Мой знакомый маньяк

Отгремели битвы литературных премий, переругались все, кому суждено было переругаться, и недовольными, как водится, остались все.

Я вот тоже недоволен. Две книги, которые заслуживают и премий, и уж хотя бы подробного разговора, остались в стороне не только от премий, но, кажется, и от литературного процесса, если я правильно понимаю эти слова.

Об одной из этих книг я никогда не напишу, и это «Ненастье» Алексея Иванова.

А о второй напишу прямо сейчас, и это «Колыбельная» Владимира Данихнова.

Я бы ее никогда не прочел, потому что ничего не слышал ни о ней, ни об ее авторе, если бы не попал в прошлом году в жюри премии «Русский Букер». Тут я вынужден признаться, что выше слегка наврал про то, что «Колыбельная» осталась в стороне от литературных премий. Точнее, от других премий — да, а от «Букера» — нет. Она вошла в шорт-лист, а на заключительном обсуждении чуть не стала победителем. Трое членов жюри очень хотели этого, но остальные стояли насмерть, в результате чего и случилось это самое «чуть». Короче, не стала.

Из раскрытия премиальной кухни вытекает только одно: «Колыбельная» вызывает очень сильные чувства, хоть положительные, хоть отрицательные. По-русски это проще всего охарактеризовать сленговым словечком «Жесть!» Тем более что и содержание у нее подходящее. Она про маньяков. Я и пересказывать не буду, а просто процитирую аннотацию (аннотации всегда содержат долю высшей правды).

«Действие книги происходит в безымянном южном городе, “Южной столице”, как называет ее сам автор. Город потрясло появление жестокого серийного убийцы, которого в сети уже успели назвать Молнией: за один месяц он похитил и убил несколько детей, и у следствия нет ни единой зацепки. Чтобы расследовать это дело, в город из С.-Петербурга приезжает известный сыщик…»

Все чистая правда, и все равно все не так. Во-первых, у Данихнова совершенно необыкновенный стиль, главное свойство которого — как раз обыкновенность, обыденность. Это не стиль Зощенко, который сначала приходит на ум; это скорее Платонов, как если бы он жил и писал сейчас, избавившись от идейной ломки языка. Стиль Данихнова гораздо проще платоновского, но в одной черте — в столкновении несовместимостей — близок к нему. Вот две цитаты, парадоксальные и обыденные одновременно:

«Гордеев весь осунулся от абсурдности происходящего»

и

«Прошло какое-то время. Меньшов и Чуркин до сих пор мертвы».

Хоть я и лингвист, но, пожалуй, самым ценным для меня в языке художественного произведения оказываются не его особенности или изысканности как таковые, а его взаимодействие с содержанием, или, точнее, сутью, их структурное сходство и соответствие. В частности, у Платонова язык, безусловно, передает абсурд и ужас происходящего, а мучения людей порождают муки языка. Обратное, кстати, тоже верно. У Данихнова ломкость и странность языка отражают неправильность реальности, где все экстремальные ужасы и серийные убийцы растворяются в обыденности и скуке. Вот автор представляет одного из маньяков:

«Из-за кустов за ними следил молодой человек по фамилии Танич. Это был маньяк, орудовавший в лесополосе. Он убивал детей из жалости, чтобы они не испытали в будущем кошмары взрослой жизни. Кроме того, ему нравился звук, с которым он вынимал из мертвых детских тел внутренние органы».

А дальше следует диффузия ужасов и бытовых подробностей, поглощающих друг друга. Маньяки одомашниваются и становятся добрыми знакомыми читателя — ну, или недобрыми, но все равно знакомыми. Почему-то в этом месте вспоминается песня «Несчастного случая» «Радио», где тоже все очень по-домашнему: «Мой знакомый маньяк принимает “Маяк” и мешает принять мне мышьяк».

Вообще разница между маньяками и прочими в «Колыбельной» весьма незначительна, а порой и неосязаема. Вот маньяк, уверенный в этом своем качестве, вдруг оказывается не маньяком, а просто человеком с богатым воображением и плохой памятью. По всей его квартире расставлены пакеты с расчлененными частями детских тел, но это не так — это недоманьяк так видит. А в действительности в пакетах цветут и пахнут всего лишь забытые гниющие овощи.

Впрочем, я, конечно, преувеличиваю, разница есть. Маньяки в некотором отношении симпатичнее людей. Дело в том, что люди, во-первых, пусты:

«Гордеев вскоре понял, что говорит не с человеком, а с пустой скорлупой, наделенной обрывками воспоминаний».

Во-вторых, они все время либо спят, либо хотят спать:

«Такое чувство, что вы спите. Кошевой, вам не кажется, что остальные люди тоже спят? Спят с открытыми глазами, ходят и спят, едят и спят, все время спят».

