Лилия Яппарова: «У нас нет ни прошлого, ни будущего. Мы существуем только в настоящем»
Журналистка «Медузы» о работе в эмиграции, идентичности и о смутных перспективах на завтра и послезавтра
28 августа 20235729210 декабря 2018 года, в день 70-летия Всеобщей декларации прав человека, для посетителей вновь открылся московский Музей истории ГУЛАГа, где на протяжении нескольких месяцев шла реконструкция. Обновленная экспозиция может показаться непривычной для тех, кто уже бывал в этом месте. Возможно ли сочетание серьезного разговора о терроре и завораживающего интерактива? Сравнить два варианта экспозиции и поразмышлять о трансформации современного музея травмы взялись Юлия Корнеенко, Валерия Коклина и Анна Силантьева.
Любое заточение начинается с двери или решетки — границы, отделяющей пространство лагеря или тюрьмы от пространства свободы, внешний мир — от мира заключенного. Символично, что новая экспозиция музея, как и старая, открывается залом, в котором представлены реальные двери камер, тюрем, лагерных бараков. Впрочем, первый зал, как и интенция кураторов провести посетителей по пути узников репрессивной системы, показать им повседневность советского лагеря, — это все, что осталось от старой экспозиции музея. В остальном — сплошные различия.
Первоначально постоянная выставка представляла собой, по сути, последовательный рассказ о ГУЛАГе, который предлагал посетителю информацию. Именно информация становилась связующим звеном между прошлым и будущим: в залах выставлялись многочисленные предметы быта заключенного, официальные документы сталинского времени, карты и схемы расположения лагерей.
Новая выставка в большей степени апеллирует к эмоциям посетителя. Зритель попадает в темное и тесное, по-настоящему жуткое пространство с запутанными проходами, тусклым светом и редкими окнами с плотными деревянными ставнями. Это пространство дезориентирует, заставляет почувствовать потерянность, практически хайдеггеровскую «заброшенность», вызывает почти животное желание спрятаться, скрыться, убежать. Однако выставка не предлагает альтернативных маршрутов: зрителю остается лишь следовать вперед по длинным «тюремным» коридорам с расходящимися по разным сторонам залами-камерами.
Изображения сменяют друг друга по щелчку, в котором слышится звук взведенного курка.
Тревога нарастает по ходу движения от начала экспозиции к концу и поддерживается постепенным подключением все большего количества визуальных и звуковых эффектов. Осматривая зал показательных судебных процессов, посетитель может сам ощутить себя «в шкуре» подсудимого: гостя окружают и захватывают в свой плен решетки. Появляются решетки на потолке — они пропускают свет таким образом, что на полу образуются характерные тени. Из залов доносятся голоса политиков — на стены при помощи проекторов транслируются кадры исторической хроники. В других видео свидетели и пострадавшие — люди, чья судьба оказалась связана с ГУЛАГом, — эмоционально рассказывают о своем опыте. Сильное впечатление производят гигантские (и по размеру, и по значению) числа, нанесенные на черные стены и сообщающие о миллионах жертв.
По-настоящему шокирующая зрителя кульминация выставки — тускло освещенный зал, пол в котором усыпан старыми гильзами, а на одной из стен демонстрируют фотографии приговоренных к смертной казни. Изображения сменяют друг друга по щелчку, в котором слышится звук взведенного курка. Темп переключения снимков постепенно ускоряется, иллюстрируя ужасающую механистичность происходящего — расстрелы организовывались как поставленное на конвейер производство, ставшее «изнанкой» ускоренной советской индустриализации.
Разница между новой и старой выставками напоминает отношения между документальным романом и богатой спецэффектами киноэкранизацией. Версия до реконструкции предлагала гостю занять позицию дистанцированного наблюдателя, практически ученого, который готов изучать и скрупулезно сравнивать между собой документы и свидетельства. Новая экспозиция подразумевает «полное погружение» в атмосферу обреченности, абсолютного и всеобъемлющего страха, где существует лишь система — и человек рядом с ней ничтожно мал и беззащитен. Особенно отчетливо это ощущается в зале, на стенах которого нарисована разветвленная схема советских внесудебных органов. Интересно ее расположение: она помещена в пространство музея таким образом, что посетитель оказывается в самом низу по отношению ко всем организациям и подразделениям, нависающим над ним и давящим своей сложностью. Опоясывает стены зала плотный ряд советских аббревиатур — еще один объект, вызывающий у посетителя клаустрофобические переживания.
