«Это было шоком, ведь мы считали, что поляки всегда вели себя очень благородно»

На прошлой неделе в российский прокат вышел триллер Владислава Пасиковского «Колоски» (подробнее о фильме читайте здесь). История человека, после многих лет эмиграции вернувшегося в родную деревню и разбудившего память о старых ужасах (а именно — еврейском погроме, учиненном деревенскими без непосредственного участия нацистов), произвела в Польше эффект атомного взрыва. Оказывается, на протяжении полувека не самые героические факты из истории Второй мировой (польский антисемитизм, например) были бесследно вытеснены из официальной истории страны. Фильм Пасиковского расколол польское общество и фактически стоил карьеры продюсеру Дариушу Яблонскому. Обо всех производственных сложностях, своих и общественных страхах и последствиях выхода фильма Яблонский рассказал Евгении Лавут.

— С чего все началось?

— Пасиковский просто дал мне сценарий, я прочел его и немедленно понял, что этот фильм должен быть снят — и что снять его будет очень сложно. Я был знаком с материалом и прекрасно знал, что тема «Колосков» — это, быть может, последнее табу в Польше.

— Вы ведь сначала не знали, что сценарий написал сам Пасиковский?

— Да, он принес мне сценарий без титульного листа, так что я не знал ни автора, ни даже названия. На следующее утро я позвонил Владиславу и спросил, кто это написал. Я, конечно, был удивлен, что он решил пойти по такому пути: эта тема всегда была близка мне, но я не мог себе представить, что это интересно ему. Сценарий был написан как триллер, как зрительское кино. И это давало уникальный шанс привлечь к разговору не только интеллектуалов, но и простых зрителей, широкую аудиторию Пасиковского.

— Вы сказали, что тема этого фильма — последнее табу. Но тема Холокоста — не табу в Польше. Что такого особенного в этом конкретном фильме? Почему он расколол общество?

— В Польше — хотя многие у нас говорили, что коммунистический режим был построен евреями, — у коммунизма было очень антисемитское лицо. Говорить о евреях было не принято. До 1989 года, до реформ, в школе много рассказывали о Холокосте, о Второй мировой войне, но это была не совсем правда. Например, нас учили, что одними из главных жертв войны были поляки. Это, конечно, верно, но не совсем. Во Второй мировой погибло 6 млн поляков — но только после реформ, когда начала меняться система, мы узнали, что половину, даже больше, от этого числа составляли польские евреи. Мы были уверены, что Аушвиц — это концлагерь, который был построен, чтобы убивать поляков. И это было правдой — сначала Аушвиц предназначался для польских заключенных, но потом были Аушвиц-2 и Аушвиц-3, которые уже полностью были нацелены на евреев.

Он сказал: «Я боюсь, что меня подожгут те, кто не любит евреев».

Мы всех этих деталей не знали, и поэтому многие люди еврейского происхождения годами не знали, что они евреи. Мы все читали детские книги, написанные Яном Бжехвой, но не догадывались, что он еврей.

Когда с этим неполным знанием мы вступили в новую систему, нам пришлось признать то, что было известно везде — кроме Польши. А десять лет спустя вдруг появилась книга «Соседи» Яна Гросса, принстонского профессора, поляка еврейского происхождения. Там описана история, произошедшая в Едвабне, маленькой деревне в Восточной Польше, где по меньшей мере несколько сот польских евреев, жителей этой самой деревни, были убиты, сожжены в амбаре своими польскими соседями. По наущению немцев, может быть, даже под их надзором — но это было сделано руками поляков. Для Польши это было шоком, ведь мы считали, что поляки всегда вели себя очень благородно. В голове была такая черно-белая история войны. Мы знали, что поляки построили подпольное государство — и это правда! — где были все необходимые элементы: армия, министры, департаменты, школы. Это была, пожалуй, единственная оккупированная страна, где была такая структура. Мы знали и о том, что очень многие поляки пытались помочь евреям, спасти им жизнь. И тут пришлось признать — не только благодаря Гроссу, но и благодаря польским историкам, авторам других, не менее важных, книг: то, что случилось в Едвабне, происходило в самых разных городах и деревнях, больших и маленьких. С этим знанием было очень трудно смириться, и большая часть общества вытесняла, отрицала его. Это вполне человеческая реакция — «я не хочу ничего об этом знать». Мы не хотим признавать, что наше прошлое было не только славным и героическим, но и жестоким, преступным. Такое может со всяким случиться. Я вот читаю иногда, что довольно большая часть российского общества слышать не хочет о преступлениях сталинизма, отрицает их.

