Самка осьминога

COLTA.RU продолжает публикацию дневника Дмитрия Волчека, журналиста и писателя. Другие фрагменты за 2016 год можно прочитать здесь, здесь, здесь, здесь, здесь и здесь.

18 ноября

Третья за год постановка Forced Entertainment, «Толстая тетрадь». Моя память вывернула весь сюжет, я думал, что героини — близнецы-девочки, но это ведь мальчики, их изображают сорокалетние актеры, говорящие одновременно. Опять, как в «Буре», минимум средств, никаких декораций, вообще ничего, и как-то у них получается.

У меня снова что-то вроде подземных панических атак, они продолжаются минут 20 после начала концерта или спектакля, потом затихают.

Ночью возле метро облава: восемь полицейских машин и толпа панков с огромными пластиковыми бутылками пива. Видимо, шли из Кросс-клуба. Забирают в кутузку только одного, невероятного вида: лицо покрыто татуировками, синими и красными, без малейшего просвета, волосы заплетены в косички, свисающие на лоб, в сапоги вставлены белые деревянные штыри, напоминающие хребет ящера, куртка увешана цепями. Обыскивают, положив на капот. Думаю, что у него нет проблем с сексуальными партнерами, все хотят его раздеть и посмотреть, как далеко он зашел, модифицируя тело. Полицейские автомобили с красно-синими проблесками в точности соответствуют рисунку на его щеках.

19 ноября, Милан

В самолете дочитываю полузаброшенное «Арктическое лето». Миланский вокзал похож на фашистский храм, а огромные рекламы D&G — на его иконы. На площади перед вокзалом сплошной блэйдраннер: пьяные арабы и негры во мраке бьют бутылки с оглушительным звоном. В освещенном вестибюле две женщины в камуфляже и с автоматами завороженно смотрят на беснующихся мигрантов и ничего не предпринимают. Выбираю билет на поезд, а проходящий мимо парень кричит: «Не покупай, сегодня они не проверяют». Но я трусливо нажимаю на кнопки.

20 ноября, Турин

Туман поднимается над полями, шпана в поезде повторяет через каждое слово: cazzo, cazzo.

В Турине мелкий дождь, в Египетский музей очередь, так что ноги сами ведут меня в Музей Рисорджименто, в котором можно провести всю жизнь. Из бесчисленных экспонатов запоминаю только смерть короля Карла Альберта (в центре картины, почти заслоняя умирающего монарха, придворный несет стул) и прожженный образец бандажа профессора Эсмарха, на котором изображено, как накладывать повязку раненным в разные части тела солдатам.

Туринскую плащаницу в следующий раз извлекут в 2025 году. Пока она спрятана, паломников совсем немного, и я, чинно посидев перед ковчегом, иду гулять по развалинам, обжитым рагаццами, играющими в мяч, а потом на «Blow-up» с предисловием Габриэле Сальватореса, умудряющегося упомянуть Антониони всего один раз. Он неистово элегантен, часы рассыпают миллионы искр. «Блоу-ап» я изрядно подзабыл, хотя и смотрел в прошлом году выставку в Альбертине. Поначалу фильм кажется ледяным, но потом оттаивает. Вслед за Антониони — Отто Премингер (почему Маркин считает, что он лучше Хичкока?) и, наконец, — «Mr. Freedom» Ива Кляйна — смешная белиберда про Дональда Трампа из 1968 года. У меня точно начинается Альцгеймер: смотрю на Сержа Генсбура и не помню его имени, но при этом прыгают слова «Шарлотта» и «лимонный инцест». Моя гостиница — недалеко от вокзала, в переулках шныряют темные личности, зато напротив — отличный ресторан, в котором есть вегетарианское меню из артишоков. Когда к соседнему столу подкатывают огромную черную коляску, я не сразу понимаю, что там лежит не ребенок, а страшный полоумный урод, который издает дикие звуки, хрипит, плюется, пока его кормят с ложки. За столом — вся семья, урод — за моей спиной, а напротив — симпатичный молодой парень: быть может, брат? На его лице — страдание и смущение. Представляю, как визжащий монстр испоганил всю его недолгую жизнь и сколько раз он мечтал его прибить или отравить. Но и я тоже тащу с собой невидимого урода (хотя кое-кому и заметного). От вина в артишоковом ресторане к вечеру начинается мигрень.

