«Феминистская (aрт)критика»: от теории к практикам и обратно

Последние несколько лет на постсоветских пространствах феминистские инициативы стали заметной частью культурной жизни, и (само)определение «феминистский» выходит на наших глазах из зоны туманных смыслов и скандальности. Больше десяти лет назад мы с Кэти Дипуэлл, издательницей международного феминистского журнала n.paradoxa, обсуждали, как назвать антологию на русском языке: «Гендерная теория и современное искусство» или «Феминизм и современное искусство». Кэти, как большинство западных теоретиков, после бурных дискуссий двух десятилетий была к этому моменту разочарована в «гендере» как понятии переэксплуатированном. Но стойкие негативные коннотации, связанные с «феминизмом по-русски», убедили ее сделать выбор в пользу метафизического и наукообразного «гендера». Моим главным аргументом был тот факт, что, лишенное корней в русском языке, это наукообразное понятие позволяет начать теоретизирование в малознакомой области с нуля, без негативной окраски.

Ситуация заметно изменилась. Сегодня «гендерное» — самое расхожее определение любых наших представлений о том, что такое «пол», удобное своей вместимостью, но так и не приобретшее критических потенций. Иначе дело обстоит с определением «феминистское» — оно как раз наращивает критический потенциал.

Феминистские инициативы сегодня принимают самые разнообразные формы: от традиционных лекториев и художественных выставок до продвинутых сетевых клубов, радикальных активистских движений и вновь реанимируемых групп самосознания. Особенно радует, когда эти инициативы приобретают характер постоянной, методичной работы, когда консолидация усилий феминисток, живущих далеко друг от друга, дает значимый результат не только для внутреннего пользования. Повторю вслед за Гизелой Экер: определение «феминистский» указывает на убеждения, которые всегда «сопряжены с историческим моментом и его конкретными потребностями».

Проект «Феминистская (aрт)критика» был реализован в Минске с 25 ноября по 5 декабря 2014 года, в дни международной кампании «16 дней против гендерного насилия». Он представлял собою интернациональную выставку с многоуровневым обсуждением повестки, актуальной для художниц-феминисток разных поколений из одиннадцати стран бывшего социалистического лагеря. Теперь выходит книга под одноименным названием, совместившая в себе признаки каталога выставки с антологией. Мне показался точным и остроумным дизайнерский ход Евы Фальтер — реальные фотографии участниц проекта превращены в книге в «имиджи», которые двоятся, расслаиваются, находясь в состоянии поиска собственных границ.

Отдельная глава книги посвящена истории деятельности инициативы «Гендерный маршрут», основанной Ириной Соломатиной в 2005 году. «ГМ» проработал более десяти лет в формате фестиваля, а сегодня в рамках начатой книжной серии объединяет академические и художественные усилия многочисленных участниц проекта «Феминистская (aрт)критика». Персональные истории, материалы выставки и конференции в рамках ее дополнены содержательными теоретическими статьями.

Главная заслуга этого издания — строгая внутренняя логика, по которой теория, убеждения и персональные практики не мыслятся отдельно друг от друга. При кажущейся простоте этого хода он внутренне драматичен. Феминистское теоретизирование предельно открыто в социум, который сегодня переживает трудное время глобальных перемен и локальной нестабильности. Иначе говоря, самое известное феминистское положение — личное есть политическое — сегодня не потеряло ни актуальности своей, ни сложности.

Две центральные статьи сборника, на мой взгляд, — Елены Рождественской (Москва) и Ольги Шпараги (Минск) — помогают целевой аудитории книги осознать закономерность союза современного искусства с философией и социологией, их обратную связь.

Специфика современной культуры в том, что мы ежеминутно испытываем массированную атаку разнообразных визуальных знаков. К потреблению и производству визуальной продукции сегодня допущены абсолютно все, поэтому визуальная компетенция важна для каждого зрителя не в меньшей степени, чем для художников. В этом смысле идея Йозефа Бойса о «каждом как художнике» обретает на наших глазах второе дыхание.

