«Чтоб показать, что мы, культурные работники, не враги — кому?»

COLTA.RU решила узнать у тех, кто профессионально занимается налаживанием культурных связей и «культурного диалога» между организациями и гражданами России и европейских государств, усилилось или ослабло такого рода сотрудничество за последние месяцы и наблюдаются ли какие-то изменения в этой сфере. Кроме того, мы решили задать те же вопросы российским кураторам, включенным в международный художественный процесс, и украинским художникам, в прошлом активно участвовавшим в подобном культурном сотрудничестве.

Рюдигер Больц

директор Гете-института в Москве

Высокоразвитые культурные отношения создают, как и прежде, стабильный фундамент для плодотворного взаимодействия. Мы активно работаем над защитой и укреплением данного фундамента. Мероприятия в рамках актуального Года немецкого языка и литературы до сих пор проходили очень успешно. По-прежнему высок интерес к изучению языка, образовательным и культурным программам, а также интерес деятелей искусства и науки к посещениям России и Германии. Такие встречи нацелены на сохранение отношений, основанных на доверии и сотрудничестве. Язык, культура и литература являются базой любой коммуникации, и именно они в первую очередь делают возможным диалог между людьми, а также предлагают основу для того, чтобы научиться находить общий язык. В этом отношении необходимость культурного диалога сегодня ощущается острее, чем когда-либо ранее.

С большой тревогой и смущением мы замечаем, что крупные и надежные партнерские организации — такие, как «Мемориал», Музей кино, Сахаровский центр и другие, признанные во всем мире, — испытывали и испытывают давление. Ограничения в области гражданских прав, кинематографа, языка (например, употребления в кино бранной лексики) и т.д., как правило, уменьшают пространство для свободного проявления личности, которое необходимо для развития любой культурной сферы жизни.

При всей оправданности причин для критического рассмотрения вопроса нельзя забывать и о в высшей степени позитивном опыте работы с нашими партнерами, в том числе и с министерствами! Москва и Берлин не так уж далеки друг от друга, и не только в километрах.

Лев Кац

переводчик и преподаватель

Мне кажется, что культурные связи [между Россией и Италией] по-прежнему очень прочны: в декабре открылась важная выставка в Пушкинском, на фестивале 2morrow был трижды показан и удостоился приза за лучшую киноленту фильм Аличе Рорвахер «Чудеса», чуть раньше одним из первых мероприятий Электротеатра «Станиславский» стала открытая репетиция спектакля Ромео Кастеллуччи с участием русских актеров, а на фестиваль итальянского документального, авторского и короткометражного кино приезжала Сильвия Скола, дочь и сценарист мэтра итальянского кинематографа Этторе Сколы. Мне также известно о нескольких не столь крупных, но оттого еще более показательных проектах в различных областях современного искусства, которые построены на диалоге между нашими странами. Я затрудняюсь оценить динамику этих процессов, поскольку связи в области искусства сложно исчислять количественно, однако мне представляется, что, по счастью, несмотря на объективные трудности, наше общение здесь продолжается и развивается с неизменным взаимным интересом.

Татьяна Бодянская

менеджер информационной службы Хельсинкского фестиваля искусств, журналист и переводчик

Культурные связи между Россией и Финляндией, естественно, исторически сложившиеся и давно наработанные, едва ли могут ослабнуть. Скорее — видоизменяться. Интерес к России именно в плане культурного сотрудничества (даже в ситуации навязывания некоторыми финскими СМИ опасливого любопытства к буйному соседу) остается стабильно высоким, обрастает новыми возможностями и проектами. Финляндия ощущает эти самые связи внутри себя: ведь стремительно растущее русскоязычное сообщество всегда приносит часть своей культуры вместе с языком и в конечном счете влияет на взаимодействие между странами. Никто не обещал, что будет легко: противоречий и проблем хватало всегда. Но с финской стороны и представители власти, и культурные организации — например, крупные музеи, Хельсинкский фестиваль, Университет искусств — очень ценят те связи, которые есть, и стремятся наладить новые. Говорю как инсайдер, который в настоящий момент и работает над подобными проектами. Со стороны России я лично наблюдаю — например, в театральном мире — растущую заинтересованность в финской драматургии, режиссуре, музыке, взаимодействии со зрителем, финском социокультурном опыте в целом.

На мой взгляд, на сегодняшний день самое революционное — это призыв к миру.

Екатерина Шарова

куратор (Осло, Киркенес)

Если говорить о сотрудничестве в Баренц-регионе — на региональном уровне, — то оно продолжается. На севере факторы наличия общей границы, приграничной торговли, как и история поморской торговли, а также освобождения севера Норвегии советскими войсками в 1944 году, создают некую благоприятную почву для взаимодействия. Фестиваль Barents Spektakel в Киркенесе, над которым я работаю сейчас, — это площадка для встречи. Встреча является условием для развития. В этом смысле меня привлекают идеи Бахтина о диалогическом, как и норвежская культура консенсуса, которую в сегодняшней ситуации я нахожу эффективной. На мой взгляд, на сегодняшний день самое революционное — это призыв к миру. Условием его является достаточная коммуникация.