21 ноября

Фильм о Роберто Болле, человеке-статуе, танцующем Аполлона на руинах Помпеи и дона Хозе в термах Каракаллы. Ни звука о его семье, увлечениях, друзьях, любовниках, вообще о чем-нибудь за пределами сцены, так что кажется, что его вывели в лаборатории Пентагона. В 40 выглядит на 25, но понятно, что финал близок. Его успел благословить, но не заразить Нуреев. Некоторые номера, особенно «Opus 100» и «Канон» с близнецами Бубеничек, непристойные, словно продукт студии «Бель Ами». Ужасные ноги балерин, сустав большого пальца прорывает кожу. У мужчин такого нет, зато уродливо выступают мышцы на бедрах. Болле, почти как Муссолини, говорит об итальянском ренессансе. 31 декабря он будет танцевать в Триесте; вот где бы хотелось встретить 2017 год.

В Египетском музее на этот раз очереди нет, но и закрывается он рано, так что я ничего не успеваю: медленно иду по верхним этажам, разглядывая канопы, мумии и саркофаги (есть один поразительного изящества гроб юноши, похожего на Остапа Драгомощенко), а на нижние этажи, где стоят каменные кошачьи богини, времени уже нет.

В палаццо Мадама поднимаюсь на башню, смотрю на резные алтари и вереницы мадонн. Двусмысленная картина Бронзино «Святой Михаил и дьявол»: голый Сатана хватает летучего младенца, а рыжему святому все равно, у него есть запасной. В Музее кино поднимаюсь на лифте наверх, обхожу первый этаж и половину выставки Гаса Ван Сента, где портрет Берроуза соседствует с портретом Сергея Бугаева, и уже пора уходить — на страннейший фильм 1975 года «Парень и его пес»: е*ливый телепат попадает в подземный мир, где из него выкачивают сперму. Ночью: фильм идиота Бонелло о Саре Винчестер (ему даже лень было поехать в Америку и снять ее mystery house) и смешной дебют «Парк» о девушке, уснувшей на траве и попавшейся черному охраннику. Я счастлив, хотя было много проказ элементалов: стукнулся виском о строительные леса, сдал рюкзак в гардероб, а потом снова его забирал, потому что забыл о каплях, сунул в экологическом ресторане стеклянную бутылку в ящик для пластиковых.

22 ноября

Бессмысленная, но короткая аргентинская белиберда, расхваленная Йонасом Мекасом, пародия на его дневник, и я думаю, что пора пересмотреть «Уолден» с древней видеокассеты NTSC. Из кинотеатра Lux перебегаю в Massimo, где показывают заумный фильм «We Make Couples» (кажется, о феминизме, но может быть, о чем-то другом), а перед ним — «Любовную жизнь осьминога» Пенлеве. У осьминога-самца на голове есть щупальце, которым он хватает самку за дыхательное отверстие и насаживает на себя. Совокупление продолжается несколько дней. Затем самка удаляется в логово и развешивает на потолке занавес из икринок. Целый месяц она ничего не ест и только промывает этот занавес водой. Тут я вспоминаю своего одноклассника, Кирилла М. по кличке Моська. Он был настоящим парией, над ним глумились все, поскольку он был гугнивый, безобразный и очень глупый. Однажды на уроке рисования нам дали домашнее задание разукрасить кухонную разделочную доску. И этот М. принес доску, на которой был нарисован слон, крутящий хоботом огромный мяч. Хулиганы, издевавшиеся над Моськой, отобрали у него доску, отнесли в сортир в раздевалке спортзала и по очереди обоссали, так что от акварельного слона ничего не осталось. Через 20 лет после окончания школы я встретил Моську. Он был в деловом костюме. «Ты же читаешь газету “Коммерсантъ”? — сказал он. — Вот пишут: идут финансовые потоки. Так вот — эти потоки идут через меня». Меня так поразила эта фраза, что я ее вспоминаю, когда смотрю на самку осьминога. Конечно, в этом обоссании доски (принимал ли я участие? не помню) таился эротизм, предчувствие золотых дождей нашей зрелости, и вообще была чрезмерность, всех смутившая. Точно принимал участие Островский по кличке Дистрик, который делал математические успехи, но потом стал торговать замороженными овощами. Кто из этих никчемных людей еще жив?

