«В системе Госплана модернизм существовал в золотой клетке»

Марк Акопян© Государственный музей архитектуры имени А.В. Щусева

В моей истории работы в музее было несколько удачных находок. Несколько лет назад мы буквально спасли от уничтожения архив Академпроекта, который занимался строительством главного здания Академии наук на Ленинском проспекте. Это была экстремальная история: в здание въехали арендаторы, начался офисный ремонт с покраской стен, с навесными потолками, в процессе они захватывали комнату за комнатой и дошли до той, где хранились чертежи. Мы с коллегой Алисой Горловой приехали на такси буквально в последний момент, чтобы их забрать. Едва успевали отсматривать и отснимать чертежи, которые нам со слезами на глазах передавал архитектор Владимир Захаров — один из авторов этого здания.

Надо сказать, что послевоенные архитектурные архивы очень уязвимы. В 1920-х — 1950-х архивы хранились у архитектора дома, и всегда понятно, как их искать и собирать: нужно договариваться с наследниками или коллекционерами, оформлять музейную закупку или пожертвование. Жолтовский работал на госзаказах, но чертежи оставались в семье. Леонидов почти ничего не построил, но его идеи остались в архитектурной графике, которую показывают по всему миру.

А в послевоенное время лаборатория архитектора перекочевала из собственного кабинета за казенный кульман в проектном институте, и архитекторы сильно понизились в иерархии. Выше них сидели ученые-производственники, которые занимались архитектурой на уровне Госплана, состоящего из бесконечного множества цифр, а архитекторы занимались приведением этих количественных показателей в трехмерную форму. Чертежи оставались в системе НИИ, и случаи, когда они оказывались дома, единичны: только если комната набивалась огромным количеством бумаг и кто-то забирал их домой. Это значит, что классический архитектурный архив не формировался, в 1960-е годы речь идет, скорее, об архиве институций, и проследить целостный путь автора, переходившего из конторы в контору, не всегда возможно. Архитектор мог работать, например, в НИИ лечебных зданий и курортов, потом перейти в «Гидропроект», из «Гипротеатра» в «Гипрогор», оттуда — в Институт Генплана Москвы. Главный недостаток этой эпохи — утрата эскизов, «почеркушек», в которых рождается архитектурная идея.

Будем честны: имена архитекторов-модернистов Станислава Белова и Владимира Сомова, чьи архивы мы получили, все еще совершенно неизвестны широкому кругу, за исключением узких специалистов (разве что некоторые знают Сомова по театру в Новгороде). Но эти материалы очень интересны. Архив Белова — типичный образец архитектурного архива 1960-х — 1970-х годов: много копий, единственные сохранившиеся яркие рисунки относятся ко времени учебы в университете. Но очень неожиданно удалось выявить связь с Иваном Леонидовым, с которым Белов был близок последние годы и познакомился через своего учителя Леонида Павлова. В архиве мы нашли эскиз конкурсного проекта Леонидова на монумент первому спутнику Земли, который делал Андрей Леонидов, сын архитектора, и его потом дорисовал и докрасил Белов — он хорошо сопоставляется с другими работами Леонидова к этому конкурсу, которые есть в собрании музея. Такое воспоминание Белова о Леонидове.

С.И. Белов. Проект памятника первому спутнику. 1957© Архив Станислава Белова

Еще нашелся эскиз Белова с рисунком Андрея Леонидова на обороте — а в бумагах Леонидова на одном из рисунков мы, в свою очередь, заметили номер телефона Белова. Все это говорит о важной вещи: послевоенный советский модернизм был бы невозможен без довоенного. Мы понимаем, что все прекрасно знали Луиса Кана, Ле Корбюзье, Миса ван дер Роэ, что чтение журналов сформировало желание делать современную архитектуру. Но это желание, а практика строилась на информации, которую они получали от мастеров первого модернизма. Еще были живы Леонидов и Мельников, и они вернулись преподавать. Павлов показывал студентам МАРХИ работы Чернихова, Весниных, Гинзбурга, Голосова.

Л.Н. Павлов, С.И. Белов. Надгробный памятник И.И. Леонидову. 1959–1963© Архив Станислава Белова

Здесь мне хочется несколько слов сказать об архиве Владимира Сомова. Сомов представляет такой тип советского архитектора, который мыслил себя как нечто большее, чем просто инженер кульмана. Он мыслил себя в контексте большого культурного процесса: как минимум с 1965 по 1971 год он регулярно посещал школу-студию Элия Белютина (в архиве остались потрясающие рисунки), при этом занимался оформительской работой на ранних павильонах ВДНХ 1950-х годов, оформлял павильон СССР в Лейпциге. Таким образом, он оказался между двумя пространствами — классической советской архитектуры и художественной среды нонконформизма. Построил он при этом немного: в начале 60-х работал в проектном институте курортных и лечебных зданий, спроектировал пансионат «Донбасс» в Ялте и несколько лаконичных типовых проектов спальных корпусов, которые сохранились на всем Южном берегу Крыма вплоть до Евпатории. Потом, перейдя в «Гипротеатр», реализовал театр в Новгороде и второй в Благовещенске — но из-за перестройки его не успели ввести в эксплуатацию. Он до сих пор стоит — недавно его облицевали пластиковым фасадом. В новгородском театре не успели реализовать витражи: в 1988 году его все-таки успели открыть, но с упрощенным, почти лишенным декора интерьером.

