Канны-3: хорошо забытое будущее

На второй неделе фестиваля стало совершенно очевидно: путь в будущее — окольный, через прошлое. Кинематографисты всех стран дружно ностальгируют по эпохе невинности. Для одних это девяностые: по сравнению с нынешними временами повышенной тревожности то десятилетие — прекрасное далеко, пусть тогда и шла война в Заливе и бушевал СПИД. Другие, чтобы наверняка, спустились по исторической шкале чуть ниже — в восьмидесятые, ну а некоторых вполне устраивают и двухтысячные. Даже «Хан Соло» оказался приквелом; эх, как весело было бороздить галактики по встречке, не мучаясь экзистенциальной рефлексией.

Вот Аличе Рорвакер, обогнавшая в рейтингах Павла Павликовского, в своей неожиданной притче с далеко не новым социальным подтекстом («Счастливый Лазарь») умиляется буколической атмосфере аграрной Италии. Время действия — условные «не наши дни», но по плееру Walkman и несущейся из наушников музыке можно догадаться, что это как раз рубеж 1980-х — 1990-х. В некой деревеньке Инвиолато — вроде бы совсем в глуши, а вроде и столица рядом — творятся удивительные несправедливости. Карикатурная маркиза по прозвищу Ядовитая Гадюка (Николетта Бракки, знакомая нам по творчеству Роберто Бениньи) заставляет крестьян трудиться на своих табачных плантациях за хлеб, воду и электрические лампочки. В живописной толпе пейзан, мастерски превращенных камерой великой Элен Лувар в условный «Angelus» Милле, особенно выделяется юноша с говорящим именем Лазарь, сильно смахивающий на персонажей умбрийской школы. Лазарь — типичный дурачок у праздничка: он безропотно выполняет приказы других работников, носит туда-сюда ничью бабушку, разгружает ящики с провиантом, вкалывает за двоих в поле. Намек прозрачный. Маркиза угнетает крепостных, а те, в свою очередь, поработили Лазаря. Дурная бесконечность, которую прервет только божественное вмешательство, абсолютное чудо. Лазарь, как и полагается, умрет, а потом воскреснет. Но уже в другие времена, когда крестьянину одна дорога — от пашни к конвейеру за те же жалкие гроши. В этой половине фильма Рорвакер ударяется в грубый социальный гротеск, жертвами которого станут не только капиталисты и коррупционеры, но и служители католической церкви, позабывшие о своей прямой обязанности помогать малым.

«Счастливый Лазарь» проникнут духом какого-то наивного советского диссидентства, как если бы Рорвакер экранизировала не жития, а сказку Евгения Шварца. Внешне все эти «труды и дни», конечно же, ничем не уступают highlights итальянского неореализма, в частности, каннскому победителю — «Дереву для башмаков» Эрманно Ольми, но по сути являются довольно умозрительной и вычурной попыткой войти второй раз в воды реки, чье русло уже давно пересохло.

Кадр из фильма «Черный клановец»

Спайк Ли углубляется еще дальше, в 1970-е. Его чересчур прямолинейное правозащитное драмеди-ретро «Черный клановец» рассказывает завиральную историю чернокожего детектива Рона Сталворта, умудрившегося в конце того расклешенного десятилетия установить контакт с членами локальной ячейки ку-клукс-клана и обвести их вокруг пальца. Автор с удовольствием заполняет кадр атрибутами самой сладкой для кино, фактурной эпохи — широкими штанинами, афро и ритмами соула, но в каждой сцене, зациклившись на Трампе, цитирует твиттер-остроты недостойного Белого дома расиста. Ли монтирует «Рождение нации» Гриффита с «Шафтом», дарит драматургически совершенно лишнее камео Гарри Белафонте, пугающего молодежь судом Линча, много и наглядно шутит, а в конце и вовсе показывает публике документальную нарезку столкновений в Шарлоттсвилле (2017 г.).