После заумного фильма о феминизме отправляюсь в самый популярный фестивальный ресторан, и, когда возвращаюсь, слегка подшофе, на пьяццу Статута смотреть на памятник Люциферу, приходит СМС от «Люфтганзы» о том, что мой рейс из Мюнхена в Прагу отменен из-за забастовки. Дозвониться по телефону (почему-то в Лондон) не удается, но я особо и не пытаюсь. Пригорок, на котором восседает элегантный падший ангел с пером в руке, усыпан телами обнаженных мужчин, и, как и сказано в сатанинском путеводителе, Люцифер указывает на полузаросший травой люк, где находится вход в преисподнюю.

Решаю покориться судьбе и ничего не предпринимать: схожу в Мюнхене на виллу Штука, а там будь что будет. Смотрю два фильма, без которых мог бы и прожить: о дератизации Балтимора (потрясающая история светской дамы, помешавшейся на реконструкции мест преступления и заказывавшей сценические коробки с облитыми кровью куклами и мельчайшими деталями утвари) и новый фильм Брильянте Мендосы, не такой ужасный, как предыдущие, хотя тоже не бог весть что (торговка крэком пытается отмазаться от тюрьмы). Захожу в первую попавшуюся пиццерию возле гостиницы. Необъяснимо счастлив, мне все нравится, хотя идет паршивый дождь, а пицца так себе. Последний фильм — «Strawberry Statement» о беспорядках в университете Сан-Франциско в 1968 году, поразительно смелый, студенты п**дят полицейских, которых называют исключительно «pigs», полно голых тел, кругом ЛСД, портреты Че и Мао. Заканчивается все побоищем-балетом. У главного героя, блондина в очках, внешность жертвы, и я думаю, что жизнь его кончилась быстро и плохо, но нет — он снимается до сих пор.

Настроение — полный восторг, как обычно бывает, когда смотришь пять фильмов в день.

23 ноября, Мюнхен

Просыпаюсь в 6, выхожу во тьму под проливной дождь, только светится малиновая вывеска бара. Покупаю два шоколадных круассана и билет на автобус в аэропорт; от ощущения, что огромная рука Аллаха держит меня и гладит, вспышки восторга.

Если бы мой пражский рейс не отменили, я бы все равно на него опоздал, потому что самолет из Турина вылетает на 40 минут позже. Нет худа без добра! В Мюнхене грандиозная погода, солнце и красные елочные шары. Иду пешком от вокзала по Принцрегентенштрассе до виллы Франца фон Штука. Тут выставка Яна Торопа, и лучше всего картина, которую я уже видел у Бойманса: юность с красными сосудами, ползущими от подземных черепов. И еще одна, из частной коллекции: угольный лес с лебедем в пруду. Будуар самого фон Штука роскошный, я только сейчас замечаю, что у ног Орфея возлежат лягушка и морская свинка. Думаю, что остановка в Мюнхене придумана высшей силой только для того, чтобы я посмотрел Торопа и Орфея.

Лена ведет меня в итальянский ресторан, беру минестроне. Ее бывший муж, страдавший неизвестной болезнью вроде Паркинсона, умер две недели назад. Саша так и не вышла замуж. С. прошел шесть химиотерапий, и надежды почти нет. Выпиваем много великолепного белого вина. Идем в табачную лавку, где нет ментолового табака, который нужен Андрею. Мой интернет вырубается по непостижимой причине, такси ждет не там, где ждем его мы. Едем мимо Английского парка, погода прекрасная, хочу остановить такси, пойти гулять и никогда не возвращаться домой. Уверен, что мы опоздаем на автовокзал, но приезжаем вовремя. В автобусе я — единственный пассажир, хотя на сайте почти все билеты были проданы. «Люфтганза» посылает СМС, чтобы я немедленно шел в самолет: посадку то сдвигают, то приближают. За пять часов пути не успеваю совершенно ничего, только читаю Фейсбук. Приезжаем точно так, чтобы я успел во Французский институт, где идет «Последнее метро». На темной улице Оплеталова из подъезда вываливает отряд надушенных тапеток, и среди них прошлогодний Александр. Меня он не видит, а если бы видел, то не узнал бы, some fucking john. «Последнее метро», которое я смотрел 30 лет назад, — провальный фильм: и Денев, и Депардье играют безобразно, декорации жуткие, диалоги картонные, как такое могло случиться?

