16 января 2018Кино
232

Армандо Ианнуччи: «Все эти люди в президиуме реально очень плохо выглядели»

Режиссер «Смерти Сталина» — о состоянии здоровья членов Политбюро и общества социальных сетей

текст: Василий Корецкий
Detailed_pictureАрмандо Иануччи на съемках фильма© Main Journey

25 января в российский прокат, несмотря на опасения скептиков, выходит вольная экранизация графического романа Фабьена Нури и Тьерри Робина «Смерть Сталина». Режиссер фильма, популярный британский комедиограф и сатирик Армандо Ианнуччи, не очень хорошо известен российскому зрителю, но это и не страшно: рисуя подробности подковерной (точнее, надковерной — герои фильма делят власть, буквально стоя на мокром от сталинской мочи ковре) борьбы в Кремле 53-го, Ианнуччи сосредоточен именно на советской фактуре, а не на волюнтаристских параллелях с сегодняшней политикой (как бы ни хотели некоторые критики зарифмовать Маленкова с какой-нибудь Терезой Мэй). Василий Корецкий поговорил с Ианнуччи о причинах его интереса к сумеркам сталинизма и о том, как сегодня каждый может почувствовать себя великим диктатором.

— Мой первый вопрос, конечно, об актуальности вашего фильма. Насколько «Смерть Сталина» — это политическая сатира, насколько — чисто историческая драмедия? Я знаю, что все было снято еще до Трампа и до Брексита, но тем не менее...

— Ха-ха, в прошлом году меня все спрашивали: «Это кино о Трампе?» На самом деле мы закопались так глубоко в прошлое, чтобы рассказать историю, которая не так уж хорошо известна на Западе. Весь этот период — от конца войны до назначения Хрущева — не то чтобы был богато представлен в западном кино. С другой стороны, это, конечно, универсальный сюжет — борьба за выживание, битва за престол... этот сценарий вы найдете и у Шекспира, и в «Крестном отце». Так что если зрители захотят увидеть в героях фильма сходство с Дональдом Трампом или Берлускони... что ж, мы не можем это запретить — я не говорю зрителям, что именно они должны увидеть и что думать при просмотре Я просто показываю. А там уже их дело.

— Вы упомянули Шекспира, но у Шекспира подобный сценарий был бы основой кровавой трагедии (вспомним «Макбета»), у вас же все происходящее — чистая комедия. В печальных тонах, конечно, но все же комедия...

— Вы вспомнили «Макбета», а я парирую Фальстафом (смеется)! Комедия — но одновременно и трагедия! Комедия происходит во всех этих бытовых эпизодах, на заседаниях с участием главных фигурантов истории. Но снаружи, вокруг — определенно трагедия. Когда я прочел комикс, мне в нем понравился именно этот специфический род комедии — комедии истерической, комедии паники, которая, безусловно, — производная страха и полной неопределенности. Что дальше? Кто останется в живых? Одной из моих задач и было показать на экране эту цепь неопределенностей. В комедии ведь всегда есть элемент тревоги: она дает зрителю какие-то авансы, а потом обманывает его ожидания, в этом сама природа жанра.

— Ну да, сегодня вообще принято смотреть на политическую жизнь как на комедию, а не как на трагедию. Мол, люди, ответственные за принятие решений, — просто некомпетентные идиоты.

— Ну я бы сказал не «идиоты», а заурядные люди, точно такие же, как мы. А мы — точно такие же, как они (смеется). И потому они, как все люди, совершают ошибки.

© Main Journey

— Продолжая разговор о комедии — и смерти: в истории СССР был гораздо более комический период геронтократии — первая половина 80-х, когда политические лидеры буквально стояли в очереди на кладбище. Чем вас так заинтересовала именно смерть Сталина?

— С одной стороны, тем, что вся эта история — совершенно в духе классической русской литературы. Тут можно найти почти все ее магистральные темы и обстоятельства — перипетии маленького человека в мире бюрократии, управленческий абсурд, царская охранка. С другой стороны, сказалась моя любовь к классической музыке — меня всегда интриговала история Шостаковича, то, как вся его карьера была в каком-то смысле сформирована не только давлением государства, но и тенью лично Сталина. Так что время правления Сталина для меня всегда обладало каким-то мрачным очарованием. И, конечно, я постарался привнести в фильм свое субъективное, неравнодушное отношение к этой эпохе.