Что изменилось? В Норвегии у власти сегодня правое правительство, которое заинтересовано в приватизации предприятий, где министр культуры убеждена в необходимости научения художников продавать свое искусство. Многие художники воспринимают эти инициативы критически. Это же правительство, впрочем, хотело урезать стипендии художникам, ввести плату за обучение для студентов из-за пределов ЕС — чего они все же не добились, в отличие от аналогичных правых инициатив в Дании и Швеции. Если говорить об институциях, то, скажем, High North A-i-R Network, инициатива по арт-обмену на севере Норвегии и России, получила поддержку на продолжение работы в 2015 году, как и ряд других проектов — к примеру, Ивана Галузина и художественных музеев в Тромсе и Мурманске. Сложились достаточно приятельские отношения между молодыми художниками и кураторами на севере Норвегии и России. Экономические санкции приводят к изменениям в степени интенсивности пограничной торговли и работе рыбной и нефтяной индустрий. Но пока похоже на то, что культурное сотрудничество между севером Норвегии и севером России продолжается. Посмотрим, что будет дальше.

Екатерина Дёготь

куратор, художественный критик, искусствовед, директор Академии мирового искусства в Кельне

Понятие «культурный обмен» предполагает равенство сторон, то есть, по моему мнению, в нем все-таки могут участвовать только институции (если художника пригласят участвовать в выставке, то он не имеет возможности пригласить в ответ). Такого обмена у нас вообще никогда не было (говорю про сферу современного искусства), так как нет этого равенства — ни интеллектуального, ни политического (позиционирование себя по отношению к власти), никакого. Если, условно говоря, Центр Помпиду делает выставку с, условно говоря, Третьяковской галереей, то только потому, что там есть нужное сырье (русский авангард) или другие экзотические козыри. Я не хочу сказать, что это только Россия виновата, тут есть и колониальный аспект, но факт остается фактом: музей в России и музей в Европе — это вообще разные учреждения.

На официальном уровне Запад давно знает, что все российские государственные музеи — это более или менее Путин.

Россия, чувствуя, что все такие «партнерства» она слабо контролирует, устраивает в ответ свои «русские зимы», то есть экспортные фестивали, полностью задуманные и оплаченные из России, причем такие инициативы бывают и частными. Были попытки отдельных российских кураторов и частных фондов эту ситуацию изменить. Сейчас единственный случай, где есть что-то вроде партнерства, — это «Гараж», который вступил в альянс нескольких крупных европейских музеев. Но у «Гаража» иностранный куратор.

Таким образом, на официальном уровне Запад давно знает, что все российские государственные музеи — это более или менее Путин, и тут уже вопрос, насколько такое партнерство нужно, чтобы это терпеть. Возможно, практика официозных «годов» немного приутихнет. А возможно, и нет. При том что я живу сейчас в Европе, у меня совершенно нет ощущения, что европейские культурные институции собираются бойкотировать Россию. Напротив, все такие призывы со стороны художников воспринимаются скорее прохладно. Иногда с уважением, но, что называется, вчуже. В России не знают, что довольно большая часть либеральной публики Запада (далеко не только ультралевая) полагает, что «Россия во многом права» — в ее критике Запада и США, например, также отчасти и в критике украинского государства. Лично наш президент никому не нравится, действия на Востоке Украине не поддерживаются, но тут же произносится множество различных «но». Тем более возникает желание «сделать что-то вместе с Россией», ведь это «великая культура, и она не сводится к Путину». К тому же культурная политика России сейчас такова, что, действительно, сделать серьезный проект про Чайковского, или Эйзенштейна, или, я не знаю, Лисицкого — это уже будет жест протеста против власти.

Что всегда складывалось гораздо лучше, чем «культурный обмен», — это приглашения отдельных российских художников, а иногда и независимых кураторов участвовать в чем-то типа выставок, конференций и т.п. В последние 25 лет эти люди не были формально диссидентами, но приглашали их как таковых, по той же модели — потому что с государством разговаривать нельзя (подчеркиваю: не потому, что люди во власти некультурные, а потому, что у них совершенно другие приоритеты). Таких индивидуальных приглашений, по моему ощущению, стало не меньше, а больше. Да, сейчас, возможно, много приглашают людей из Украины, но и из России тоже, стараясь, иногда эксплицитно, поддержать «левую оппозицию» в обеих этих странах, поскольку перед Украиной стоит прямая опасность неолиберальной антидемократической путинизации, и с Запада это хорошо видно. Что же касается культурных отношений между Украиной и Россией, то они сейчас только между двумя этими оппозициями и происходят.

Лада Наконечна

художница (Киев)

Еще летом моим ответом на происходящее было желание при невозможности сотрудничества с государственными учреждениями ни в коем случае не прерывать отношения с художниками напрямую. Для этого — поиск альтернативных площадок и финансирования. Как результат — состоявшаяся первая встреча «Передвижной платформы коммуникации» между украинскими и российскими творческими работниками, которая была инициирована коллективом «Что делать?». Эта встреча произошла во время бойкота «Манифесты». Но она была для меня важна еще и потому, что в ней принимали участие студенты — питерской Школы вовлеченного искусства и киевского Курса современного искусства (одним из кураторов которого я являюсь), а значит, это заявка на долгосрочную лабораторную работу без желания сиюминутного выхода на публику с заявлениями.