Прага выглядит ужасно: на Вацлаваке стоят сутенеры (или драгдилеры?) рядами, загораживая проход. Советское выползает из-под побелки, осенью это совсем не скрыть.

24 ноября

Поразительная история: пришла книга Дональда Уиндема от букиниста, и из нее выпало письмо Уиндема 1949 года голливудскому сценаристу Ричарду Никсону (через ck) с предложением продать его роман для экранизации. Написано на обороте буклета первой выставки Джозефа Корнелла в Нью-Йорке. Может ли это быть случайностью? Наверное, послание с того света о том, что нужно издавать эту книгу. Но у меня больше нет никаких сил. На концерте в Общественном доме, пока играл замечательный «Тиль Уленшпигель» Штрауса, возникло ощущение, будто в рот вставили домкрат и давят на нёбо, а голова может оторваться от позвоночника и упасть на пол, словно в гиньоле. Когда начинается скрипичный концерт Бартока, становится полегче, в антракте выпиваю шампанского и Патетическую симфонию слушаю уже без домкрата во рту. Вспоминаю панка Свинью из группы «АУ», с которым я пил портвейн 35 лет назад. Мог ли я тогда представить, что буду слушать Чайковского в филармонии и получать от этого удовольствие?

25 ноября

Нахожу в Новой Зеландии правнука русского святого, замученного коммунистами. Знать бы, когда я умру! Если скоро, то можно было бы отправиться в кругосветное путешествие на год с остановкой в Веллингтоне. А если через 40 лет?

26 ноября

Во французском центре перед фильмом о Селине выступает чешская кинокритичка в суровых очках, провинциальная и самоуверенная, заунывно пересказывает его биографию. С французским переводом, обеспечиваемым усталым евреем, это растягивается на полчаса. Кажется, уже всё, но тут приглашают на сцену загадочную женщину Анну Каренинову. Я думал, что это древнейшая старуха, потому что она снабжала субтитрами все фильмы на всех языках примерно с 1965 года, но ей лет 60, не больше. Выглядит она странно, словно мастерски сделанная восковая фигура. Выясняется, что она перевела и собрание сочинений Селина, то есть оказалась двойником Маруси Климовой. Селина играет Дени Лаван, и это «Интервью с профессором Y» наоборот, где профессор Милтон Хиндус выведен героем-гигантом, а Селин — сумасшедшим карликом. Поразительно, что Люсетт Детуш еще жива, ей уже за сто. В фильме она предлагает Хиндусу искупаться в ванне, из которой только что вылезла.

Умер Фидель Кастро, 90 лет. Совсем недавно я смотрел на него, молодого, в кино и ничего хорошего не увидел.

27 ноября, Лондон—Даллас

Вышла книга стихов Васи Кондратьева, он умер уже почти 20 лет назад, а я неизвестно зачем жив. Мог бы утонуть в 1999 году на Мадагаскаре, оставив потомкам только книгу «Говорящий тюльпан». А если бы машина, под которую столкнул меня Кондратьев в 1991 году, оказалась грузовиком, я бы 20 лет прожил калекой, со стальной пластиной в голове, как Селин. Думаю о Васиной смерти: сразу ли он умер или мучился? Счастлив, кто падает вниз головой.

Не мог отделаться от страха, что ко мне начнут придираться из-за того, что американская виза стоит в истекшем паспорте, но это никого не волнует. Трамп хочет назначить госсекретарем какого-то Рорабейкера, древнего человека из 80-х годов, путиниста. Все катится в тартарары.