В сравнении со старой экспозицией в новой кураторы гораздо чаще используют технику, которую можно сравнить с театральным вербатимом: повествование о ГУЛАГе ведется со слов репрессированных или их родственников. Так, в музее представлен рассказ о лагерном опыте, основанный на дневнике Александры Толстой, дочери Льва Толстого. Повествование о страшном времени в заточении проникнуто духом исповедальности, трепетом перед сокровенным, практически интимным. Информация о репрессиях воспринимается очень личностно, в прочной связи с конкретной фигурой пострадавшего.
Физическое свидетельство — двухмерный объект — превратилось в многомерную звуковую инсталляцию, практически насильно вовлекающую зрителя в пространство бесконечного нарратива.
Как и до обновления, одна из важнейших идей в нарративе экспозиции — не допустить забвения, сохранить память об огромном множестве жертв террора и о каждой из них в отдельности. «Хотелось бы всех поименно назвать…» — вторят с черной таблички строки ахматовского «Реквиема», полного скорби о судьбе убитых и их близких. Ахматова не могла прочесть все имена («…да отняли список, и негде узнать»). Музей ГУЛАГа дает посетителям такую возможность, словно закрывая коллективный гештальт: в одном зале звучит непрерывная аудиозапись — голос зачитывает имена заключенных, сообщает сведения об их возрасте, роде занятий, приговоре и дальнейшей судьбе, продолжая традицию «Возвращения имен» — ежегодной акции у Соловецкого камня. Пространство, в котором звучит эта запись, оформлено минималистично: только черные стены, тусклый свет и сиденья по обеим сторонам от прохода. Комната предстает как место бесконечной скорби, обступающей посетителя со всех сторон.
Прообраз этого зала можно увидеть в экспонате старой выставки — списке с именами заключенных, который был вывешен в завершающей части экспозиции. В процессе реконструкции физическое свидетельство — двухмерный объект — превратилось в многомерную звуковую инсталляцию, практически насильно вовлекающую зрителя в пространство бесконечного нарратива. Инсталляцию сложно миновать, не приостановившись, и совершенно невозможно не заметить. Этот яркий пример демонстрирует не только отдельные приемы и кураторские решения, но и масштаб трансформации, которую пережил Музей истории ГУЛАГа в целом.
Хотя трансформация в Музее истории ГУЛАГа может, на первый взгляд, показаться удивительной, в этом стремлении к образу аттракциона его создатели вовсе не одиноки. В последние годы все больше музеев стремится изменить формат, в котором информация преподносится посетителю. Эти новшества идут вразрез с привычным, традиционным представлением о музее: нам предлагают забыть грозное правило «Экспонаты руками не трогать». Трогать, щупать, самостоятельно изучать объекты в музее теперь не только можно, но и нужно.
Интерактивная выставка в московском Политехническом музее уже не вызывает удивления. Красочная, запоминающаяся экспозиция, где гости могут прикоснуться ко всему своими руками, делает научный материал интереснее и доступнее — на этот счет как будто бы уже есть консенсус. Посетитель познает эмпирически, как устроены окружающие его объекты, а вместо «сухих фактов» получает информацию в живом, «нескучном» формате. Установка на развлечение и одновременно на взаимодействие со зрителем постепенно становится стандартом современного музея.
Эта трансформация не обошла стороной и так называемые музеи травм, музеи катастроф. Тачскрины, звуковое сопровождение, стенды с переворачивающимися табличками, голографические инсталляции, интерактивные крутящиеся круги с небольшими экранами заполняют выставки московского Еврейского музея, ливерпульского Международного музея рабства, будапештского Дома террора, ереванского Музея геноцида. Современный музей катастрофы все больше напоминает захватывающий аттракцион, задача которого — удержать внимание посетителя, подарить ему не только пищу для размышлений, но и новый чувственный опыт, сделать знакомство с темными страницами прошлого ярким и насыщенным.