В статье «Перспективы визуальной социологии с гендерными линзами» социолог Елена Рождественская напоминает о том, что изображение сегодня несводимо к привычным языковым играм. В начале девяностых, когда случился «визуальный поворот» Уильяма Дж. Митчелла, изображение вышло за привычные рамки языка и текстуальности, обжитые постструктурализмом и постмодернизмом. Теперь мы все охотнее оперируем такими понятиями, как «дикие знаки», «метаизображение», и порой нервно задаем себе вопрос, чего же хотят от нас эти неиссякаемые потоки картинок и «думающих визуальных объектов».

Язык не покрывает полностью смысла изображения, напоминает Елена Рождественская, чтобы затем спокойно оценить социокультурные потенции изображения как некой гиперреальности или копии реальности, как знака или средства коммуникации и как собственно изображения. Подобный анализ напрямую связан с качеством социологического анализа, сказано в статье, но смысл ее шире, чем краткий обзор задач, стоящих перед визуальной социологией. В условиях, когда распространение визуального материала и его интерпретаций не может быть ограничено целевой аудиторией, когда становится возможной трагедия «Шарли Эбдо», визуальная компетенция каждого отдельного человека и любого сообщества необходима и спасительна.

Жизнь и судьба разнообразных сообществ — одна из самых обсуждаемых сегодня тем. Назову только два бестселлера, хорошо знакомых русскоязычному читателю. Это книга «Безымянные сообщества» философа Елены Петровской, ориентированная на традицию франкоязычных интеллектуалов (Батай—Нанси—Бланшо), и фундаментальный труд американского антрополога Алексея Юрчака «Это было навсегда, пока не кончилось» о невидимой, но разрушительной работе сообществ внутри последнего советского поколения.

Несмотря на несопоставимо меньший объем, статью философа Ольги Шпараги «Сообщества в ситуации асинхронной современности: гендерные аспекты» интересно рассмотреть в этом контексте по двум причинам. Во-первых, автор представляет менее популярную у нас немецкоязычную традицию, тем самым делая проблему сообществ более объемной. Во-вторых, ее анализ представляет интересный исторический материал для сравнения и развития широко обсуждаемой идеи Юрчака о «перформативном сдвиге» в СССР.

Концепция современности во все времена была проблематичной, так что исторических примеров асинхронии известно немало. В статье эта проблема рассмотрена в диапазоне от конфликта «задержанного будущего с неисполненным прошлым», описанного Эрнстом Блохом, до драматичного зависания Белоруссии (замечу в скобках, не только ее) «между советским прошлым и европейским настоящим». Рассинхронизация, описанная Ольгой Шпарагой, заставляет задаваться тревожным вопросом о возможных версиях будущего.

История понятия «сообщество», начиная с Эрнста Блоха и Фердинанда Тенниса, заканчивая нашими современниками Акселем Хоннетом и Эриком Сантнером, позволяет понять, насколько необходимы каждому автономному члену любого сообщества равенство и социальное признание. Эти две идеи — автономность и равенство — оказываются предельно важными для всех участниц проекта «Феминистская (aрт)критика», как бы сильно их истории и работы ни отличались друг от друга.

Статья Екатерины Бороздиной (Санкт-Петербург) «Гендерный неотрадиционализм в российском родовспоможении» на обозначенном в названии конкретном материале рассматривает клубок противоречий, неизбежный при зависании между советским прошлым и европейским настоящим, описанном Ольгой Шпарагой. Оказывается, чтобы догнать и перегнать Запад, нужно культивировать собственные традиционные ценности, которые при ближайшем рассмотрении оборачиваются парадоксальной гибридной моделью советской семьи, наскоро оснащенной таинственными «духовными скрепами». При этом несостоятельность патерналистских программ государства выглядит фактической передачей родителям всех прав и обязанностей в воспитании детей, что обычно является пунктом либеральных программ.

Доводы и статистика, приведенные в статье «“Репродуктивный труд” как форма насилия: арт-практики сопротивления в локальных контекстах» Татьяны Щурко, исследовательницы из Минска, неопровержимо доказывают: домашний труд женщин исключен из рыночных отношений, приравнен к их личному времени, не оплачивается и не учитывается при начислении пенсий. Женщины вынуждены выбирать работу, которая позволяет им сочетать профессиональную деятельность с заботой о семье, то есть хуже оплачиваемую работу с гибким графиком.

