Дарья Жук: «Я просто искала свое племя»

«Хрусталь» Дарьи Жук — картина, которая впервые за двадцать с лишним лет выдвигается от Белоруссии на «Оскар». После премьеры на фестивале в Карловых Варах фильм получил главный приз на фестивалях в Одессе и Алма-Ате и приз зрительских симпатий на «Меридианах Тихого» во Владивостоке. Успех в постсоветских странах указывает на то, что Дарье Жук, которая с шестнадцати лет жила, училась и работала в Америке и вернулась на родину для работы над фильмом, удалось нащупать некую общую точку в нашем общем опыте. Первый белорусский краудплизер и редкий постсоветский хаймат-фильм, «Хрусталь» рассказывает историю девушки (Алина Насибуллина), которая в середине 1990-х пытается получить американскую визу, чтобы изучить хаус-сцену Чикаго. Она покупает на рынке справку о трудоустройстве и, чтобы ответить на возможный звонок из посольства по месту работы, отправляется в депрессивный поселок при заводе по производству хрусталя.

— Белорусское кино существует?

— Существует. Есть несколько молодых авторов, которые делают кино, несмотря ни на что. На отсутствие финансирования.

— В Белоруссии вообще нет государственного финансирования кино?

— Есть, но оно появляется очень нерегулярно и часто попадает в руки таким… патриотическим деятелям.

— Кто эти люди, за которыми ты следишь?

— Есть Даша Юркевич, которая сделала несколько классных короткометражных работ. Она училась во Франции. Есть Никита Лаврецкий, который сам по себе. Он снимает полнометражные фильмы, пару лет назад у него был фильм «Белорусский психопат». Супер-суперинди. Юля Шатун, которая победила в национальном конкурсе фестиваля «Листопад». Фильм называется «Завтра».

— А среда какая-то есть в Белоруссии или люди в основном уезжают за границу?

— Те, кто что-то делает, — они учились в Москве, в Париже и вернулись. Болтаются между Варшавой и Минском. Это люди моего поколения. Те, кто на десять-пятнадцать лет старше, — они просто сидят в Минске и спиваются. Но у них тоже есть своя среда: они пытаются организовывать какие-то кинолагеря, у них есть своя независимая школа маленькая. Оттуда вышла, например, Влада Сенькова — она училась у Андрея Полупанова, такого фаната своего дела. Если очень хочется, то все возможно. Есть несколько людей, помогающих независимому кино — вливаниями денег или аппаратуры. Был бы фонд, который поддерживал бы не только патриотическое кино… Пять человек точно найдутся.

— В какой степени ты, прожившая много лет в Америке, являешься белорусским режиссером?

— С одной стороны — да. С другой, я ассоциирую себя с чем-то интернациональным. Я, наверное, где-то между — человек «третьей культуры». И я никогда не считала себя эмигрантом, никогда у меня не было точки разрыва с домом.

— Получилось так, что ты не жила в Белоруссии, но приехала туда и сняла самый известный белорусский фильм последних лет.

— Я делала фильм о том, что я знаю. И о времени, которое было до моего отъезда. Поэтому я все равно чувствую, что говорю за свое поколение: кто-то остался, кто-то вернулся — но очень немногие. Поэтому я считаю, что «Хрусталь» — честное письмо им, всем моим друзьям, которые пытаются найти свое место.

— Сколько тебе было лет, когда ты уехала?

— Мне было шестнадцать. Я уезжала вообще на девять месяцев — поучиться. Сначала в одну школу, потом в другую. Между школами постоянно возвращалась обратно и думала, что делать дальше. Мечтала поехать поучиться в Москву, но оказалось, что это дороже, чем уехать в Америку. Потом поступила в колледж, потом в университет перевелась, потом решила поработать. Люди, с которыми я училась в киношколе, все были в такой же ситуации: я родился в Китае, вырос в Канаде, а сейчас учусь в Нью-Йорке и собираюсь делать кино везде. Или — я вырос в Бразилии и живу в Чикаго. Таких людей было очень много. Сейчас будет еще огромная новая волна — они все на уровне первого фильма.

— У тебя была во время учебы в Америке белорусская идентичность? Как ты объясняла этой интернациональной тусовке, откуда ты?

— Ты знаешь, скорее, объясняли они тебе сами. У любого человека из Восточной Европы страшный комплекс неполноценности. У белорусов точно. Ты из маленькой страны. И вдруг ты понимаешь, что к тебе почему-то есть интерес. И ты думаешь: «Да, действительно. Я такой особенный». Начинаешь понимать, что комплекс неполноценности можно побороть. И вообще он не обязательно должен в тебе присутствовать.

— Почему ты ехала? Нечего было делать в Минске?

— Был переломный момент, когда стало понятно, что проявления свободного духа начали скукоживаться. Лукашенко был избран в 1994-м, в 1996-м уволили Конституционный суд, и он очень быстро прибрал власть к рукам. Еще через пару лет стали закручиваться гайки. А когда я училась в Америке, многие мои российские друзья возвращались в Москву. Говорили, что там все здорово.

