«Современные женщины вовсе не так виктимны, как удобно представлять некоторым»

«Любовь и дружба», новый фильм Уита Стиллмана (между прочим, первая из картин этого куртуазного и ироничного режиссера, попавшая в российский прокат), — это в какой-то степени шаг назад, к истокам его творческого метода. Постоянно уподобляя наших современников героям викторианской литературы, перенося тогдашние конфликты и коллизии (в том числе и классовые) в обстановку американских университетских кампусов, портовых городов Европы и нью-йоркских апартаментов, отданных на растерзание подросткам из хороших семей, Стиллман производил уморительные анахроничные комедии нравов с двойной иронией — герои шутят, как положено в книгах Джейн Остин или Сэмюэла Джонсона, при этом являются как бы живыми ископаемыми, что само по себе уже забавно (подробно о методе Стиллмана можно прочесть в исчерпывающей статье Инны Кушнаревой). «Любовь и дружба» — это уже прямая экранизация Остин — которую, как признается Денису Рузаеву Стиллман, он не очень-то и любит.

— Что вдохновило вас обратиться к Джейн Остин за материалом для нового фильма?

Уит Стиллман: Странным образом Остин меня давно уже преследовала. Ко мне не раз и не два в последние несколько лет подходили продюсеры с предложением взяться за экранизации Остин — но я предпочел вместо этого довести до ума проект, который сам задумал уже довольно давно. У меня был довольно странный период в карьере: когда я снял «Последние дни диско», которые были очень хорошо приняты в Великобритании, то решил переехать в Париж, сообразив, что до Лондона всего несколько часов на поезде и карьеру после такого успеха вполне можно будет строить там. Тем более что у меня тогда было несколько заказов на сценарии. Что ж, прошло несколько лет, прежде чем я понял, как жестоко ошибался. И тут мне попалась на глаза «Леди Сьюзен», новелла Джейн Остин, она была включена в другую книгу Остин, которую я тогда читал. Текст был интригующим, смешным, поразительно похожим на работы Оскара Уайльда. Причем если Остин экранизируют постоянно, то Уайльда — довольно редко. «Леди Сьюзен» же давала возможность снять такое суррогатное «кино по Уайльду».

Кейт Бекинсейл: А я вот очень давно мечтала сыграть в фильме именно по произведениям Остин! Хотелось хотя бы раз сыграть в таком настоящем костюмном кино.

— Ну да, «Леди Сьюзен» — не самое традиционное произведение Остин. Морализма в нем уж точно меньше, чем в прочих ее сочинениях.

Бекинсейл: Мне кажется, в нашей экранизации этого морализма стало еще меньше — если Остин все-таки по-своему журит свою леди Сьюзен Вернон в финале, то мы ее практически прославляем. Что, конечно, наглость по меркам экранизации классики. Зато так намного интереснее!

Стиллман: Да, тут вы оба абсолютно правы. Мне, честно говоря, не очень нравится то, что она писала до и после «Леди Сьюзен», — тогда как фанаты Остин считают эту вещь ее подростковой шуткой, смешным анекдотом, разминкой перед «настоящими» произведениями. Но им и «Любовь и дружба», еще более ранний рассказ, у которого я позаимствовал название фильма, кажется очень смешным — мне же он не показался интересным вообще, кроме названия, конечно. Вообще «Леди Сьюзен» сочетает в себе качества юношеской прозы Остин и ее более зрелых работ. То есть она наименее реалистична из всех ее произведений, более стилизована — как раз как я люблю: меньше натурализма, больше стиля, меньше драмы, больше сатиры.

— Уит, это, в сущности, первый ваш полноценный костюмный фильм. Что, как вам кажется, погружение на пару столетий назад добавило вашему стилю — или, наоборот, чего лишило?

Стиллман: Прежде всего, оно развязало мне руки. Когда работаешь с современным материалом, всегда возникает вопрос правдоподобия — и всегда найдется кто-то, кто всю душу из тебя вынет претензиями в том, что это нереалистично, то непохоже на жизнь вокруг. Слава богу, специалистов по XVIII веку все же поменьше, чем знатоков дня сегодняшнего, — а я, наоборот, в XVIII веке хорошо разбираюсь: у нас в Гарварде был замечательный профессор Уолтер Джексон Бейт, который великолепно знал эту эпоху и всех студентов в нее влюбил на всю жизнь.