— В одном из интервью вы охарактеризовали ее как время, когда одно лишнее слово могло привести к тому, что ты исчезнешь. Вам не кажется, что в наше время, в эпоху соцсетей и массовых кампаний за все хорошее против всего плохого (ровно такие ведь были и при Сталине!), одно неверное слово — как, например, комментарий Мерил Стрип к кейсу Вайнштейна — тоже может привести к твоему исчезновению — пусть и не с лица Земли, но из медийной сферы точно?

— Ну да, сейчас каждый из нас — журналист, репортер и оператор. Повсеместное распространение записывающих устройств привело к тому, что ни одна знаменитость или политик не может чувствовать себя в безопасности, вся жизнь теперь на виду. И это тоже порождает тревогу и паранойю. Но это уже новый виток тревоги — теперь не Сталин (Ианнуччи намекает на статью «Сумбур вместо музыки», довольно долгое время приписываемую Сталину. — Ред.), а кто угодно может выносить суждения относительно кого угодно и писать уничтожающие комментарии. Теперь ценность твоей жизни определяется тем, сколько у тебя друзей в соцсетях, как много у тебя подписчиков, насколько умильны твои фотографии. Реальный мир теперь не кажется таким уж реальным.

— Но я имел в виду нечто немного другое — то, как сегодня каждый обыватель становится таким маленьким Сталиным и проводит свои чистки, выносит свои приговоры. Для травли ведь не нужно ни сенатора Маккарти, ни Сталина, общество может сделать все своими руками. Как говорил русский писатель Довлатов: «Мы <...> ругаем товарища Сталина, но кто написал четыре миллиона доносов?»

— М-м-м... Ну, на это мне нечего сказать, но меня занимает положение дел, при котором целая страна может находиться под влиянием всего одной публичной фигуры. И, связывая все это с сегодняшним днем, — мне кажется, это все имеет своей обратной стороной ситуацию, когда кто-то с читаемым профайлом говорит что-то, противоречащее общественному мнению, и на него тут же сыплются миллионы проклятий, начинается просто избиение.

© Main Journey

— Насколько мне известно, перед съемками вы проводили довольно серьезное исследование — это видно по многим гэгам. Взять хотя бы эпизод, где пьяный Василий Сталин жалуется китайской делегации, прибывшей на похороны, — он явно выдуманный, но отсылающий к реальным попыткам Василия получить политическое убежище в Китае (за это Хрущев его в итоге и посадил). А вы узнали какие-нибудь действительно смешные исторические анекдоты об окружении Сталина, которые не получилось ввести в сценарий?

— Да, мы старались сделать события в фильме как можно более реалистичными, и русские зрители в Лондоне — а среди них были и те, кто рос в это время, — говорили мне, что все это очень смешно и в то же время правдоподобно. То есть не то чтобы у нас каждая деталь была документально подтверждена; нет, конечно, у нас там куча вольностей. Но вся атмосфера начала 50-х... Я же приезжал в Москву, ходил в Кремль, по улицам, смотрел старые квартиры, читал письма Светланы Аллилуевой, смотрел хронику похорон Сталина, говорил с людьми, которые помнят те времена. Меня очень впечатлила вот какая деталь: я узнал, что в ожидании ареста люди ложились спать в одежде, чтобы, если не успеешь схватить собранный мешок, когда за тобой придут, не остаться в тюрьме без теплых вещей. И, конечно, меня особенно поразила история того, как Василий Сталин потерял целую хоккейную команду в авиакатастрофе (имеется в виду катастрофа, происшедшая 7 января 1950 г. в Свердловске, в которой погибла хоккейная команда ВВС, одна из сильнейших в стране. — Ред.) и, чтобы скрыть все это от отца, спешно собрал новую из каких-то второразрядных игроков; этот случай мы как раз включили в картину.