— Твоя героиня хотела поехать в Америку с конкретной целью: попасть в Чикаго, на родину хаус-музыки.

— Я тоже очень любила музыку. Помню, в женском колледже, когда мне было восемнадцать, познакомилась с какой-то чудесной девушкой, которая жила под Чикаго, и уговорила ее взять меня с собой на рождественские каникулы — чтобы посмотреть на хаус-тусовку. Она была единственным человеком в школе, который знал, как подсоединить миксер к вертушкам.

— Ты с самого начала хотела снимать кино?

— Я вообще не знала, чего я хотела, — что ты можешь знать в шестнадцать лет? Мне хотелось попутешествовать, посмотреть мир. Я изучала liberal arts. Это в принципе гуманитарное образование. Сначала думала, что это будет экономика. История идей, Адам Смит. Очень хотелось понять, чем живет капиталистическое общество, особенно когда ты прошел через перелом, через развал Советского Союза. Там были новые концепции, новые идеи, и понять их было достаточно сложно. Я кино для себя открыла только через пару лет. Занималась музыкой и через музыку попала в кино. Просто я искала свое племя. Люди, с которыми я училась, были мне так скучны. И когда я оказалась вдруг в классе по электронной композиции, там было много мультипликаторов или экспериментальных режиссеров — они все занимались звуком. Я такая: «О!» Кто-то сказал: «Я кино делаю. Приходи, посмотри». И затянуло.

— Ты еще была диджеем.

— Знаешь, я подрабатывала в мужском клубе по субботам. Мне за час платили сто долларов. Это были ученики бизнес-школ, которые приходили попить свой виски. Мне было девятнадцать или двадцать, когда я начала заниматься кино. К нам в Гарвард пригласили на год преподавать Хэла Хартли. И ему преподавание было супернеинтересно — в конце концов он нам признался, что ему просто нужна была медицинская страховка. Это было такое антивдохновение.

— Бедолага.

— В конце 1990-х он еще не был таким бедолагой, у него еще что-то намечалось, он подавал надежды, его звали на фестивали. Что-то у него происходило, была красавица-жена. Мы просидели год у него, по три часа в неделю или больше. Что-то он нам рассказывал, но не было учебников, и ничего в голове не отложилось. Потом, много лет спустя, пройдя через настоящую киношколу, я понимаю, что это было несерьезно. Еще в Гарварде преподавал Росс Макэлви, документалист. Это он взял меня в кино, подбил на проект (я же числилась как экономист), сказал: «Все, что ты прожила, — это так интересно. Заполни анкету — есть фонд, где ты сможешь выбить несколько тысяч долларов на фильм». И я поехала снимать документальный фильм в Москву. У меня есть белорусский друг, который живет между Москвой и Минском; он окончил МГИМО и решил сразу же жениться на своей девушке, им было всего лет девятнадцать-двадцать, и они решили броситься в омут с головой. В фильме он все время говорит, что никогда не женится, — прямо в камеру. И в конце концов происходит безумная свадьба.

— Как в фильме «Горько!».

— Да. И свадьба, которая потом оказалась в «Хрустале», списана с этого документального фильма. Фильм я так и не смогла выпустить, потому что он разрушил бы их семейные отношения — если бы это увидела его жена.

— То есть ты опередила Жору Крыжовникова на годы.

— Мой фильм назывался «Горько!», я не шучу.

— И ты стала снимать?

— Я очень мучилась. Я сделала короткометражку в классе у Хэла, и меня просто вставило. Я поняла, что это такой кайф — ты никогда с него не слезаешь, как с иглы. Но очень страшно было — много лет. Потому что ты не контролируешь ситуацию, ты живешь в чужом городе, у тебя где-то далеко семья, непонятно, как зарабатывать на жизнь.

— И ты лет десять ходила с «Хрусталем», обивала пороги…

— Да я вообще ходила. Ходила-бродила. Не до конца понимала, что я хочу делать. Тебя же растягивает — то эта идея, то другая. Синопсис «Хрусталя» — первое, что я написала, году в 2011-м, когда пошла в киношколу.

— Ты сказала в одном интервью, что в «Хрустале» полемизируешь с Балабановым. И с тем образом 1990-х, который сложился благодаря «Брату».

— Я смотрела все это кино, когда росла, и оно просто было не обо мне. Мне чего-то не хватало в нем. Когда я училась, я просто приходила в кино поплакать. Хочется что-то такое увидеть в кино, а себя не видишь.

— В фильме «Брат» ты себя не видишь?

— Я не вижу себя там. Мне казалось, что была какая-то недосказанность. Когда я пришла к своему минскому продюсеру Валере Дмитраченко, он спросил: «Почему девяностые? Все уже было сказано, зачем?» Я говорю: «Давай посмотрим, что было сказано, что ты снимал тогда». Его компания была основана в 1991 году. Я говорю: «Смотри: между 1992-м и 1997-м ты не снимал вообще ничего». Только какую-то ужасную рекламу. А фильмы, о которых мы говорим и вспоминаем, — они 1989 года, 1991-го. Про середину девяностых не было ничего.

