Сектор противогаза

Афишу девятого по счету Дягилевского фестиваля сильно потрепали кризис, секвестирование и другие далекие от искусства монстры. Не доехала «Весна священная» Ромео Кастеллуччи — гениальный балет без единого танцовщика, не состоится вручение традиционной Дягилевской премии (зато вручат премию молодым музыкальным критикам, что отрадно). При вынужденной художественной диете остается радоваться малому и обращаться к местным музыкальным сокровищам. Одним из героев нынешнего Дягилев-феста стал молодой и популярный композитор Дмитрий Шостакович. Не одутловатый дядька с парализованной рукой и сомнительной репутацией художника, добровольно легшего под колеса государственной машины, а злой и остроумный юноша, который, оказывается, умел смеяться, был заядлым футбольным болельщиком и больше суток мог просидеть за карточным столом, проиграв не только собственный пиджак, но и полсотни номеров еще не написанной музыки. Так, если верить анекдоту, появилась партитура «Условно убитого» — часть номеров из нее позже перекочевала в пролог к опере «Оранго». Оба этих сочинения только что пережили в Перми первую театральную постановку.

1931 год. Композитор Shostakovich в большой международной моде, его Первую симфонию репетирует в Нью-Йорке Тосканини. На родине со всех сторон сыплются заказы, кино и театр не могут поделить молодого гения. Сам Shostakovich лихорадочно пишет проигранную в преферанс директору Ленинградского мюзик-холла музыку для эстрадно-циркового ревю «Условно убитый». Через полгода Шостакович уже трудится для Большого театра: к юбилею Октября на главной сцене страны пойдет его трагедия-фарс «Оранго». Для скорости употребляется музыка двух балетов, убитых прессой незадолго до того, — блестящие партитуры «Золотого века» и «Болта» буквально растащены по номерам. На премьере в Перми это даже обернулось курьезом: обе части вечера открывала одна и та же увертюра из «Болта».

Обилие заказов и сжатые сроки заставляли работать с горячечным, картежным азартом — и он отчетливо слышен в музыке. Как-то раз, когда Шостакович еще подрабатывал тапером, во время сеанса под ногами загорелся дощатый пол: чтобы не вызвать паники в публике, молодой очкарик невозмутимо продолжать стучать по расстроенному инструменту. Музыка, прозвучавшая в Перми, — это музыка человека, под которым горит пол. Галопы, безобидные вначале, срываются с цепи и угрожающе несутся, сбивая с ног истовым перебоем литавр, — а потом проваливаются в невесомость джазовых номеров. Вальсы и польки будто все на один мотив — обманчивое сходство вывихнутых мелодий дает эффект галлюцинации. Ревущие glissando тромбонов и экстремальная медь из недописанного «Оранго» чуть позже перекочуют в «Леди Макбет Мценского уезда» — и там уже сыграют с автором злую шутку.

Пока же в воздухе разлито ощущение веселого хулиганства. В «Условно убитом» царит буффонада, действие на мотоциклетах и цирковых лонжах лихо перелетает с земли на небо, прямиком к двенадцати апостолам в гости. Под подушкой у авторов лежат «Мистерия-буфф» и «Клоп», а в случае «Оранго», авантюрной истории человеко-обезьяны, — фантастика Булгакова и Беляева. Сцену оперно-балетного театра захватывают персонажи, которых там меньше всего ждали: откройте список действующих лиц «Болта» или того же «Оранго», найдите в одной веселой свалке бюрократов, соглашателей, попов, зоологов, орангутанов, осоавиахимовцев, чертежников и наладчиков — и сами придумайте, как с этой компанией быть сегодня.

В Перми к делу подошли со всей архивной серьезностью. Декорации Андрея Войтенко искусно имитируют театральные работы Александры Экстер, пионера советского театрального авангарда. Костюмы Татьяны Ногиновой являют фантазию на темы полотен Павла Филонова (неудачно) или воспроизводят аутентичные образцы (превосходно). Все призвано воскресить дух времени (оркестр musicAeterna переодет в «Теа-джаз» Леонида Утесова — белые сорочки, черные бабочки и помочи) и его букву (лоток с мороженым украшает надпись «Мосхлядокомбинат им. О.Н. Микояна»). Взамен по какому-то фатальному недоразумению воскресает дух кафе à la soviétique, где вставленная в корпус телевизора «Рекорд» плазма показывает комедию — скорее «Не может быть», чем «Веселых ребят».

Музыка, прозвучавшая в Перми, — это музыка человека, под которым горит пол.