Вчера забыл зарегистрироваться на самолет, сделал это только вечером, когда оставалось лишь одно свободное место на первом ряду, где всегда сажают визжащих детей. Заранее знал, что меня ждет, и не ошибся: рядом со мной возникает младенец. Это девочка, будущая красавица, и визжит она редко. Перечитываю верстку журнала, полно ошибок.

В аэропорту нужно проходить контроль через автомат, который сначала не хочет различать отпечатки моих пальцев, а потом выдает мне талон другого человека, с американским гражданством. Все удается уладить, никому нет до меня никакого дела.

Шансы успеть в далласский музей до закрытия ничтожны, но успеваем, и нам хватает часа, чтобы посмотреть на снопы Ван Гога, лисицу Курбе, облако Матисса, автопортрет Черчилля в виде свиньи, педофилическую баню Макса Зильбермана, картинки юного Мондриана и знаменитый техасский пейзаж «Три креста».

На Даллас опускается ночь, и мы проводим ее в «Форт-Уэрте», безликой гостинице с исполинскими кроватями и сносным мексиканским рестораном.

28 ноября, Корпус-Кристи

Пока я ем кашу с дыней, телеканал Fox обещает, что гроза скоро прекратится и вторая половина дня будет солнечной. Так и происходит. По дороге в Остин пейзажи унылые, хороша только Lone Star Cowboy Church. Плакатов с Трампом почти нет, на оставшихся висят таблички с благодарностью голосовавшим. Зато есть огромный чешский придорожный ресторан, рекламирующий кнедлики. В Остине тратим два часа на то, чтобы купить карточку для моего телефона, очки для Боченкова и бессмысленные сувениры. Зато находим салун, где подают кашу с речными раками. Капитолий в Остине не так роскошен, как в Де-Мойне, зато в вестибюле висит портрет Буша-младшего, а на полу выложены непостижимо игривые мозаики с символами, напоминающими заставку «Кремастера». Седая экскурсоводша спрашивает, каких президентов породил Техас, все знают только Бушей; оказывается, еще и Эйзенхауэра. Поднимаюсь по лестнице, и мне опять становится дурно. У Боченкова плохи дела, он размышляет о самоубийстве, но параллельно думает о поездке на «Документу», Венецианскую биеннале, а также на мыс Бесов Нос.

К вечеру добираемся до Корпус-Кристи. Наша гостиница — напротив авианосца «Лексингтон» по прозвищу «голубой призрак». Владелица отеля Наталья 17 лет назад приехала из Одессы. Туристов нет. Ужинаем в пустом ресторане: catch of the day с тушеной окрой. От пива Corona не болит голова. Ходим по молу, глядя на голубой призрак, по пустому пляжу, похожему на картину Танги.

29 ноября, Пирсолл

Умер Леонид Баткин. Три месяца назад я говорил с ним по скайпу, он призывал голосовать за Явлинского, надеялся, что в Думе будет либеральная фракция, а на заднем плане старуха повторяла: «О Господи, о Господи». И вот ни Явлинского нет в Думе, ни фракции, а вместо них пришла смерть.

Утро на променаде. На яхтах восседают отважные пеликаны. У белого столба — бронзовая певица Селена, убитая председателем своего фан-клуба, я читал о ее судьбе 300 лет назад в National Enquirer.

За завтраком трудолюбивая Наталья объясняет, почему она голосовала за Трампа. «17 лет назад я приехала и думаю: как эта страна работает? Половина сидит на велфере, на фудстемпах, а мы трудимся за них. Сейчас все всколыхнулось, все пошло не по плану». В телевизоре (разумеется, Fox) объясняют, как Трамп выбирает госсекретаря. Все его люди — из прошлого. Дряхлый Джулиани, генерал Петреус, Митт Ромни. Кажется, Рорабейкера все-таки списали.

Поднимаемся на авианосец «Лексингтон». Внутри уныние переборок, и я представляю, как эти матросы (их тут было 3500 человек) искали укромное место, чтобы потискать пригожего товарища. Тяжела была жизнь без Гриндра (где мне пишут 122-килограммовые мексиканцы). «Лексингтон» х*ячил японцев в наказание за Перл-Харбор. На верхней палубе — красивые маленькие самолетики, несущие желтую смерть (death to the yellow peril).