Татьяна Щурко напрямую иллюстрирует положения своей статьи работами художниц, участниц выставки, еще раз подчеркивая связь феминистской публицистики и феминистского художественного жеста.

Рутинная процедура глажения мужской рубашки, хорошо знакомая 90% женщин, в проекте московской художницы Микаэлы позволяет понять, как работают механизмы мужского доминирования, слишком привычные, чтобы быть легко обнаруженными. Как-то я мониторила «женские» сериалы и очень смеялась, обнаружив такую сцену: мужчина просыпается с головной болью в доме незнакомой женщины и утром гарантированно получает свою выстиранную и выглаженную рубашку. Подозреваю, многие зрительницы сериала тем временем гладили и не видели в ситуации ничего, кроме канона правильной женщины. Ничего смешного. Очень интересно, как они смотрели бы эту сцену после знакомства с убедительным анализом Микаэлы, когда позиция «Мне ведь несложно» навсегда теряет первородную невинность.

Часто бытовая (само)эксплуатация женщин выглядит процедурой более завуалированной, чем глажка мужских рубашек. Серия плакатов Оксаны Шаталовой, художницы из Киргизии, предлагает более изощренные примеры. «Подруга социалиста выбирает прогресс» — а на плакате женщина моет унитаз. «Мать левого теоретика осуждает инструментализацию человека» — а на плакате мать варит кофе сыну-теоретику. Им ведь несложно... Но это их личное время и далеко не всегда их осознанный личный выбор. Ситуация начинает выглядеть тотальной, вызывает протест, требует вмешательства. В этом — смысл и цель феминистского высказывания, балансирующего на границе искусства и активизма, независимо от выбранного жанра.

Следует объединить или разделить феминистский активизм и феминистское искусство — эту проблему можно назвать центральной в обсуждении задач феминистской арт-критики в Минске. Это напомнило мне недавнее обсуждение в Москве проекта «И-Искусство, Ф-Феминизм. Актуальный словарь» (кураторы Ильмира Болотян, Марина Винник, Микаэла). Напомнило твердым намерением осознать собственный материал и спокойной рабочей атмосферой, которая мне кажется особенно обнадеживающей. Напомнило не случайно, так как многие участницы обоих проектов находятся в постоянном творческом контакте (начиная с выставки «Феминистский карандаш» 2013 года), а четыре художницы «Феминистской (арт)критики» приняли участие и в московском проекте «И-Искусство, Ф-Феминизм», который был на год позже выставки в Минске.

Этика или эстетика, активизм или искусство, развести или соединить? Если соединять этическое измерение с эстетическим, то как? Эти вопросы заданы давно, но остаются без окончательных ответов. Назову только две версии, одинаково убедительные, хотя противоположные. Можно развести политическое с эстетическим, в то же время соединив их, утверждала Рита Фелски в 2000 году, предлагая концепцию «параэстетики, языка противоречий и неразрешенности» (статья «Почему феминизму не нужна эстетика и почему он не может игнорировать эстетику»). Не нужно делать ни того, ни другого, так как место борьбы за значение находится не в искусстве, но в культурной политике, — считала Мишель Баррет в 1982-м («Феминизм и определение культурной политики»).

Когда я читала «Феминистскую (арт)критику», мне казалось, что эти позиции, уже ставшие историческими, не потеряли важности, утратив противоположность. Нужны не только феминистские художницы, знакомые или незнакомые с антиэстетикой Фостера или параэстетикой Фелски; необходимы культурная среда и общие навыки потребления тех значений, которые производятся в этой среде, в том числе и в процессе потребления.

Начинания, подобные «Феминистской (арт)критике», с индивидуальной творческой работой равноправных участниц/ков, обсуждаемой на всех уровнях — от начальной интенции до результата и всевозможных реакций на него, — предельно важны как опыт совмещения эстетических и этических усилий, максимально открытых в социум.

