Портрет фашиста

Самого врага уже нет. Он умер. Истлел где-то в Померании, скончался под безоблачным небом Аргентины, превратился в пугало, страшилку, которой принято пугать в вечерних выпусках новостей. Жалкая тень того, что когда-то угрожало спокойствию всего континента. От него осталась груда книжек про Хорста Весселя, несколько бравурных маршей и горы архивных пленок.

Вот первая пленка. Это «Квартира немца». В апреле 1945 года в Кенигсберге ее сняли Александр Медведкин и Моисей Беров. В кадре — дом Эмиля Лемке, среднего буржуа, человека не слишком богатого, но, по всей видимости, невероятно достойного. Фильм идет не больше пяти минут, дикторский комментарий к нему так и не был записан, но это и не нужно.

Гостиная. Удобная, красивая мебель. Несколько старомодная, но дышащая бюргерским довольством. Все капитальное, все сделано на века. Такого в нищих Советах и не встретишь. Эмиль Лемке, кажется, был человеком со вкусом. На стене висит портрет Гитлера. Демонический взгляд. Стекло, правда, немного побилось, но тем ярче сияет на нем весеннее солнце. Рядом, на секретере, изящный бронзовый Фридрих Великий напоминает о великом наследии предков (в Германии с начала 30-х очень любили исторические парады, всегда нужно помнить о своей героической родословной). Еще один Фридрих, тоже Великий, висит напротив Гитлера, составляя ему компанию. Смотрит на карту западных границ СССР с прочерченными от руки линиями фронтов и воткнутыми в них маленькими флажками (Лемке живо интересовался ходом восточной кампании). Где-то в комнате можно увидеть еще и Бисмарка, объединителя отечества. Сразу его и не разглядишь, в гостиной очень много вещей. Но оно и понятно: у человека с культурными запросами вещей всегда отчего-то очень много.

Культурные запросы Лемке неоспоримы. В кабинете собрана отличная библиотека. В комнате опять многовато мебели (ощущение от нее — как от музея дворянского быта, но это потому, что мы в доме человека цивилизованного, а для человека цивилизованного комфорт всегда превыше всего). Зато какие прекрасные издания на полках. Людендорф. Шлиффен. Мольтке. Бисмарк. Кайзер Вильгельм II (все-таки в Кенигсберге сильны традиции прусского юнкерства). Гинденбург. Фюрер. Фридрих Великий. Опять кайзер. Несколько объемных томов по истории Первой мировой. Все это превосходно издано, кажется, что одни только корешки этих фолиантов способны принести радость всякому библиофилу.

Медведкин не может отказаться от иронии. Найдя на одной из полочек декоративную пушку, он направляет ее на поднявшую руки вверх фарфоровую куколку. Надеюсь, отсутствующий Эмиль Лемке готов простить подобную непочтительность непрошеным гостям с киноаппаратом.

Письменный стол Лемке. Он, кажется, был коммерсантом. Звучит довольно мирно. Но вот с письменного стола на нас смотрят старые снимки солдат и офицеров времен Первой еще войны. Может быть, друзья? Родственники? Однополчане? Сам Лемке в молодости? Или просто случайные люди, выставленные из патриотических соображений? В конце концов, никто не запрещает приличному человеку иметь свои убеждения.

Но хватит о высоких материях. Кухня Лемке. Расписные баночки для сахара, муки, чая, соли, кофе, масла. Просторная прихожая со щетками и щеточками на любой случай жизни. Комфорт, медленно переходящий в чудовищное захламление. Мебельный склад, декорированный под актовый зал воинской казармы.

Что думал Лемке о войне вокруг него? Что он знал о победах и поражениях своего рейха? Ответ дают картины, которые он мог смотреть в кинотеатре.

Но не игровые ленты времен Третьего рейха, нет. Да, Файт Харлан снял «Еврея Зюсса», где положительные, хотя и несколько деревянные, бюргеры расправляются с евреями, а потом еще снял «Золотой город», где положительные немцы страдают от порочности чехов в Праге, однако все эти поделки — капля в море немецкого кинематографа той эпохи. Лучшие режиссеры уехали в Америку, бал правит Марика Рёкк. Ночью никто не любит оставаться один, не правда ли?

В действительности пропагандистский гений Геббельса развернулся на поле создания хроник, документальных лент и новостных выпусков. Национал-социализм перенимал у большевиков революционную риторику, переделывая ее под свои нужды. Порожденное им кино заимствовало приемы советских монтажных фильмов 20-х, чтобы создать собственную реальность. Лени Рифеншталь — только вершина айсберга.

В Госфильмофонде демонстрируют выпуск «Дойче Вохеншау», «Die Deutsche Wochenschau», «Немецкого еженедельного обозрения». Выпуск поздний — союзники уже теснят нацистов на западе, советские войска продвигаются вглубь немецкой территории на востоке, но тем поразительнее мир, показанный в этих выпусках. Над планетой сгустились тучи. В США — рабочие беспорядки, которые Рузвельт стремится подавить при помощи полиции, при этом не жалея патронов. Те рабочие, которые все-таки не согласны гнуть спину на евреев-капиталистов, отправляются в Европу. И тут уже Германия предстает последним прибежищем культуры, защитницей Европы от американского варварства, стороной, обороняющейся от неприятеля.