Существование системы современного искусства в России, как и в Украине, — самообман.

Потом — история отношений с негосударственным музеем «Гараж»: отказ от выставки и согласие на встречу в Москве и дискуссию. Отказ был продиктован невозможностью продолжения работы по прежним нормам в кардинально изменившихся условиях. А дискуссия мной не ставилась под вопрос. Наши страны в состоянии войны, но ведь не мы же, культурные работники, — поэтому разговор возможен. Сейчас, после опыта двух описанных выше событий, я пришла к новому ответу: не вижу необходимости именно такого рода сотрудничества. Да, скорее всего во время дискуссии в «Гараже» было публично проговорено много интересного/важного, но ведь и выставка могла рассказать о многом, зачем от нее отказываться? Ведь всем известно, что современное искусство — маркер европейских демократических ценностей, показатель уровня «цивилизованности» страны, оно способствует развитию критического мышления, уважению прав человека и т.п. Это территория свободы самовыражения, обмена культурными ценностями. Не смешно ли сейчас вообще вспоминать об этом в России? Существование системы современного искусства в России, как и в Украине, — самообман. А музей продолжает работать в нормальном порядке. Пиар-отдел готовит анонс — углы смягчены, чтоб чего не было (но скорее всего машинально), у нас теперь просто «конфликт между Россией и Украиной» и «кризис между двумя нациями». Написано не со зла и без задней мысли, просто. Работа идет.

Какого рода может быть «интернациональный культурный обмен», если культурой одной из стран является агрессия по отношению к другой? Такие слова, как дружба, взаимопонимание, свобода слова, диалог и договор (особенно между странами), не имеют никаких оснований. Намерениями организовать выставку или встречу дружественные учреждения современного искусства в России хотят их реабилитировать? Или при помощи искусства обозначить, а может, даже решить проблемы взаимоотношений между украинскими и российскими творческими работниками?

Самоопределение всех ныне организующихся выставок, дискуссий, публикаций, где участвуют российские и украинские художники, как «российско-украинских» выглядит нелепо. Так диалог не может состояться в принципе. Может, пора перейти в другую плоскость отношений? Я не исключаю возможности встречи, но на территории не «межнациональных и межгосударственных отношений», а простых человеческих — не между российскими и украинскими художниками, а просто между художниками.

Меня довольно редко приглашали к участию в выставках в России. С каких таких новых причин сейчас приглашают чаще? Стала очень подозрительна. Чтоб показать, что мы, культурные работники, не враги — кому? Раньше этого не нужно было делать — ведь не враги же. Нет сотрудничества — не страшно, просто нет пока взаимного интереса. Да и язык искусства меняется, его сначала нужно обнаружить, далее осмыслить. Рано выходить с заявлениями.

Никита Кадан

художник (Киев)

Хочется с самого начала придраться к формулировке вопроса: «сильно ли изменились взаимоотношения?» — понятно, что сильнее некуда и что бесповоротно. И всякая попытка сотрудничать так, будто все осталось на своих местах, есть усугубление катастрофы. В эту катастрофу ведь вписана ложь на самом глубоком, базовом уровне. Не-объявленность, не-названность дает возможность воспроизводить «художественный процесс» в его нормативных формах. Пока российскую интервенцию не называешь по имени (или называешь какой-нибудь «гражданской войной на Украине»), то вроде бы она и не омрачает «культурное сотрудничество», по крайней мере, не налагает на его участников ответственность за происходящее. Назовешь — всё, обратной дороги нет, ответственность начинает жрать тебя заживо и рушить все планы.

Какие аргументы влияют на решение, что делать дальше?

С одной стороны:

— Художественная работа не только осуществляется на территории конфронтации, но и смотрит на эту конфронтацию как на целое. То есть ты как бы разместил войну внутри своей работы, а сам оказался вовне и обрел свободу перемещения. Это особенно заметно на международных выставках. Впрочем, свобода эта скорее иллюзорна. Сопровождающий ее стыд куда реальнее.

— Связи с российской культурой, связи с художественной сценой, связи человеческие. Много чести нынешнему режиму, чтобы ради него все это разрывать.

— Российское протестное сообщество, те, кто осознает, что вторжение — это именно вторжение, и выступает против него. Потребность поддерживать разговор с ними.

Это о том, чтобы продолжать, грубо говоря, выставляться в России.

С другой стороны, нельзя делать то, что сглаживает углы, нельзя участвовать в сокрытии смысла происходящего. Нормативная художественная деятельность сглаживает и скрывает. Само отсутствие разрыва, продолжение сотрудничества, оказывает на наблюдающий мир убаюкивающее действие. «Мы продолжаем диалог» — вот основа всей дряни.

Подготовил Сергей Гуськов

Понравился материал? Помоги сайту!