— В «Хрустале» очень много цвета, ярких предметов. Это тоже часть полемики с 1990-ми Балабанова?

— Несмотря ни на что, главная героиня полна оптимизма. Она полна надежд. Так она видит мир — немножко ярче, чем он есть на самом деле. Когда мы снимали в Минске, мне казалось, что все серое, а она — единственное яркое пятно. Но когда мы начали путешествовать и смотреть локации в типичных маленьких заводских городках, я увидела, что там очень много яркого — например, ковры в квартирах. Потому что люди живут в серой реальности и все цветное, что видят, тащат к себе в норку. Есть еще и продюсерская точка зрения — они читали сценарий и говорили: «Вот, опять эта чернуха». И я предлагала: «Давайте по-другому, давайте сделаем цветом». Когда мой муж читал сценарий, он вообще думал, что это черно-белое кино. И очень удивился, когда увидел первую сборку. Не знаю, как так случилось с цветом, — он стал рождаться постепенно. Сначала было только яркое пятно на сером фоне Минска, а потом оказалось, что в маленьком городке тоже много цветов. Когда туда приезжаешь… Там же все очень чистенько, вылизано — цветочек здесь, цветочек тут. Вокруг бардак, и вдруг уголок, где они все организовали очень бережно. У нас, знаешь, обсессия тотальная: куда ни выйдешь, везде пять дворников стоят. У меня было несколько сцен, которые не вошли в фильм, где рефреном появляются дворники. Мне так жалко, что они каким-то образом не вплелись.

— В фильме есть сцена, где девушки-военные маршируют в подземном переходе под площадью Победы и у них большие яркие банты.

— Почему они там идут? Никто почему-то про это не писал… В Белоруссии вся идентификация строится вокруг Второй патриотической войны.

— У тебя какой-то американско-советский микс получается. У нас говорят «Великая Отечественная».

— Погоди… Вторая мировая и The Great Patriotic War, да. В фильме и мама все время говорит о партизанах. Почему идет этот караул из женщин? Там Вечный огонь наверху, и они до сих пор там ходят.

— Ты, будучи белорусским режиссером, очень удобно расположилась между воюющими Москвой и Киевом, но все равно оказалась в неудобной ситуации. Главную героиню играет актриса, которая стала женой Хаски уже после того, как ты ее нашла. А потом, когда фильм показали в Одессе, случился скандал, потому что на Украине следят за тем, кто из русских артистов ездит в Донбасс, а в России на это никто не обращает внимания. А Хаски, любимец московской публики и актер «Гоголь-центра», был в ДНР и даже собирался вступить в батальон Моторолы.

— Да, и мне в Одессе прилетело. Первый человек, который встал на обсуждении фильма, обвинил меня в нечистоплотности. Знаешь, я понимаю и ту и другую сторону — наверное, в этом моя белорусскость. Мне казалось, он туда просто ездил. И, по одной легенде, он ездил туда просто фотографировать как журналист. А мне украинцы говорят: «Нет, ты что — он реально стрелял». Я понимаю, что это не аргумент, но я не ничего этого не знала. А ко времени показа в Одессе Алина уже вышла замуж за него, и стало вдвойне сложно — теперь она вообще «в семье врага». Когда я нашла Алину, она была совершенно в другом состоянии психологическом. Она была гораздо ближе к нашему персонажу. Это был человек, который приехал покорять Москву, у которого начало что-то получаться, и все равно ей было очень тяжело. У нее нетипичная внешность. Мне очень повезло, что в сериалах она не снималась, потому что для нее ничего не могли найти. Она уже была знакома с Хаски и как-то сказала: «Слушай, у меня есть друг. Можно, он подъедет в Минск?» Мы, конечно, хотели, чтобы сама она сидела в Минске и никуда не уезжала, — хочется сразу себе все забрать, всех своих актеров. И друг подъехал. Она говорит: «Дима пишет классную музыку, посмотри». Когда мы снимали, как раз у него вышел альбом, который порвал всех. И Алина слушала, она заставила просто всю группу прослушать. А мне не хватало как раз такого типажа, который бы не был похож на белоруса. Герой не пошел бы [сводить неприличную армейскую татуировку] к какому-то своему другу, потому что друг его мог бы заложить. Хотелось такого заезжего, цыгана, на роль татуировщика. Я смотрю: «О, Дима! Хочешь — снимись в эпизоде».

— Как ты будешь решать эту проблему в украинском прокате?

— Прокатчик обещал, что все уладит. Я не могу с каждым поговорить и политические взгляды его отрегулировать, тем более в эпизодической роли. У меня был сценарий, который сам по себе довольно резко высказывается на тему, стоит ли поддерживать статус-кво. И у меня героиня, которая вообще хочет отречься от родины.

— А мама ее говорит: «Белоруссия — это наша карма». Этот твой фильм — это же «хаймат»? Кино о том, может ли постсоветский человек после катастрофы в принципе вернуться домой.

— Это же вопрос, который мучает нас всегда: где быть, что делать?

Понравился материал? Помоги сайту!