пяти лет. Какой-то бренд всегда удобно иметь еще и потому, что это подразумевает работу группы: мы анонсируем Remote Х под брендом Rimini Protokoll — и сразу понятно, что это не гениальное озарение какого-то отдельного человека, чей портрет висит в рамке, как это бывает в театре, а коллективное творчество группы людей. Для нас это действительно важно.

— Со времени образования Rimini Protokoll ваша идейная платформа сильно изменилась?

Кэги: Я надеюсь! Было бы очень скучно заниматься все время одним и тем же. С другой стороны, Remote Х был первым за многие годы проектом, в котором я работал с фиксированным текстом и совсем без предварительного исследования контента.

Следующий мой проект будет с артистами в городском театре — думаю, это вполне не соответствует тому, чем мы с Rimini Protokoll занимались обычно. Параллельно мы думаем о масштабной выставке визуального искусства совместно с Kunst-Werke — это такая большая площадка в Берлине, выставляющая contemporary art. Наш театр — разный. Мы вообще называем театром то, что далеко от привычного понимания театра, но в этот раз, я думаю, мы впервые назовем свой проект иначе. Это будет, вероятнее всего, такой art piece, что меня страшно пугает. Не люблю я вообще-то называть вещи «искусством», но в этот раз уклониться не удастся.

— Попробуете определить, что же для вас тогда театр?

Кэги: Я бы поостерегся давать такие общие определения. Но если спросить человека с улицы, его первые ассоциации были бы: это что-то, что происходит в жизни и связано с репрезентацией, изображением жизни… Может быть, не так масштабно, но театр обязательно претендует на то, чтобы дать некую картину жизни — в том или ином виде. И еще надо, чтобы люди хлопали в конце, — вот оно, вероятно, определение театра от человека с улицы.

У человека очень много жизненных возможностей сегодня — гораздо больше, чем, например, 500 лет назад. Выходя на улицу вместе со всеми, мы гораздо эффективнее можем использовать этот колоссальный жизненный потенциал — и каждое его проявление мы можем называть театром. Сегодняшний театр гораздо интереснее, чем был многие годы до того. Был же момент, когда театр погибал в жестком корсете итальянской сцены-коробки — до ее изобретения театральное искусство существовало куда более свободно, скажем, в Средние века, когда люди переходили из города в город, производя различные ритуалы, и это тоже имело мощный театральный потенциал. Всякие уличные артисты, шоу технических возможностей — по-моему, это все было ближе к настоящему театру, чем тот вымученный ансамбль, который мы называем театром последние десятки лет.

— Искусственный интеллект, играющий одну из важнейших ролей в Remote X, тоже открывает новые возможности для театра?

Кэги: Не могу утверждать, я мало с ним общался. Иногда мы, конечно, немножко разговаривали с Сиди (имя одного из голосов, звучащих в наушниках у участников Remote Х. — Ред.), но пока что она не такая уж хорошая актриса.

— И все-таки «Remote Петербург» — это первый российский спектакль, который невозможен без участия искусственного интеллекта.

Кэги: Ну вообще-то в Remote X мы скорее создаем фикцию — такой лжеискусственный интеллект. Хотя, убежден, в будущем с помощью artificial intelligence и в самом деле можно будет делать спектакли.

Карренбауэр: Remote Х, в сущности, в техническом отношении очень старомодный проект: бродить по городу с заранее записанными mp3-треками — что может быть проще? Мы разве что радиотрансмиттер используем — но вообще-то все задействованное у нас оборудование более чем доступно. Никаких навороченных компьютерных программ, GPS, сложного дистанционного управления...

Кэги: Да, это правда. То, что мы делаем в Remote Х, можно было бы сделать и двадцать лет назад, и десять, и пять — просто никому не приходило это в голову.

Понравился материал? Помоги сайту!