Можно ли считать активистским жестом убедительные плакаты Барбары Крюгер или Оксаны Шаталовой? Можно ли считать искусством акцию минской художницы Жанны Гладко, где она в качестве шофера «просто помогла» знакомым мужчинам-художникам, не умеющим водить машину? Это как рубашку погладить. Ей ведь нетрудно…

Как относиться к «провокациям» литовской художницы-анархистки Вильмы-Феклы Кюре и ее колежанок, которые отредактировали и исполнили литовский гимн от лица женщин-художниц? Можно понять их акцент на искусстве — пока за него наказывают чуть меньше, чем за политику. Почему они раздают злым старушкам открытки с крестом и надписью «Помолитесь за нас!» и почему притворяются беременными во время политических акций антифа? Уверена, не только из чувства самосохранения. Это важный опыт обоюдной вовлеченности в событие, где эстетический жест невозможно очистить от этических смыслов. И наоборот.

В арсенале современного искусства есть много форм протеста против отношений доминирования и подчинения, против социальных иерархий и стереотипов, эстетических в том числе. Питерских художниц — Маша Годованная не только снимает кино, Полина Заславская не только пересматривает критерии отбора объектов для «высокого искусства» — занимают институциональная критика и рискованный вопрос, как в самых неожиданных местах вдруг «обнаружить пронырливую руку власти и обезвредить ее».

На феминистской выставке в Минске были авторские книги Татьяны Федоровой из Кишинева и Оксаны Брюховецкой из Киева, комиксы Ники Дубровской из Берлина и Хагры из Казани, видео Татьяны Муравской из Таллина. Но там были и работы очень неожиданные, удивляющие сочетанием таких разных видов искусства, как скульптура и поэзия, — проект Мильяны Истиянович из Черногории и Вольги Гапеевой из Белоруссии, были там и трудноопределимые «интервенции в публичное пространство» группы «Культуристки» из Литвы. Хотя вовлечение зрителей в сопереживание и процессы осознания, разрушение автоматизма их взгляда зависят, конечно, не от жанра. Сделать невидимое видимым, заметным и обсуждаемым — в этом видится цель «Феминистской (арт)критики». И это действительно происходит в рамках проекта.

Здесь квир-активистка Хагра предъявила неожиданный взгляд, далекий от привычного требования защиты трансгендеров как людей, исключенных из социума. Одни и те же вопросы рано или поздно начинают вести себя как рамки, через которые протискиваются любые ответы, и это не устраивает Хагру. Ощущая себя в сильной позиции, Хагра критически анализирует именно комплекс предлагаемых отношений и «защит» и находит в них множество болевых точек.

Здесь минский художник Сергей Шабохин, единственный участник-мужчина, предложил провокативный и остроумный ход. Его «кухонный стол», накрытый скатертью с фотографиями трансвестита Молли, не был обозначен как «произведение», и хотя он преграждал вход на выставку на вернисаже, настоятельно требуя к себе внимания, стол не был воспринят как художественное высказывание, но им охотно пользовались. Это «произведение-трансвестит» иронизировало над обязательным гендерным представительством и границами современного искусства. Оно ставило и более серьезные вопросы. Могут ли нерамированная забота и вовлеченность в общее дело быть важнее социального признания? Насколько сегодня «благороден» и «справедлив» субъект равных отношений, говоря в терминах социологии Тевено—Болтански? Готов ли он перейти от энергичных обвинений к энергичной заботе и любви или целиком зависит от своего габитуса, несправедливого и неблагородного, то есть движим не столько желанием внутренней, благородной самореализации, сколько стратегиями репрезентации и признания?

К зависанию между этикой и эстетикой, репрезентацией политики и политиками репрезентации с их неизбывным кризисом хочется добавить и логичное в рамках обсуждаемой книги зависание между идеей революционных решений и концепцией реитерации Деррида—Батлер, иначе говоря, повтором былых моделей, который никогда не бывает точным повтором.

Зависание, безусловно, некомфортное состояние, и его единственный плюс в том, что есть время для наблюдений и анализа — для осознания, если использовать понятие, ставшее популярным в феминистских кругах. Осознание — длительный процесс, может быть, даже бесконечный, но это не значит, что на это не стоит тратить время.

Феминистская (арт)критика. — Каунас, 2015

Понравился материал? Помоги сайту!