Или:

«Это напоминает мне вечный тихий час в каком-нибудь космическом детском саду; правда, забавное сравнение, Анечка?»

Впрочем, зачем лететь в космос, когда вот вам московская реальность, которая устроена похожим образом: спят на задних партах мои студенты, клонит в сон преподавателей, спят учителя и врачи, водители и пассажиры. В романе сон — наверное, важнейшее состояние человека. Тайна названия, «Колыбельная» (а тайна есть, и раскрывается она в самом конце), тоже связана со сном. Отношение людей ко сну настолько важно, что герой, прошедший через все испытания, на всякий случай перестает спать:

«Он редко спит. У него не получается уловить миг, когда он засыпает и когда просыпается».

В-третьих, люди постоянно испытывают скуку, от которой нельзя убежать, потому что в другом месте такая же скука. И здесь прекрасно подходит метафора телевизора, которую предлагает Данихнов:

«По телевизору показывали документальный фильм про ежей. Меньшов недолюбливал ежей за их колючки, но переключать не стал, потому что по другим каналам, наверно, идет что-то еще более скучное».

В результате сонные и скучающие люди ничего не делают. Они иногда предполагают что-то сделать, но потом либо забывают об этом, либо просто предпочитают бездействие. И это замечательным образом всегда объяснимо и понятно:

«А у вас колбаса на животе, хотел сказать Иван, но постеснялся обидеть Меньшова неловким замечанием и ничего не сказал».

Или:

«В пути он остановился покурить и о чем-нибудь подумать, но вместо этого просто покурил и ни о чем не думал».

В «Колыбельной» по-настоящему живыми, то есть не-пустыми, не-сонными, не-скучающими, остаются только маньяки и те люди, кто испытывает боль, страдание. Вот, например, один из главных женских персонажей Надя оживает именно в такие моменты:

«Надя тем временем скрючилась на полу, пытаясь унять боль. В целом она была счастлива».

Или:

«Это хорошо, что я слышу, как мне говорят “уйди с дороги, прошмандовка, чего вылупилась”, — думала Надя, — это значит, я существую среди людей, которые меня замечают».

Исключения крайне редки. Таков, пожалуй, единственный из героев, следователь: он делает что-то, даже когда не хочет. Не хочет ничего делать, а все равно делает. Правда, ему приходится много пить. Но за эту его уникальную способность (не «пить», а «делать, когда неохота») его называют специальным человеком.

Роман интересен и обилием персонажей, выстраивающихся в причудливые конфигурации. Появляются они, как правило, внезапно и не вполне мотивированно:

«В квартале от Меньшова жил Кабанов».

Далее следует переход к Кабанову, за которым мы следим с неподдельным интересом, забыв до поры до времени о Меньшове. Впрочем, внезапно появляясь, персонажи так же внезапно исчезают, но потом снова пересекаются друг с другом, иногда уже в расчлененном состоянии.

Нет смысла раскрывать все тайны «Колыбельной», хотя бы потому, что это вполне увлекательный роман. Следить за сонными и скучающими героями оказывается интересно, и даже детективная интрига срабатывает — правда, неожиданным образом. После чтения остается парадоксальное ощущение, что ты читал текст совершенно разных жанров: фантастику, детектив, фантасмагорию — и при всем при этом абсолютно реалистичный текст про нас, которые маньяки, или про маньяков, которые мы. Боюсь в этом сознаваться, но я почти так же воспринимаю окружающую меня жизнь, только жизнь хуже написана, грубее, более широкими мазками, и еще швы торчат.

В заключение я хочу рассказать об авторе, Владимире Данихнове, о котором почти ничего не знаю. Сначала я прочел его «Колыбельную», потом что-то о нем в интернете, потом познакомился с ним в декабре на церемонии вручения Букеровской премии. Последний год Данихнов борется с тяжелой болезнью, раком пазух носа. После первой операции он лишился глаза. Сейчас новый виток болезни. Лечение проходит и в Ростове, и в Москве. Нужны деньги. Хорошо бы помочь. Вот банковские реквизиты Яны, жены Владимира (они оба есть в Фейсбуке, где Яна еще и отчитывается о тратах):

R330855988643 — Webmoney

410011551300447 — «Яндекс.Деньги»

Карта Visa Сбербанка

Номер карты: 4276852027531832

Яна Александровна Данихнова

Swift-код SABRRUMMRA1

БИК 046015602

ИНН 7707083893

ОКПО 02753761

ОГРН 1027700132195

к/с 30101810600000000602

р/с (номер счета карты) 408 17 810 2 52098304503

PayPal — [email protected]

Владимир Данихнов. Колыбельная. — М., АСТ, Книма, 2014. 320 с.

Понравился материал? Помоги сайту!