— Хочу заметить, что вам действительно удалось передать атмосферу того времени — во всяком случае, ту, что мы знаем по фильмам начала 50-х. Не знаю, видели ли вы их, но почти все картины позднесталинского периода — это настоящие зомби-драмы: все снято в павильоне, мертвенный свет, тяжело загримированные персонажи похожи на гальванизированные трупы. И герои вашего фильма тоже похожи на полутрупы...

— Дело в том, что все эти люди в президиуме реально очень плохо выглядели. Изучая документы, я обнаружил, что все они были чем-то больны из-за выматывающего образа жизни. Они почти не спали — с раннего утра работали, а ночью Сталин заставлял их пить и смотреть с ним кино до трех ночи

— Важный вопрос: как вы считаете, был ли Сталин эффективным менеджером?

— Да, я знаю о том, что в России Сталин до сих пор является фигурой раздора. Часть русских, с которыми я общался, считает его ответственным не только за репрессии, но и, к примеру, за голод 30-х. Другие, напротив, убеждали меня в том, что именно благодаря сталинской политике Советский Союз стремительно превратился в индустриальную державу. Что ж, у меня самого нет однозначного ответа на ваш вопрос. Пусть каждый зритель сам решает это для себя.

© Main Journey

— Ну хорошо, а была ли в истории, ну, скажем, последних двухсот лет хотя бы одна политическая фигура, которая вызывает у вас симпатию?

— Не знаю… Тут проблема в том, что, как только человек приходит к власти, он непременно начинает идти на компромиссы. Иногда это практические компромиссы, а иногда — просто низкое соглашательство. Я вообще-то испытываю определенную симпатию к людям, которые идут в политику, — они ведь обычно идут туда действительно затем, чтобы сделать что-то. Но в своих фильмах я показываю, чем оборачиваются эти намерения. И причина того, что все идет так, как идет, не в том, что конкретные люди — злодеи или, наоборот, добродетельны. Просто есть такая вещь, как человеческая природа.

— А почему вы взяли на роль Хрущева именно Бушеми? Он же тощий, а Хрущев был довольно корпулентным.

— Ну, если вы посмотрите на фотографии Хрущева, сделанные в начале 50-х, вы увидите, что тогда он был относительно худым! На самом деле причина — в актерском диапазоне Бушеми. Он может быть смешным, но может быть и пугающим и очень легко переключается с одного режима на другой. И по контрасту с Берией, таким приземистым, основательным, мне нужен был кто-то разговорчивый, подвижный, жестикулирующий. Хрущев ведь был очень экспрессивен во время выступлений, вечно размахивал руками, стучал по столу, а в личной беседе постоянно хватал собеседника, лез обниматься. Такой панибратский, намеренно простой стиль общения — не зря он так любил выступать перед рабочими, показывая, что он — такой же простой мужик, как и они.

— А вы видели главный русский фильм о смерти Сталина — «Хрусталев, машину!»?

— Нет, но много слышал. Говорят, это что-то, похожее на сон, какая-то дичайшая комедия.


Понравился материал? Помоги сайту!

Ссылки по теме
Сегодня на сайте
Разговор c оставшимсяВ разлуке
Разговор c оставшимся 

Мария Карпенко поговорила с человеком, который принципиально остается в России: о том, что это ему дает и каких жертв требует взамен

28 ноября 20245148
Столицы новой диаспоры: ТбилисиВ разлуке
Столицы новой диаспоры: Тбилиси 

Проект «В разлуке» начинает серию портретов больших городов, которые стали хабами для новой эмиграции. Первый разговор — о русском Тбилиси с историком и продюсером Дмитрием Споровым

22 ноября 20246698
Space is the place, space is the placeВ разлуке
Space is the place, space is the place 

Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах

14 октября 202413252
Разговор с невозвращенцем В разлуке
Разговор с невозвращенцем  

Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается

20 августа 202419714
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”»В разлуке
Алексей Титков: «Не скатываться в партийный “критмыш”» 

Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым

6 июля 202423786
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границыВ разлуке
Антон Долин — Александр Родионов: разговор поверх границы 

Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова

7 июня 202429081
Письмо человеку ИксВ разлуке
Письмо человеку Икс 

Иван Давыдов пишет письмо другу в эмиграции, с которым ждет встречи, хотя на нее не надеется. Начало нового проекта Кольты «В разлуке»

21 мая 202429732