Эпоха джаз-комедий подана в спектакле сквозь фильтры позднейших, часто противоречивых, представлений о ней — «Барышни и хулигана» (1960-е), комедий Гайдая (1970-е), «Золотого века» Григоровича (1980-е), мультяшного «Мастера и Маргариты» Бортко (нулевые). «Шостакович-проект» подхватил модную нынче игру в советское, смутную ностальгию по всем советским эпохам сразу — недавняя, не бог весть какая веселая, история превращена в груду артефактов для умиленного созерцания: на одной и той же полочке одновременно сгружены бабушкина авоська, кварталы хрущевок и аббревиатура «Осоавиахим» — которую, впрочем, уже приходится разъяснять в программке. Наивное музейное разглядывание, эстетика репринта, культ винтажа, превращение идеологического в орнаментальное (тексты из «Правды» способны приятно украсить интерьер): в смысловом плане пермская премьера мало чем отличается от какой-нибудь гумовской «Столовой № 57» или одного из эпизодов открытия сочинской Олимпиады — помните его? Едут раритетные «Волги», рабочая и колхозничья головы плывут в красном мороке, ревет свиридовское «Время, вперед!».

Отличие одно — и радикальное. У пермского спектакля мощнейший искусствоведческий бэкграунд — чтобы это понять, достаточно открыть прекрасно изданный буклет. Кажется, он вышел сложнее и многослойнее самого спектакля.

По воле хореографа Алексея Мирошниченко (в «Оранго» он дебютировал в качестве оперного режиссера) хор и солисты много двигаются, иллюстрируя текст буквально. Скажем, не осталось в Москве клопов — долой их с костюма, щелкнем пальцем по фраку. Сказано — человекоподобная обезьяна — натурально, выйдет волосатый тумба-юмба в кедах. Избранная ключевой эстетика плаката вызвала к жизни рубленую пластику вокалистов и упрощенную лексику танцев. Удачно цитируются мюзик-холльные танцы машин и физкультурные парады: кордебалет в униформе общества «Динамо» двигает ногами-поршнями, хор истово семафорит красными флажками — «Нас утро встречает прохладой» вперемежку с «Широка страна моя родная». Радость узнавания теплой волной разливается по театру.

В «Условно убитом» нет уже ни вокала, ни хоровой массы — чистый балет. Нужно станцевать странное либретто: мороженщица Маша Фунтикова и Стопка Курочкин любят друг друга, их свидание прерывают учения, влюбленные теряются в беготне людей в противогазах. За Машей приударяет военрук Бейбуржуев, потом все попадают на небо, а в финале снова надевают противогазы, отчего Бейбуржуев хватается за голову. Сюжет 1931 года, поправленный хореографом, но утративший злободневный пафос и блеск эстрадного ревю, стал заспиртованным головастиком — реанимировать его могли отличная хореография или отличное чувство юмора. Увы.

Мирошниченко рискнул сыграть на той же территории, что и десять лет назад Алексей Ратманский («Болт» и «Светлый ручей» в Большом театре). Дошло до буквальной трансплантации образов: сцена в ресторане, вариация гармониста, кордебалет в резиновых масках. Та же травестированная классика в фантастической сцене на небесах, тот же прием звучащего текста — длинная инструкция по использованию противогаза, голос с грузинским акцентом, исчезающим к середине, вульгарный сурдоперевод на сцене.

Разница в том, что пересмешник Ратманский даже в самой жесткой пародии сохранял непроницаемо серьезную мину. Мирошниченко слишком хотел понравиться публике и рассмешить ее, отчего балансировал на грани хорошего вкуса. И вот еще: прикрываясь иронией, Ратманский неизменно сочинял технически изощренный текст. Удручающе простую шагистику «Условно убитого» не извиняет даже забавный вид кордебалета с хоботами: мало ли, в тех же противогазах Пермский балет маршировал семь лет назад в «Мастере и Маргарите», спектакле плохом, но, по крайней мере, лишенном пластической анемии.

Но вот почему еще пермская премьера — не «Столовая № 57». Здесь есть музыка молодого композитора Шостаковича — и, кажется, под пультом Теодора Курентзиса во время исполнения тоже горел пол. Дирижерскую интерпретацию следует признать превосходной, солисты musicAeterna блестяще справились со всеми перепадами напряжения; отдельный восторг нужно адресовать духовикам, которые самые экстремальные эпизоды проводили с ювелирной точностью. Если бы Шостакович был сейчас доступен, следовало бы немедленно подстроить ему карточный проигрыш ради нового сочинения. Впрочем, «Леди Макбет Мценского уезда» в исполнении Курентзиса на открытии следующего фестиваля нас тоже вполне удовлетворит.

Понравился материал? Помоги сайту!