Замаскированная манекенщица

COLTA.RU продолжает публикацию дневника Дмитрия Волчека, журналиста и издателя. Фрагменты за 2016 год можно прочитать здесь и здесь.

1 января, Прага

Странно, что удалось дожить до 2017 года. Это мне бонус за хорошее поведение, на который я не очень-то и рассчитывал.

Катался на велосипеде по набережной. Никого нет, только занимаются джоггингом бородатые геи с колясками, из которых вопят дьяволы. На Императорском острове, где были охотничьи угодья Рудольфа II, а я еще недавно собирал подберезовики, теперь возводят исполинский завод по переработке фекалий. В небесах курлычут черные и белые птицы. «Вновь пошла передо мной по-будничному щеголять жизнь».

От вчерашних петард наконец что-то сместилось в ухе, заложенном еще со времени полета из Далласа в Вашингтон.

Получил альбом фотографий Питера Кристоферсона. Он имитировал катастрофы и несчастные случаи с некрасивыми, как и все англичане, молодыми людьми, рисовал им раны, ожоги, следы удушений.

Ретроспектива Джармуша. Можно было посмотреть три фильма подряд, но выдерживаю только два. «Ночь на Земле» смотрю в третий или четвертый раз. Когда-то мне казалось, что это гениальный фильм, сейчас уже не уверен, но парижская история про слепую и негра, итальянская — про Бениньи и умирающего епископа да и финская про пьяниц очень хороши. «Мертвец» же как был чепухой, так ею и остался.

2 января

Полтора часа катаюсь на велосипеде в парке. Восстановили все каналы, как во времена Рудольфа II, дубовый пригорок снова стал островом, и все похоже на картину Фридриха. Еще два фильма Джармуша: «Down By Law» (ужасный) и «Coffee and Cigarettes», местами смешной, особенно последняя сцена, с умирающим Тейлором Мидом, который вспоминает песню Малера. Не зря я вставил малеровский текст в стихи про «Патерсон».

3 января

Умер Ежи Помяновский, 95 лет. А его враг Станислав Куняев жив и выпускает журнал «Наш современник» (это не кончится никогда). Я тоже еще жив, потому что хорошо себя веду.

4 января

Доделываю «Мой бестиарий» Жуандо и оправляю в верстку. Гениальная книга, особенно злодейский финал про съеденного петуха.

Бронхит, но без температуры. Комическая старость с сиропом от кашля, хотя во сне я оказался в Афганистане, под бесконечным небом на перевале в горах Гиндукуш, возле бирюзовых озер Банди-Амир, при этом у меня совершенно другое тело, я молодой, безукоризненный манекен.

Несмотря на кашель, иду на «Stranger Than Paradise» и понимаю, что никогда его не видел. Или же совсем потерял память, потому что у меня была эта кассета.

5 января

Кашель не проходит. Лишь синяя американская таблетка (я выбросил коробку и теперь не знаю, как они называются) снимает приступ. Пишу обзор лучших фильмов года, в голове — воздушные ямы.

6 января

«Кроткая» Лозницы. Он, кажется, хотел перебрать все типажи русских людей, один омерзительнее другого, получилось что-то вроде фильма Сигарева «Жить», но с внезапным добавлением пира у Сатаны, словно из 1992 года. Россия может сделать с тобой что угодно, даже на расстоянии.

В Нью-Йорке в своей башне Трамп отбивается от врагов, кричащих, что он работает на Путина. В фейсбук ему пишут: «Mr Trump please have Russian hookers piss on things during your inauguration. It will be perfect entertainment».

Думаю об одном: куда-нибудь смыться. Осталось недолго (minutes to go).

7 января

Тузик не отходит от меня, лежит рядом, я боюсь, что он умрет, и щупаю, когда он засыпает, — жив ли. Начал читать книгу Артура Вандербильта про красавца Денема Футса, всеобщего любовника, и редактировать роман Энн Квин, там столько проблем, что это не кончится никогда. Купил билет на премьеру «Эдварда II» в Deutsche Oper. Возможно, перед поездкой в Берлин попаду на съемки порнофильма. Все мои желания сбываются, но чуть позже, чем следует.

8 января, Берлин

Думал, что автобус будет набит отдыхающими русскими, но никого уже нет, последний день каникул.

«Most of us come, go, and are gone, our lives lived in shades of gray no more distinguishable, no more memorable, than the squirrels in a park on a coming of winter morning» — пересказ Торо из книжки Артура Вандербильта. Пора ложиться в мюнхенскую клинику на тотальное сканирование.

Возле Цоо отгорожены пять метров со свечами, тут террорист задавил людей всего три недели назад, но новостей так много, что это уже кажется древностью. Решаю, что буду повиноваться внешней силе, которая меня куда-то перекидывает, и вместо музея Шарф-Герстенберг, где открылась выставка сюрреалистов, оказываюсь на Уландштрассе и в незнакомом ресторане получаю гениальный кокосовый суп и пудинг.

