Настасья Хрущева: «Я не хожу с флагом метамодерна»
Композитор, перешедшая на темную сторону минимализма, — о лучшем способе быть в метамодерне, войнах композиторов и «Русских тупиках»
21 апреля 2021272Очень жаль, что журнал «Interview Россия» почил в бозе, — по-хорошему рецензию на новый фильм Сергея Лозницы, показанный вчера в Каннах, следовало бы поручить писать Андрею Звягинцеву. Ведь от «Нелюбви» до ненависти один шаг — разница только в ее объекте: если Звягинцев не жалует людей вообще, то Лозница имеет претензию именно к русскому человеку. На пресс-конференции режиссер, конечно, отнекивался: дескать, «Кроткая» — это кино про государство как репрессивный аппарат вообще, а не про Россию. Однако в кадре каждые пять минут герои предъявляют именно российский паспорт, водку и прочие продукты питания оплачивают рублями, а многочисленные чины на погонах носят вполне узнаваемые лычки и шевроны.
Одержимость Лозницы и вправду вызывает восхищение. Он буквально сам лезет на крест, не ждет, когда его распнут — пресса, соцсети, официальные лица. Непонятно, зачем давно уже не живущий в России автор, позиционирующий себя кем угодно — украинцем, белорусом, европейцем, каждый раз, снимая кино, настаивает на конкретной локализации ада. Но чтение по карте портит людей — там все плоско. Кто-то возразит, что австриец Ханеке снимает про французов, а грек Лантимос — про американцев, и будет не прав. И тот, и другой живописуют экзистенциальный тупик Запада / среднего класса / постмодерна вообще. Лозница же условный жанр карнавального макабра уточняет спутниковыми координатами, что особенно смешно, поскольку разведданные у него устаревшие. Россия Лозницы — это не родившееся в результате Беловежских соглашений молодое, едва достигшее совершеннолетия государство, а «O rus!» из эпиграфа ко второй главе «Евгения Онегина». «Кроткая» якобы инспирирована одноименной новеллой Ф.М. Достоевского, а на самом деле исполнена в тональности поэтических мемов про матушку-Россию, от Лермонтова («Прощай, немытая Россия») или Некрасова через всю хрестоматию русской литературы для младших классов вплоть до есенинского «Но люблю тебя, родина кроткая».
Кроткой зовется и главная героиня Лозницы, женщина средних лет и трудной судьбы, однажды получившая обратно посылку с зоны, где у нее то ли муж, то ли сын, то ли брат. Для выяснения обстоятельств она отправляется в Отрадное, градообразующим предприятием которого является тюрьма. По пути и по месту следования Кроткой встречаются либо осужденные, либо «гражданин начальник», каждый норовит обобрать, унизить, применить силу. Топорная метафоричность не оставляет места для разночтений — Родину-мать насилует Государство-отец, осиротевшие дети (мы все) находят пристанище в казенном доме.
Самым непонятливым Лозница втолковывает свою мысль долгими иллюстративными тирадами: говорит страна безъязыкая радиосводками и фейсбучными постами. Этот белый шум безумия, которым сочатся заголовки «Комсомолки» или «Лайфа», заботливо расписан режиссером по ролям. Сталина на вас нет, какую страну потеряли, у нас просто так не сажают и т.д. — в «Кроткой» есть все мудрые мысли простых людей, которые по просьбе режиссера верят в то, что произносят. У Звягинцева, для сравнения, проблему блуждающей самоидентификации поручено раскрыть Дмитрию Киселеву, человеку из телевизора, то есть персонажу не совсем реальному, и это умно.
Гротеск как одна из форм трансгрессии не нуждается в доказательной базе, не стремится быть убедительным. Взяв курс на Киру Муратову, Лозница в обличительном пылу забывает про золотое правило постдраматических искусств — прием остранения, подсовывает зрителю зеркало: ну что, узнаёшь — это, брат, ты сам. Так привычки документалиста разрушают возможность перехода от «здесь и сейчас» к потустороннему: это в монологах героев нон-фикшн рано или поздно из частного проступает общечеловеческое, вымысел же так и остается ограничен рамками тесного диегетического пространства.
Снятая в добротных традициях позднесоветской производственной драмы, «Кроткая» в последние 20 минут превращается в перестроечное, беспредельно артовое кино — как если бы «Частную жизнь» Райзмана смонтировали с «Чекистом» Рогожкина или «Мастером и Маргаритой» Бортко. Почти все критики, особенно англоязычные, художественное решение финала — этакую буквальную визуализацию «сна Татьяны» — осудили. А ведь это лучшее, что есть в фильме! Сказка перестала прикидываться былью, а Лозница — гражданином (а не поэтом). Открытый, полный сюрреализма финал отчасти оправдывает общую посконность картины: язык первобытных народов вроде того, что описан в фильме, часто противоположные по смыслу вещи называет одинаково — понимай как знаешь, в зависимости от контекста, в меру собственных предрассудков.
Запрещенный рождественский хит и другие праздничные песни в специальном тесте и плейлисте COLTA.RU
11 марта 2022
14:52COLTA.RU заблокирована в России
3 марта 2022
17:48«Дождь» временно прекращает вещание
17:18Союз журналистов Карелии пожаловался на Роскомнадзор в Генпрокуратуру
16:32Сергей Абашин вышел из Ассоциации этнологов и антропологов России
15:36Генпрокуратура назвала экстремизмом участие в антивоенных митингах
Все новостиКомпозитор, перешедшая на темную сторону минимализма, — о лучшем способе быть в метамодерне, войнах композиторов и «Русских тупиках»
21 апреля 2021272Политизация, деполитизация, солидарность: Эвелина Руденко поговорила с Екатериной Мартыновой, которая работает в DOXA уже три года
20 апреля 2021168Формы и поверхности ленинградского неофициального искусства в книге Валерия Вальрана
19 апреля 2021178Новые альбомы «Ногу свело!» и Sonic Death, хонтологический фьюжен EllektraJazz, размышления о рэпе Скриптонита и еще девять примечательных отечественных релизов месяца
19 апреля 20211681982-й — удачный год в жизни Майка Науменко: альбом «LV», попадание в «Союз писателей» и покорение Москвы
16 апреля 2021187