— Слова «феминистский фильм» в 2016 году звучат не то как клише, не то как маркетинговая уловка, но тем не менее: «Любовь и дружба» ведь редкий по-настоящему феминистский фильм, история женщины, которая добивается своего освобождения от патриархальной зависимости, при этом играя по правилам патриархального мира, даже отдавая им должное.

Бекинсейл: Как хорошо, что вы это сказали! Мне вот кажется, что мы сняли очень злободневное кино — несмотря на кринолины и прочее. Леди Сьюзен — очень современный персонаж, она настоящая профи в том, что касается интриги и манипуляции, способная невинным выражением лица и десятком предложений выговорить себе выход из самой, казалось бы, проигрышной ситуации. Она, на мой взгляд, образцовый игрок, гэмблер — а мы ведь живем в мире, которым все больше и больше правят подобные люди, разве не так? Тот факт, что этот персонаж — женщина и что она, более того, принадлежит к патриархальному XVIII веку, только добавляет истории остроты и актуальности.

Стиллман: У меня, знаете, с феминизмом сложные отношения. Одно из заблуждений этого движения в его современной итерации — чем более революционными и важными они хотят казаться в данный исторический момент, тем сильнее они принижают заслуги и роль тех женщин прошлого, что шли по этому пути до них. А ведь вообще-то женщины в прошлом часто были весьма влиятельны и разными способами определяли жизнь окружавших их обществ. Именно об этом нам говорит расхожее выражение cherchez la femme — часто именно женское влияние скрывалось за многими законами и порядками. Героини, подобные леди Сьюзен, существовали веками — и не только в литературе. А современные женщины вовсе не так виктимны, как удобно представлять некоторым людям, и куда более свободны. Вообще один из вызовов, стоящих перед прокатчиками «Любви и дружбы», — дать зрителю понять, что это не женское кино, несмотря на то что такой ярлык обычно навешивают на любой фильм по Остин. Вы, кстати, знаете, что в эпоху Остин ее произведения совсем не считались женскими?

— Нет.

Стиллман: И тем не менее! Например, одним из первых, кто оценил и стал прославлять ее прозу, был сэр Вальтер Скотт — который сам писал образцово мужские романы. А одним из самых больших критиков Остин была уже Шарлотта Бронте, хотя, казалось бы, они работали на одну и ту же идею о том, что женщина может быть успешной писательницей. Вообще мне кажется, что «Любовь и дружба» — фильм, ориентированный прежде всего на мужскую аудиторию. Романтическая линия — свадьба, кринолины — минимальна, а юмор, наоборот, очень мужской. Я убежден, что мужчины обожают таких женщин, как леди Сьюзен, — сильных, умных, сексуальных, чувственных, способных бороться за свое влияние и свою власть. С такими интереснее, да и проще сосуществовать: они четко знают, чего хотят, а значит, не будут лезть в то, что их не волнует, будут милостиво оставлять нам, мужчинам, простор для наших собственных авантюр и предприятий.

— Вот что интересно: кажется, одним из самых эффективных инструментов леди Сьюзен в ее интригах служит язык, речь. Она — самый артикулированный из всех персонажей фильма.

Стиллман: Так и есть — но только потому, что язык для нее всегда является именно инструментом, а под него подведена стратегическая база, умение посмотреть на любую ситуацию с противоположного угла и парой предложений перевернуть ее с ног на голову, развернуть обратно в свою пользу. Как, например, когда Реджинальд (Ксавьер Сэмюэл) читает ее письмо и будто бы раскрывает ее планы, приходит к ней — и кажется, что ей на этот раз не отвертеться; все пропало. Но она не посыпает голову пеплом, а сама его отвергает — да, ему кажется, что она аморальна (и при этом его продолжает к ней тянуть), она же понимает, что он не тот любовник, которому можно доверять. А значит, она может его отвергнуть с чистой совестью — и найти правильные слова, чтобы и это сделать с выгодой для себя.

— Вообще интересно, к чему будут на этот раз придираться люди, утверждающие, что в реальной жизни никто не говорит так, как ваши персонажи.

Стиллман: Попробовали бы они сказать это моим университетским друзьям — которые именно так, как мои персонажи, и разговаривают.

Бекинсейл: И как разговаривает сам Уит (смеется)! Для актеров, впрочем, это всегда такая жесткая тренировка — запоминать все эти бесконечные диалоги, которые ты пишешь.