Кадр из фильма «Пепельный — самый чистый белый»

Цзя Чжанкэ, напротив, вроде бы предельно серьезен. Он ни в чем не хочет давать поблажек возмутительно несправедливому китайскому обществу, но при этом не сводит разнообразие жизни к идеологическому упрощенчеству. «Пепельный — самый чистый белый» — крепкая жанровая история гангстера Бина, растерявшего все «понятия» и поступившего с любимой женщиной Цяо как распоследний фраер. Боевая подруга сядет за Бина в тюрьму, простит измену, примет годы спустя его, уже тяжелобольного и парализованного, обратно. По-настоящему любящая женщина, она, как страна Китай, все стерпит: любые удары судьбы, плохих людей у руля. Она хоть и подстраивается под обстоятельства, снимается с места, строит очаг заново, меняет работу и привычки, но остается прежней, преданной, готовой на любые жертвы. Фоном к десятилетию коротких встреч и долгих проводов Бина и Цяо (2000-е) служит внешняя эволюция КНР. Растут как грибы после дождя новые города Солнца в провинции Шаньси — уходя мотать срок, Цяо покидала безобразный шахтерский Датун, а освободившись, она приплывает на теплоходе уже не на утлую бревенчатую пристань — на футуристический морской вокзал из стекла и бетона. Играющая ее Чжао Тао, пожалуй, заслуживает награды за лучшую актерскую работу Канн-2018, а «Пепельный — самый чистый белый», вопреки названию, полон огня, который не слабеет до самого финала. Из всех конкурсных картин только у Чжанкэ биение жизни слышно без стетоскопа.

Показанный вне конкурса «Дом, который построил Джек» прощенного каннским истеблишментом Ларса фон Триера многие прочитали как завещание. И действительно, Триер стремительно переместился от Эроса к Танатосу. Место сексуальных излишеств «Нимфоманки» заняли расчлененка (утят и детей), а также стремительный домкрат, раскроивший уже в начале фильма череп Умы Турман. Вот наш ответ оголтелому феминизму — недвусмысленно заявляет режиссер. Но зачем трактовать автопортрет как предсмертное подведение итогов? Не обязательно. ЛфТ, кажется, просто отметился в актуальной фестивальной повестке: такой check-in из Канн для злопыхателей.

Кадр из фильма «Дом, который построил Джек»

Главный герой «Дома» — Джек (Мэтт Диллон), инженер с замашками архитектора. Он разъезжает по американской линчевско-коэновской ретроглубинке (все копы — идиоты, все гражданское население — фрики) на красном фургоне и время от времени убивает женщин и детей (и тех, и других в каннской программе действительно непропорционально много). О своих злодействах Джек велеречиво рассказывает некоему Верджу (Бруно Ганц), плешивому старику с артистическим бантом вместо галстука, который все время собеседнику перечит и, как все пожилые люди, страшно сентиментален — поминает любовь, осуждает насилие. Даже самый неискушенный зритель расшифрует все метафоры и аллегории Триера: перед нами приблизительная экранизация «Божественной комедии», отягощенная философскими комментариями в виде коллажа из памятников мировой культуры — Гоген, Пикассо, братья Чепмен, Делакруа, ну и еще по мелочи. Разумеется, не обошлось без Гитлера, тоже мыслившего себя архитектором, а закончившего распорядителем кровавой бани.

По несчастливой случайности для фон Триера, его громкие разглагольствования о природе искусства (человечество — расходный материал, гений и злодейство, рождение трагедии из духа музыки) выглядят попурри из трюизмов на фоне умолчаний Годара. Последний в своем снобизме отказался от речи, Ларс фон Триер по тем же причинам — от образов. В итоге громоздкую конструкцию «Дома, который построил Джек» тяжело вынести не только зрителям (просто скучно), но и персонажам — уж слишком много взвалил на плечи каждого из них автор: вон Вердж — он и Вергилий, и ангел из «Неба над Берлином», и дьявол из «Бункера».

Но чувство меры и юмора все-таки не покинуло Триера: на финальных титрах «Дома, который построил Джек» звучит композиция Рэя Чарльза «Hit the road Jack and don't you come back no more». Будем надеяться, что в следующий раз ЛфТ не будет уже поучать или оправдываться, а станет говорить с нами на равных, как и следует взрослым, пережившим кризис среднего возраста и любой другой катабасис людям.

Понравился материал? Помоги сайту!