Чудо «Дойче Вохеншау» в том, что, не зная истории войны и посмотрев один этот ролик, ты будешь полностью убежден, что Германия — пострадавшая сторона. Монтаж сюжетов виртуозен. И речь идет не только о склейках между кадрами, но и о смысловых склейках между сюжетами. Две мысли, поставленные рядом, дают третью мысль.

Пропагандистские хроники — это мир рифм и противопоставлений. Зверствам большевиков противопоставлен добрый генерал Власов, который несет свободу русскому народу и бодро марширует вместе с генералом Кёстрингом. Драка американских рабочих рифмуется с угрюмыми американскими солдатами.

Но не меньшую роль играет бравурная интонация. Дикторский голос, манера съемок и правильное музыкальное сопровождение способны создать ощущение победы даже при тотальном поражении. Говорят, что при подготовке выпусков Геббельс отсматривал материал дважды: сперва только картинку, без звука, пытаясь понять, какое это произведет впечатление, и только потом — с наложенным дикторским текстом. В итоге общая интонация оглушает, лишает способности критически мыслить. Вот уже отступление из Восточной Пруссии кажется крупной победой, а награждение железным крестом 16-летнего (!) Вильгельма Хюбнера становится чем-то естественным, чем-то, способным навести на мысль о величии и несокрушимости немецкого духа и арийского характера.

А на экране — жители города Гёрлица, которые слушают речь Геббельса и молятся о мире. Мужчины в форме, в штатском, их жены, старушки с благородными и строгими лицами, спокойные католические монахини. Изящно поменяв интонацию, «Дойче Вохеншау» намекает на общечеловеческие ценности и теперь вглядывается в этих настороженных, но прекрасных людей, все мысли которых устремлены к чему-то большому, к чему-то важному. Их упорядоченный и уютный мир вот-вот рухнет.

Впрочем, нет, игровые фильмы тоже могут что-то прояснить. Начинают показывать старенького «Гомункулуса». Снятый в 1916 году, он явился предтечей всех последующих «Носферату» и «Калигари». На экране — Гомункулус, искусственно созданный человек, который не знает любви и тепла. Демоническая личность, достигающая вершин власти, но власть эта нужна ему для разрушения. Ненавидя людей, он сам же сознательно подтачивает свой режим, чтобы установить в мире хаос. Толпы обожателей и сторонников. Eurer Führer ist Homunculus. Вместе с тем — толпы протестующих и врагов, которые не знают, что все их действия направляются безумным Гомункулусом. Отличная метафора тоталитарного государства. И вместе с тем уловка, способ списать все ужасы происходящего на одного человека, наделенного какими-то поистине демоническими чертами. Во всем виноват Гомункулус, ответ прост и ясен, а значит, больше ничего не надо объяснять, не надо спрашивать себя: была ли моя вина в происходящем или нет?

Новый фильм программы снят советскими операторами. Это «Освенцим». Кажется, что все это вместе или по отдельности мы видели сотню раз. Стройные ряды бараков, в проектировке которых проявился весь талант нацистской бюрократической машины. Ряды тел. Выжившие смотрят сквозь решетку. Братские могилы. Тюки с волосами убитых женщин. Детская одежда. Золотые коронки. Все разумно и упорядоченно, все хорошо знакомо и растаскано на цитаты, однако от «Освенцима» веет настоящим ужасом.

Этот фильм должен был стать кинодокументом (его показали в качестве одного из доказательств на Нюрнбергском процессе и так и не выпустили в прокат), однако съемки его носят абсолютно случайный, бессистемный характер. Операторы, впервые столкнувшиеся с лагерем смерти, не знают, что им снимать. Часть из них, как известно, вообще отказалась включать камеры. Разрозненный материал воедино скрепляют дикторский голос и монтаж Елизаветы Свиловой — жены и многолетней ассистентки Дзиги Вертова.

Голос диктора одновременно служит спасением, без него материал нельзя было бы посмотреть. Вот в кадре огромная братская могила, в которой свалены тела узников лагеря. Дети, взрослые, они лежат вперемешку. «Сама земля свидетельствует и обвиняет», — говорит голос за кадром. И сразу становится немного легче, происходящие на экране вещи не становятся менее ужасными, но появление метафоры помогает как-то упорядочить эмоции, направить их в более привычное русло.

Показ идет при гробовом молчании. Едва ли Эмиль Лемке мог что-то такое вообразить, читая Мольтке у себя в кабинете. Едва ли жители Гёрлица со всеми их прекрасными лицами желали создания этой огромной фабрики по уничтожению людей. В конце концов, в истории кино сохранились данные о съемках фальшивой хроники в фальшивых гетто, которые должны были успокоить совесть немецкого обывателя. Однако, как некогда показал режиссер Александр Клуге, нет принципиальной разницы между архитектурой Зала собраний НСДАП в Нюрнберге и архитектурой газовых камер в Освенциме. Нет ее и между захламленным мебелью домом Лемке в Кенигсберге и заполненным вещами и волосами убитых концлагерным складом.

Понравился материал? Помоги сайту!