— И таких людей становится все больше.

— Да? Очень интересно! Потому что я надеялся, что их становится меньше, но если их становится больше, значит, нужны авторы — писатели и режиссеры, — которые возьмут на себя этот тяжкий труд: повторять, раскрывать правду. Собственно, это и было моей мотивацией. В 2001 году я увидел эту реакцию — очень интеллигентные люди из высших кругов польского общества говорили о книге Гросса: «Я не читал эту ужасную книгу и не собираюсь, потому что это ложь». Это трагическая ситуация, когда даже ученые лишают себя естественного желания знать, основополагающего для всякого ученого. Такое отрицание — род безумия общества.

— Ваш фильм основан на какой-то конкретной истории?

— Нет. Пасиковский в одном из интервью сказал, что снял этот фильм в знак протеста. Он был в бешенстве, когда прочитал книгу Гросса, — до этого он ничего не знал об этом эпизоде и гордился тем, что он поляк. Это было очень неприятно, и как бы в знак этого неприятия он написал сценарий. Поэтому фильм получился таким эмоциональным. Но он не предпринимал никакого исследования, он писал интуитивно, это точно.

Многие люди еврейского происхождения годами не знали, что они евреи.

Когда мы искали финансирование для этого фильма в Польше, нам часто говорили: мол, это неправда, это недостоверно. Если это Едвабне, так и скажите — но тогда вам нужно проверить все детали, потому что в Едвабне все было совсем иначе. Ну я и решил спросить историков, лучших специалистов по этой теме, что они думают о сценарии. И ответ меня поразил, потому что они не только не сказали: «Все совершенно не так» или даже «А вот тут вы ошиблись» — но оказалось, что, хотя наш сюжет не основан на каком-то конкретном историческом эпизоде, каждая деталь по отдельности присутствует в какой-нибудь реальной истории. В одном месте тела были зарыты под домом, в другом — сожжением евреев руководил сельский староста, ну и так далее.

— Деревня, где вы снимали, была выбрана потому, что там случилось нечто похожее, или она просто выглядела так, как вы хотели?

— О нет, мы были далеки от того, чтобы искать деревню с похожей историей, потому что там было бы труднее снимать. Люди бы острее реагировали на нас. На самом деле у нас было много опасений. Например, Пасиковский написал в сценарии про 328 надгробий. Это было проблемой, потому что не могли же мы использовать настоящие камни — мы поняли, что нам придется вытесать их точные копии. И мы сделали прекрасные копии со всеми деталями, буквами и так далее, консультанты следили за тем, чтобы надписи означали именно то, что должны означать. Но потом мы задумались: хорошо, поставим мы их на землю, но вокруг должна расти пшеница. Нельзя поставить 328 надгробий среди уже выросших колосьев. Тогда мы арендовали землю, посеяли зерно и стали ждать, пока пшеница вырастет.

Потом мы, конечно, стали бояться — участок был за городом, вдруг найдется кто-нибудь, кто подожжет поле, как в фильме? Пришлось нанять охрану, чтобы она следила в течение пяти месяцев за этими камнями.

Чтобы подстраховаться, мы решили снимать почти каждую сцену в новом месте. Если вдруг что-то случится, кто-нибудь будет против наших съемок, мы потеряем не все, а только часть. Но, к нашему удивлению, особых проблем не было. Хотя, когда мы арендовали ферму, где должно было происходить основное действие, и приспособили ее под наши нужды, проделали всю эту работу, вдруг явился хозяин и сказал: «Слушайте, я узнал, про что вы снимаете, и я разрываю контракт. Не потому, что я имею что-то против этой темы, но я очень боюсь, что меня подожгут те, кто не любит евреев». Пришлось искать новое место и начинать всю работу сначала.

