В СССР секс был

Большой театр возобновил «Легенду о любви» Юрия Григоровича. «Возобновил», конечно, громко сказано: выкликать из могилы ничего не пришлось — этот балет никогда не исчезал из репертуара надолго. Скорее уж это способ в очередной раз его подчеркнуть. Напомнить нам, каким событием премьера «Легенды» была в 1961 году, и в какой-то степени дать нам почувствовать себя ее очевидцами. Потому что — и это в нынешней премьере главное — «Легенда» по-прежнему производит очень сильное впечатление.

А если кто завоет, что это, мол, очередное back in USSR, тех милости просим на премьеру настоящего восставшего из ада — «Медного всадника», обещанного в нынешнем сезоне в Мариинском театре.

В 1961 году в ленинградском Кировском театре «Легенду» восприняли экстатически. Пятидесятые годы — одно из самых убогих и мрачных десятилетий в истории русского балета, их мрак прорезали артистические вспышки выступлений балерин-звезд, но они лишь подчеркивали тьму и заставляли талантливых людей в очередной раз задаться вопросом: неужели вот это — и всё? Жирные премии и ордена за страшные в своем убожестве спектакли, агрессивная бездарность преуспевающих хореографов и жалкое существование тех, кому было что сказать (но вовремя заткнули рот, да и то спасибо: могли ведь и сослать), ревнивое самодовольство «ветеранов», от одного взгляда на которых ясно, что из театра их понесут только вперед ногами, а тебе придется стариться на вторых ролях. Но главное, трусливая и злобная бездарность, бездарность, бездарность, разлитая повсюду, как ноябрьский дождливый туман. Все эти мимодрамы «Родные поля» и «Медный всадник» с присными. Неужели вот это и есть балет?

И вдруг на гастроли приехала парижская труппа, затем нью-йоркская. И советские увидели, чем все эти годы там, за железным занавесом, занимались бывшие «наши» — Сергей Лифарь и Джордж Баланчин.

Гости оглушили. ХХ век просвистел, сверкая и грохоча, мимо провинциального полустаночка, каким был советский послевоенный балет.

Это поняли все, даже записные монстры. Они бросились строчить на «белогвардейца» Лифаря газетные доносы. Лифарь, конечно, в Париже, но хоть для острастки балетных комсомольцев. Поздно, поздно — damage done: советская балетная молодежь уже увидела землю обетованную, а старики — что талант если был, то профукан и жизнь прошла впустую.

Образцовый советский балетный номенклатурщик Леонид Лавровский, из тех немногих, в ком еще тлело от священного огня, бросился «догонять Америку». Он признал себя банкротом. Признал, что всю жизнь шел «не туда». Поставил балетик «в манере Баланчина», доказывая себе, что в поезд еще можно заскочить на ходу, и вскоре умер от инфаркта, а вернее, от собственной честности (слова «стресс» тогда еще не знали).

У Юрия Григоровича сердце было молодое и здоровое. Он уже успел выпустить в ленинградском Кировском театре «Каменный цветок». Он многое обещал. Он жаждал эти обещания сдержать.

Вообще его тогдашнее художественное поведение — верх достоинства. Вообразите: обманутый сын перед промотавшимся отцом. И Григорович совершает поступок под стать Николаю Ростову: он принимает разоренное наследство.

О каком наследстве речь. Весь конец XIX века русский балет, его единственный активный хореограф Мариус Петипа, искал форму многоактного спектакля с «историей». Чтобы и «она», и «он», и начало, и середина, и конец, и оттенок «высшего смысла». И как-то еще при этом танцуют. Затем эта могучая река раздвоилась. Михаил Фокин научил делать одноактные балеты, Федор Лопухов — бессюжетные. Это были великие открытия. Им мешало только то, что у Лопухова не было таланта к хореографической композиции (умение сложить грамматические упражнения по классическому танцу и назвать их «вариацией» — это еще не талант), а Фокин обладал талантом «маленьким, но симпатичным» (как любили это называть тогдашние критики). Зато сильным и крупным обладал Баланчин, который эти два открытия совместил. И ими определил лицо балета ХХ века. Западного балета.

Советский балет тем временем катил по второму руслу — руслу многоактных балетов-историй. И к моменту первых советских гастролей Баланчина совершенно обмелел. Опять-таки: за примером сходите на «Медного всадника» в Мариинку, убедитесь, как страшен был кризис, как сокрушительно банкротство. Опытный Леонид Лавровский, ставя свой одноактный бессюжетный неоклассический балет, его признал и от него отрекся. Молодой Григорович принял долговые обязательства на себя.