В новом музее травмы зритель словно сидит в зале кинотеатра в 3D-очках, наблюдая за увлекательными сюжетными поворотами и не прикладывая для этого практически никаких усилий. Его цель — это переживание, а не рациональное осмысление происходящего. В таком пространстве происходит трансформация и самого гостя: от него больше не требуют экспертности — необходимы только интерес к истории и готовность получать впечатления.
Все это позволяет открыть музеи катастроф для более широкой аудитории — снять ограничения по возрасту, уровню образования и профессии. Новый идеальный посетитель музея, рассказывающего о травматическом опыте, — это ребенок из работ философа Одо Маркварда или писателя Нейла Постмана. Он готов учиться и узнавать новое о мире, в котором живет, — именно для этого он приходит в современный музей. Однако ему недостаточно традиционных «сухих цифр и фактов», чтобы преодолеть барьер понимания, — он требует визуальных, звуковых, тактильных ощущений, он рассеян и подвижен, как образцовый массовый зритель в текстах Вальтера Беньямина. Новый посетитель музея отказывается читать неиллюстрированную монографию о Большом терроре — он предпочитает просмотр снятого по ее мотивам яркого и запоминающегося блокбастера, в который неизбежно превращается Музей истории ГУЛАГа.
Оценивать такие изменения негативно или позитивно — не столь простой вопрос, как может сперва показаться. Сам Беньямин видел в новом типе восприятия, «клиповом мышлении», как мы назвали бы его сегодня, потенциал для появления новых идей и представлений, для движения прогресса, которое неизменно связывал с политизацией масс, развитием их самосознания — не уточняя при этом, как именно первое превращается во второе.
ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ
Понравился материал? Помоги сайту!
Запрещенный рождественский хит и другие праздничные песни в специальном тесте и плейлисте COLTA.RU
11 марта 2022
14:52COLTA.RU заблокирована в России
3 марта 2022
17:48«Дождь» временно прекращает вещание
17:18Союз журналистов Карелии пожаловался на Роскомнадзор в Генпрокуратуру
16:32Сергей Абашин вышел из Ассоциации этнологов и антропологов России
15:36Генпрокуратура назвала экстремизмом участие в антивоенных митингах
Все новостиЖурналистка «Медузы» о работе в эмиграции, идентичности и о смутных перспективах на завтра и послезавтра
28 августа 202357292Разговор с издателем «Мела» о плачевном состоянии медийного рынка, который экономика убьет быстрее, чем политика
9 августа 202340472Главный редактор «Таких дел» о том, как взбивать сметану в масло, писать о людях вне зависимости от их ошибок, бороться за «глубинного» читателя и работать там, где очень трудно, но необходимо
12 июля 202370305Главный редактор «Верстки» о новой философии дистрибуции, опорных точках своей редакционной политики, механизмах успеха и о том, как просто ощутить свою миссию
19 июня 202350390Главный редактор телеканала «Дождь» о том, как делать репортажи из России, не находясь в России, о редакции как общине и о неподчинении императивам
7 июня 202341750Разговор Ксении Лученко с известным медиааналитиком о жизни и проблемах эмигрантских медиа. И старт нового проекта Кольты «Журналистика: ревизия»
29 мая 202364311Пятичасовой разговор Елены Ковальской, Нади Плунгян, Юрия Сапрыкина и Александра Иванова о том, почему сегодня необходимо быть в России. Разговор ведут Михаил Ратгауз и Екатерина Вахрамцева
14 марта 202398909Вторая часть большого, пятичасового, разговора между Юрием Сапрыкиным, Александром Ивановым, Надей Плунгян, Еленой Ковальской, Екатериной Вахрамцевой и Михаилом Ратгаузом
14 марта 2023109325Арнольд Хачатуров и Сергей Машуков поговорили с историком анархизма о судьбах горизонтальной идеи в последние два столетия
21 февраля 202343651Социолог Любовь Чернышева изучала питерские квартиры-коммуны. Мария Мускевич узнала, какие достижения и ошибки можно обнаружить в этом опыте для активистских инициатив
13 февраля 202311762Горизонтальные объединения — это не только розы, очень часто это вполне ощутимые тернии. И к ним лучше быть готовым
10 февраля 202314294Руководитель «Теплицы социальных технологий» Алексей Сидоренко разбирает трудности антивоенного движения и выступает с предложением
24 января 202314294