Но съемки в деревне прошли очень гладко. Эта деревня до войны в значительной части была населена евреями, и люди к нам подходили и рассказывали, что помнят о евреях, какие они были, где жили. Когда мы уже закончили снимать и уехали, мне позвонил один человек и рассказал, что жители тут никого не убивали, но могильные камни, которые немцы замуровывали в дороги, стены и так далее, так там и остались. Один крестьянин даже водил за деньги смотреть на надгробие в стене своего сарая. И я понял, что мы на самом деле говорим о крайне распространенном в Польше явлении. Можете себе представить, сколько за тысячу лет в Польше образовалось еврейских кладбищ и сколько лежит повсюду этих камней! У меня есть мечта — однажды предложить полякам все их поднять.

— Это может случиться после фильма.

— Да, это на самом деле уже начало происходить.

Когда фильм вышел, началась бурная дискуссия, мы были на первых полосах всех газет, все считали, что должны высказаться. К сожалению, было очень много тех, кто повторял то же, что про книгу Гросса. Даже бывший премьер, лидер польской оппозиции Ярослав Качиньский сказал, что фильм он не смотрел, но и не собирается, потому что это ложь. Но, несмотря на это, в разных маленьких городах и деревнях люди собирались и решали поднять камни, чтобы воздать им должное. Я читал про это в газетах. В деревне, где мы снимали, жители решили перенести все надгробия туда, где до войны было кладбище. А еще они решили выкупить камень у крестьянина, который показывал его за деньги. В общем, ради этого мы даже готовы терпеть репрессии со стороны Польского фонда кино.

— В чем заключаются эти репрессии? И как чиновники объясняют, что не так с вашим фильмом?

— Фонд отказал нам в финансировании еще в 2006 году. Официально использовались всякие формальные уловки, но в частной беседе нам сказали открыто, что фильм — антипольский. В то время правительство возглавлял Качиньский, и оно было откровенно правым, националистическим. Но мы не отступали, мы нашли сопродюсеров в России, Словакии и Нидерландах, общественное давление росло, журналисты писали, и наконец в 2010 году фонд обещал нам деньги. Год ушел на то, чтобы нам их выдали официально. Представители фонда не могли сказать, что они против фильма, им пришлось сказать, что они за и поддерживают эту важную картину, — но, конечно, они нашли тысячу способов наказать меня. Прежде всего, впервые в истории Польского фонда кино они хотят получить назад все деньги, весь грант, хотя фильм существует, его показывают во всем мире, он вызывает крайне положительный отклик. На деньги фонда сделано множество плохих фильмов, но их создателей никогда ни о чем таком не просили. Кроме того, нам сказали, что мы нарушили контракт, потому что мы без одобрения фонда привлекли иностранных сопродюсеров. Это довольно смешно, потому что в фонде о них знали.

В Польше — хотя многие у нас говорили, что коммунистический режим был построен евреями, — у коммунизма было очень антисемитское лицо.

А еще нас на три года лишили права подавать заявки на госфинансирование. Гранты, которые мы получили на несколько фильмов еще до того, как начали делать «Колоски», были аннулированы. Прилагаются все усилия, чтобы выдавить нашу компанию с рынка. Это, конечно, очень горький опыт. Но если хочешь что-то делать — такова цена. Думаю, люди, которые протестуют против Путина, тоже дорого за это платят.

Интересно, что директор фонда младше меня, и я ожидал, что она свободна от тоталитарных устремлений, но, по-видимому, она плоть от плоти прежнего режима.

— В итоге вы работаете сейчас над каким-нибудь проектом или пока пытаетесь понять, как жить дальше?

— Проект, над которым мы работаем — и работали раньше, и сделаем все, чтобы продолжить работу, — это проект Алексея Германа-младшего «Под электрическими облаками», с которого начались наши отношения с российским продюсером Артемом Васильевым. Мы так благодарны Артему за помощь, что теперь хотим помочь ему снять фильм по замечательному сценарию Германа. Возможно, это будет наш последний игровой фильм, по крайней мере, на некоторое время.

Знаете, все это очень горько... я никогда не думал, что в демократической стране буду наказан за то, что снимаю такие важные фильмы. При коммунистах я был в оппозиции, я распространял книги, которые нелегально печатались в Польше, потому что никогда не соглашался с тем, что источник информации может быть только один. Поэтому я шокирован тем, что через двадцать пять лет после смены режима кто-то использует административные инструменты, чтобы наказать человека, который высказывает свою точку зрения. Вся эта история, на самом деле, показывает, как сложен процесс демократизации — он занимает не десять и не двадцать лет.

Понравился материал? Помоги сайту!