Обедаем в городе Пирсолл, где в ар-деко-кинотеатре Oak идут «Звездные войны», а на тротуаре стоит афиша «Если у вас не осталось волос, у нас имеются шляпы». Дальше все получается криво: на озере Амистад нет лодок, чтобы доплыть до пещеры Пантеры, делать совершенно нечего, и мы идем в местный музей, куда перетащили могилу судьи Роя Бина, который был влюблен в актрису Лили Лэнгтри, уговорил ее приехать, она приехала, а он умер. Я сдуру заказал дурацкий мотель в плохом районе, и мы не можем найти ресторан, всюду кошмарный фастфуд, уже у дверей пахнет жареными трупами. Настроение изрядно портится, и я начинаю думать, что Америка отнюдь не так хороша, как мне казалось. Кругом уродливые люди-подушки. Остается купить в супермаркете суши и пиво.

30 ноября, Марфа

Все идет не так: парк с наскальными рисунками, которые я так хотел посмотреть, закрыт на охоту. Проклятье! Приходится ехать дальше по тревожной дороге (полицейские доброжелательно проверяют паспорта) вдоль мексиканской границы. В городе Лэнгтри, где вершил правосудие Рой Бин, обнаруживаем, что кончается бензин. Ближайшая заправка в 60 милях. Старушка в музее Роя Бина решает нам помочь и бесплатно дарит несколько галлонов. Их едва хватает до городка Сандерсон, где нас обслуживает официантка с настоящим пистолетом на поясе. Долго едем по парку Биг-Бенд — бледная тень Аризоны, хотя на закате красиво. В Марфу приезжаем уже в темноте, в пустом доме (бывшее паровозное депо) — адский холод. Оказываемся в непомерно шикарном ресторане, где подают салат из граната и сорбе на серебряной жаровне. В курильнице дымят благовония, а кирпичи сделаны африканскими женщинами из навоза. Ночью так холодно, что постоянно хочется ссать. В Гриндре пристают мексиканские чудовища. Менеджер депо, Джимми, всю ночь не спит: судя по бормотанию со второго этажа, слушает радио. За окном романтично гудят поезда.

1 декабря

Просыпаюсь от холода. Сегодня 69 лет со дня смерти Кроули. У нас экскурсия в музей Дональда Джадда на целый день. Это военный городок, в двух огромных ангарах когда-то трудились немецкие военнопленные, а теперь выставлены 100 скульптур из алюминия, напоминающие детали для магазина «Итальянские кухни». В бараках остались надписи на немецком, так что все это похоже на концлагерь. С нами еще девять любителей искусств. Один барак отдан под воспоминания о советском детстве Ильи Кабакова, в пыли валяется книга Серафимовича «Железный поток». Рядом огромная подкова Олденбурга, тень от которой на полчаса превращается в серп и молот. В шести бараках инсталлированы разноцветные трубки Дэна Флавина, и мы должны входить и выходить 12 раз, это что-то вроде двенадцати станций Креста. Среди раздавленных автомобилей Джона Чемберлена показывают его фильм «Secret Life of Hernando Cortez» с Тейлором Мидом и Ультра Вайолет, я его никогда не видел, но нет времени смотреть. Красивая инсталляция Роберта Ирвина, разделившего коридоры больницы марлевыми ширмами, так что каждое окно превращается в картину. Экскурсовод — иссушенная искусством старуха из Нью-Йорка — расспрашивает меня про европейскую жизнь. Кружится голова, несколько раз во время экскурсии кажется, что упаду в обморок, и становится лучше, только когда мы выпиваем в кафе, которое держит изнуренная швейцарская лесбиянка, коктейль из конопляного протеина. Обедаем не у нее, а у обкуренных парней, которые готовят фалафель в трейлере. До заката разглядываем бетонные блоки в полях, ужинаем в главной городской гостинице, где у стойки бара заседают элегантные ковбои в шляпах, а потом едем смотреть в придорожный павильон на Marfa lights. Смотровая площадка оборудована роскошно. Зрители горланят и тычут пальцами во тьму полей, где и в самом деле что-то мигает. Рядом с нами стоит раскормленный лилипут с подзорной трубой.