О, советскому человеку было что рассказать о сладости остаться наедине, без кордебалета, с глазом в замочной скважине и доносом наготове.

На первый взгляд, «Легенда о любви» следует западному балету ХХ века, каким его увидели тогдашние балетные комсомольцы. Минимум декораций: они стремятся к нулю, это просто большие щиты. К нулю стремятся и костюмы: глухое трико от горла до лодыжек. Акценты в классических па сдвинуты — еще не модернистский балет, но близко. И даже Ариф Меликов на своей коммунальной кухоньке смело сооружает судачка а-натюрель: тут у него «Болеро» Равеля, тут даже и нечто джазовое, а тут нагой ритм имени «Весны священной» Стравинского, за ноты которой в руках еще лишали комсомольского билета в Ленинградской консерватории.

Но «Легенда о любви» — еще и совершенно русский балет, с родословной, восходящей к «большим балетам» Петипа. Балет с историей, а у нее — начало, середина, конец, «характеры, судьба и разговоры». Балет многоактный.

Григорович — чего совершенно не заметили ни критики премьеры, ни последующие историки — радикально переосмысляет метод Петипа. У Петипа действие шло сквозь праздничные марши и пантомимные сцены, вдруг било по тормозам — открывались шлюзы, впуская кордебалет в нейтральных пачках, сцену затопляло большое классическое па с солистами и кордебалетом. Эти гран-па были действием «внутренним»: как сон, они поднимали на поверхность тайную, не выразимую словами жизнь мыслей и чувств. И после коды с финальной группой, как после пробуждения, снова вспыхивало «внешнее» действие с его пальмами, змеями или что там было на повестке сюжета.

Точно так же в «Легенде» делает Григорович. Но заходит еще дальше. Пантомимные сцены у него сжаты до двух-трех лаконичных жестов. А «внутреннее» действие в конфликте с «внешним». Григорович не только «внешнее» действие, но даже оркестр останавливает. Вместо него играет камерный ансамбль в кулисах, и этот звук придает еще больше сходства со сном. А там, где у Петипа было многолюдное гран-па, у Григоровича — трио главных героев в полутьме и под сурдинку. О, советскому человеку было что рассказать о сладости остаться наедине, без кордебалета, с глазом в замочной скважине и доносом наготове.

Зато многолюдные шествия стали апофеозом государства, неторопливо и тяжко вращающего свои колеса и шестеренки. Когда я первый раз попала в Большой на «Легенду», меня московские друзья со смущенными улыбками усадили в кресло: мол, там они такое, ну ты понимаешь, ну то есть... «Они» и «такое» — это были люди, которые откуда-то с ярусов принялись вопить во время шествия: «Григорович — гений!». Над этим уже было принято иронизировать и извиняться перед питерскими друзьями. Но знаете ли что? В шествиях Григорович действительно берет высоту гениального. Острейший монтаж, камера выхватывает цепочки из четырех-восьми танцовщиков. Планы сменяют друг друга. Люди прибывают и прибывают (хотя по факту занят относительно небольшой кордебалет). Музыка накаляется до одуряющего рева медных. На сцене, кажется, душно и нечем дышать. От жаркий объятий власти тошно и пересыхает в горле. А танцовщики Большого еще и исполняют это экстатически. Словом, да, гений. И да, этот балет — бриллиант в репертуаре Большого. Хоть родилась «Легенда» в Питере, там ее танцуют слишком вышколенно, пресно. Как стих, заданный для зубрежки училкой по литературе. В Большом это совершенно живой спектакль.

«Живой», пожалуй, главное слово. Человек безупречного вкуса Павел Гершензон как-то писал, что «Легенду» можно превратить в шедевр, ужав до пары актов. Чисто композиционно — может быть; в «Легенде» есть длинноты. Но не хороший вкус рождает шедевры. У «Легенды» много достоинств, есть недостатки, но захватывает она силой страсти, прямотой и откровенностью. Как откровенны опрокинутые шпагаты Мехменэ-бану, изнывающей от любовного голода. Этим «Легенда», собственно, и испугала на премьере (а не только тем, что секса в СССР тогда не было, да и шпагатов в балете — тоже). Григоровича в два счета выкинули из Ленинграда.

Зато Большой театр получил свой лучший спектакль. И таковым он остается уже много лет. Наслаждайтесь.

Понравился материал? Помоги сайту!