Стиллман: Правда? Почему ты раньше молчала? На самом деле у меня всегда вызывала усмешку вот эта распространенная в околокинематографической среде банальность, что кино — прежде всего, визуальное искусство, что «нужно показывать, а не рассказывать». Да что вы говорите (смеется)! По-моему, в этом утверждении есть что-то дегуманизирующее. Да, в кино можно с помощью изображения делать некоторые прекрасные, удивительные вещи. Но послушайте, разве можно составить хоть сколько-то правдивое впечатление о человеке, пока он не заговорит? Слова, интонации, акценты, произношения — вот что нас определяет, вот что делает нас людьми. Почему нужно отказываться от этого элемента человеческой природы в кино? Бывает, что ты пятнадцать минут смотришь фильм, герой которого молча занимается своими делами — идет с работы, гуляет с собакой, что угодно. А потом на пятнадцатой минуте он заговаривает — и ты за одну его реплику получаешь больше информации, чем за все предыдущие сцены фильма, причем вместе взятые.

Бекинсейл: Честно говоря, вы не представляете, каким счастьем было в «Любви и дружбе» говорить своим нормальным голосом, не скрывать английский акцент. Вот когда я играла у Уита в «Последних днях диско» и должна была изображать нормальный американский прононс — вот это было настоящее испытание! А в данном случае мне нужно было только отработать классово правильное произношение — ведь во времена «Любви и дружбы» акцент тоже был индикатором положения в обществе.

— Расскажите, кстати, как вы оба изменились со времен «Последних дней диско». Сколько прошло лет — 19?

Бекинсейл: Да-да. По-моему, Уит как режиссер совсем не изменился — он по-прежнему досконально знает, чего хочет от актеров в каждой конкретной сцене, от каждой реплики. К счастью, в этот раз я не сильно осложняла ему жизнь — возни со мной точно было меньше. Потому что сниматься в «Последних днях диско» я приехала совсем зеленой — ничего не знала ни о Нью-Йорке, ни об Америке, была такой рафинированной юной англичанкой. Ему приходилось абсолютно все мне разъяснять, от акцента до мест, где в Нью-Йорке можно питаться, а где — нет. На площадке «Любви и дружбы» мы уже встретились старыми друзьями — и лишних слов, чтобы понять, как играть очередную сцену, не требовалось. Уит вытянется в струнку посреди комнаты, оглядит величаво помещение — и мне уже понятно, как себя должна вести леди Сьюзен. В общем, если вы еще не поняли, от мистера Стиллмана я без ума: он в нашей киноиндустрии — абсолютно уникальный, редкий-редкий зверь.

Стиллман: А я бы не сказал, что я не изменился! Честно говоря, я чувствовал себя куда лучше, куда увереннее на съемках «Любви и дружбы», чем на «Последних днях диско». Да, «Диско» был уже третьим моим фильмом, но я толком не понимал, что значит быть режиссером, пытался тут переложить ответственность на кого-то еще, здесь плюнуть и отказаться от первоначальной идеи. То и дело терял контроль, одним словом. На «Любви и дружбе», которую я долго, несколько лет разрабатывал без всякой помощи извне — продюсеры подключились только пару лет назад, — я уже куда лучше справлялся. Мне кажется, если ты снимаешь независимое кино, другого пути нет: ты обязан быть демиургом, даже, если понадобится, тираном. В результате «Любовь и дружба» определенно получилась более счастливым опытом для меня, чем «Диско». Не то чтобы я тогда, в конце 1990-х, был совсем уж несчастлив, нет. Но я был на распутье в том, что касается планов на дальнейшую жизнь и карьеру. Думаю, и Кейт тоже.

— Вообще в леди Сьюзен очень соблазнительно замечать сходства с независимым режиссером, бедным, но талантливым, одержимым своими планами.

Стиллман: Представьте себе, мне тоже, и, конечно, я то и дело эти сходства замечал. Мои дети даже шутят, что еще ни в одного персонажа я не вкладывал столько от себя самого. Хотя вроде бы все в леди Сьюзен уже было прописано Джейн Остин. Не знаю… я так долго занимался этим проектом, почти десять лет, что наши идентичности наверняка немного слились. Вообще в каждом из нас есть что-то от леди Сьюзен, вы не находите? Все мы на поверку аморальны, но при этом не можем уйти от морали как ориентира, все стремимся к лучшему, чего бы это порой ни стоило. Да, поступки героини Кейт не очень благообразны — но ведь кончается все хорошо не только для нее, но и для остальных персонажей.

Понравился материал? Помоги сайту!