2 декабря, Сан-Антонио

Еду на автобусе возле Большого театра, мимо гостиницы «Москва», и вдруг в нас на полной скорости врезается грузовик. Просыпаюсь в ужасе.

Решаем с третьей попытки попасть в парк наскальных рисунков, у нас полно времени. С утра едем смотреть на инсталляцию Prada Marfa — бутик-мираж в пустыне. С печальными стонами проносятся поезда. Заходим на две бессмысленные выставки в Марфе: интерактивный шопинг, тени от треугольников, контактные линзы с надписями. В университетском городе Альпайн в каждой витрине висят фотографии пропавшей в октябре студентки по имени Зузу Верк (полиция подозревает бойфренда). Не знаю, как так получается, но я совершенно забываю о времени, и, когда мы выходим из мексиканского ресторана, выясняется, что на экскурсию в парк опаздываем, а без экскурсовода смотреть наскальные рисунки запрещено. Мы опоздали всего на 15 минут, но шансов нет. I am devastated. Уезжаем в Сан-Антонио. В этом городе, где находится компьютерный центр кампании Трампа, здания искусно подсвечиваются, в исполинском «Мариотте» горят почти все окна, а главное развлечение аборигенов — катание на огромных надувных лодках по реке, уходящей под шопинг-мол. Заказываю в ресторане по ошибке бургер с мясом вместо вегетарианского и отдаю свою печальную котлету Боченкову. Смысла было и так немного, теперь не осталось совсем. Меня преследует запах пива Corona, мы слишком много его пьем.

3 декабря, Хьюстон

Всю ночь дождь. Американцы запускают айсберги во все напитки, и у меня болит горло от мерзкого льда. На завтрак поедаем жареного сома. Чтобы попасть в Аламо, нужно выдержать очередь на парковку, и я не могу решить, нужно ли нам это вообще, но, наверное, нужно, потому что тут можно купить идиотские сувениры, разобраться в техасской истории и посмотреть на сокровища героев Войны за независимость: чашу для бритья, которую использовал герой, и компотницу героини.

Музей Сан-Антонио; грандиозная коллекция латиноамериканской живописи: троица с одинаковыми бородатыми лицами, изображение вегетарианца — святого Николаса де Толентино, оживившего зажаренную куропатку, Иосиф с младенцем на руках, витрина Форреста Бесса, который разрезал себе промежность, чтобы стать божественным гермафродитом.

Под ужасным ливнем (вспоминаю вчерашний сон и думаю о гибели) приезжаем в Хьюстон, и он нравится мне с первого взгляда: верхушки небоскребов в тумане словно стерты ластиком. Rothko Chapel похожа на сцену из «Твин Пикс»: черные панно в фиолетовых окантовках, деревянные скамьи и непонятно откуда исходящий гул. На первом ряду медитирует бритый старик. Музей Сая Твомбли совсем пустой, и я, счастливый, хожу по нему кругами, разглядывая розу отчаяния и пруд Рильке. Рядом — грандиозное здание Menil Collection с отличным отделом сюрреализма, африканскими масками, полинезийскими идолами. В Америке всё в полтора раза больше европейского — машины, обеды, задницы, — и картины европейских художников тоже слишком большие: Клее и Миро размером с «Девятый вал», бронзовые скульптуры Магритта — я таких вообще не видел. Очень хороший Виктор Браунер, рисунки Пикассо, особенно голый человек, ведущий быка на бойню. В кинозале показывают с пленки фильм Уорхола «Закат»: Нико заунывно читает непонятно чьи стихи о белом-белом человеке, а на экране садится солнце.

В гостинице нам советуют мексиканский ресторан, там нет мест, просят подождать полчаса, мы пытаемся уйти, испуганная хостесс догоняет и предлагает пятиместный стол. Вся эта система с непристойным желанием официанта понравиться клиентам в обмен на чаевые меня раздражает, потому что я просто хочу есть, а не вступать в отношения. Америка нравится мне не так пылко, как прежде. И то, что здесь никто не ходит пешком, тоже раздражает: возвращаемся, виляя среди кустов, по мокрому тротуару, на который уже несколько десятилетий не ступала нога человека.

Продолжение следует.

Понравился материал? Помоги сайту!