В.А. Сомов. Драматический театр имени Ф.М. Достоевского в Новгороде. 1971–1987© Издательство TATLIN

Архив Сомова рассказывает о поиске новых средств выразительности в архитектуре. Он сближается с математиками-теоретиками, обращается к пространственной геометрии и делает очень важный шаг, переводя математические образы из двухмерного рисунка в трехмерное здание. Его путь сродни пути архитекторов — теоретиков бионической архитектуры, биоорганики, которые решились перенести природные, естественные формы из биологики в науку проектирования. К сожалению, здесь ничего из этой архитектуры не случилось — в том числе не состоялась бионическая история: все пошло по пути экологической архитектуры. И Юрий Лебедев со своей бионикой, и Сомов со своей математикой (в одной из записок он называл свои проекты «звездными эпюрами»), и другие авторы, которые пробовали работать в близких радикальных течениях, — все они оказывались не то чтобы в опале, но в маргинализированном углу советской архитектуры. Лаборатория Лебедева занимала полуподвальное помещение в районе Арбата, там он с единомышленниками занимался бесконечными штудиями. Все это можно назвать инициативным проектированием, которое, как я думаю, не могло быть внедрено в проектную деятельность. В системе Госплана, спускавшей задание системным проектировщикам, архитектура модернизма оказывалась в золотой клетке, где существовали четкие рамки, за которые выходить не следовало. В этом парадокс архитектуры советского модернизма 1960-х — 1970-х, который имел право быть, но не имел права голоса.

Вернусь к Станиславу Белову. С его внуком Пашей мы познакомились 15 лет назад, учились вместе. На одном из семинаров Сергея Хачатурова, посвященном архитектурно-художественной критике, он рассказывал про архив деда и показал прекрасную самиздатовскую книжку, которая была еще в проекте. Для меня во всем этом контексте тогда впервые прозвучала тема архитекторов 80-х годов, это подсознательно как-то осталось, это запомнилось. Но плана передавать в музей архив не было. Мне кажется, мы снова начали обсуждать эти темы с Пашей где-то год назад, когда в наше общение вклинилась тема модернизма. Тогда стало понятно, что время изменилось. Есть такое музейное выражение: «Материал должен созреть».

С.И. Белов. 2000-е© Архив Станислава Белова

Для меня главное в истории этого архива — сама ситуация, где есть живой архитектор, наполненный энергией, который сохраняет воспоминания о том, как рождалась архитектура того времени, как формировалась задача остаться собой вне зависимости от того, делаешь ты типовой проект или «индивидуальное проектирование». Станислав Иванович часто повторяет: «Я был очень искренним, делал то, что мне нравилось. Это было важно». Знаете, так может сказать только архитектор 60-х годов.

В один из дней, когда мы забирали архив, где-то за антресолью вдруг заметили неизвестный рулон. Открываем его, а там потрясающие по эффектности рисунки атомных электростанций для Заполярья. Это оказался дипломный проект Белова под руководством Леонида Павлова. Большие ватманы, которые были на защите, хранятся в МАРХИ вместе с остальными студенческими проектами, а эти листы среднего формата 60×80 остались в семье. Мы с Пашей входим в комнату: «Станислав Иванович, смотрите, вот же эскизы, а говорите, что ничего не осталось». А он мне так махнул рукой: «А! Это? Я думал, что это никому не интересно». У меня, конечно, отвисла челюсть. После этого случая постепенно начали находиться еще кое-какие почеркушки и эскизы.

С.И. Белов. Эскизы монументов для оформления въезда в Ленинск. 1965–1959© Архив Станислава Белова

От Станислава Ивановича я узнал как-то одну дату, которая раньше никогда не упоминалась среди ключевых точек развития советской архитектуры. Опорой послевоенного модернизма мы по умолчанию считаем 1968 год: поиск и крушение концепции социализма с человеческим лицом. Но он назвал другую дату. Мы много говорили про космическую архитектуру, поскольку Белов работал в проектном институте Министерства обороны с 1965 по 1969 год и был главным архитектором Байконура. Звездный городок, точка общения Земли с космосом, — это дело рук Белова, и это тоже парадоксально, что мы, зная с детства этот город, никогда не задумываемся, что строил его конкретный человек со своей историей. Так вот, Белов сказал, что карьера шла по нарастающей, он окончил МАРХИ, общался с Леонидовым, работал в Госпроекте под руководством Павлова, и вдруг его пригласили строить космический город в разгар космического оптимизма. Но тут наступил не 1968-й, а 1969-й. Американцы высаживаются на Луну. И вмиг все закончилось. Байконур как город перестали строить сразу же после этого события. Все, что в городе успели достроить, осталось, все, что не достроили, — все бросили. Проектный институт и мастерская были закрыты, Белов вернулся обратно — хотел сказать «к обычной, земной жизни», но он вернулся не в «Моспроект-2», а в ГИПРОНИИ и занимался здравоохранением: строил больницы, поликлиники, санатории.

В Байконуре планировалась парадная аллея для Королева и космонавтов — с интересной схематичной структурой, со стеной, проходящей по кромке прямоугольной площади. Немного измененные, но очевидные отсылки к Леонидову, к его построению планов в контексте социалистического клуба 1930 года. Для меня это было ново, но мне стало ясно, что в 1969 году что-то надломилось не только в личной истории Белова, но и во всей этой государственной машине, в системе, которая для нас сегодня просматривается через строительство зданий.

Понравился материал? Помоги сайту!