В бункере Бороса кассир ставит штамп на руку, как на дискотеке. Борос собирает белиберду: однорукий восковой Микки-Маус, держащий на цепи швабру с книгой Ницше, огромная машина, медленно выделывающая попкорн, стальные трубы в цементе — но сам бункер роскошный, и в его брутальных каморках весь этот джанк выглядит отлично. Иду по холодному берегу Шпрее мимо гигантской стройки на музейном острове к Zeughauskino: подсчитал, что посмотрю немую комедию «Замаскированная манекенщица» и успею в филармонию. Но не тут-то было: лузерского вида киновед полчаса читает лекцию про Эрнста Любича, который к «Манекенщице» отношения не имеет. Ухожу за полчаса до конца фильма, так и не узнав, выйдет ли замуж Диди за князя Сашу. В филармонии сгоняю со своего места человека, похожего на Вима Вендерса. Впрочем, зал полупуст. Больше всего боюсь, что нападет приступ кашля, как у той тетки в Парижской опере, но сдерживаю себя, и ансамбль Spectrum играет прекрасную сюиту Корнгольда, адажио Берга и симфонию Шенберга. Костя Лазарев ведет меня ужинать: все закрыто, кроме «Вапиано», где кончился томатензуппе и приходится грызть бездарную пиццу. Странная встреча, как будто предвещающая что-то, но совершенно ничего быть не может, так что отправляюсь в свой тусклый отель «Прибытие».

9 января

Собирался приехать в Мартин-Гропиус-Бау к открытию, но умудряюсь и тут опоздать. Время исчезает непонятно куда: вроде было 8 утра, но нет, уже 10. Нужно посмотреть Пину Бауш, которая закрывается сегодня, но я иду на Робера Дуано, нанявшего актеров, чтобы они изображали великий парижский поцелуй. Эта банальная открытка когда-то стояла у меня на столе в Ленинграде, оповещая о неизведанном мире заграничной любви и красоты. Выставка Омера Фаста грандиозная: особенно фильм о погребальных бальзамировщиках, которых изображают маленькие мальчики, говорящие взрослыми голосами.

Все рассчитал, чтобы попасть на кладбище Доротеенштадт и посмотреть инсталляцию Тарелла. Приезжаю вовремя, но в метро забиваю адрес, и карта направляет меня на другое кладбище с тем же названием, но на Африканишештрассе. Еду туда, но там ничего нет, все закрыто. О я дебил! Первый адрес был верный. Целый час потерян зря. Возвращаюсь на Потсдамерплац и ем суши, которые породили два года назад язву желудка. Кашель возвращается и становится нестерпимее, хотя прежней слабости больше нет. На Пину Бауш уже не попасть, решаю заняться шопингом, но от распродажи не осталось ничего замечательного: покупаю в KaDeWe черный свитер Sandro. В автобусе еду в Прагу один, даже в Дрездене никто не садится. Читаю роман Анн Куин, становящийся все бездарнее. Сердобольный водитель выбрасывает меня возле дома в ночной сугроб.

10 января

Анализ не показывает никаких вирусов, и глупая врачиха прописывает кодеин. Но и он не помогает. Покупаю билет на перформанс Алена Плателя в Вене, придется ехать днем, возвращаться среди ночи, а вечером улетать в Милан. Но почему бы и нет? Переписываюсь с двойником Гертруды Стайн, которая хочет издать порнороман Бориса Лурье.

11 января

Час разговариваю с Лозницей о «Кроткой», потом иду на программу короткометражных фильмов о смерти. Семь американских, один другого хуже (терроризм, дроны, Ирак), а последний — чешский, документальный, о крематории в Страшницах: татуированный сатанист рассказывает, как правильно сжигать трупы (чем толще человек — тем затруднительнее).

12 января

С утра отправляюсь в полицию за новым видом на жительство. Воображал эту процедуру как нечто унизительное, но все занимает две минуты: безнадежно беременная девочка заставляет меня в очередной раз сдать отпечатки пальцев и выдает карточку с кошмарной фотографией: я похож на мертвого клоуна.

В канадском центре говорят, что нужно есть кодеин и терпеть. От врача иду на виллу Франтишека Билека, дом интереснее говнисто-коричневых изваяний. В юности Б. травили глупые арт-критики, но Кафка его любил.

Собираюсь купить айвы, чтобы сделать отвар от кашля по рецепту Геворкян, но магазин восточной еды на набережной исчез, и напротив, в Манеже, вместо картин выставляют автомобили. Только галерея Moderna на прежнем месте, и там торгует поддельными гравюрами все тот же изнуренный педераст.

Хотел посмотреть в синематеке фильмы Чаплина, но нет сил: покупаю банку маринованных лимонов в ливанской лавке и иду домой. Как только ложусь в горячую ванну, кашель проходит.

13 января

Перечитал «Кроткую», это отлично написано, почти как «Страдания князя Штерненгоха». Надо уйти на пенсию и думать только о Достоевском.

14 января

Повторяю стихи Малахиевой-Мирович:

И про себя мне вдруг приснилось,
Что варюсь я в кастрюле тесной
С картофелем, луком и перцем,
Но кипящее сердце
Вдруг во мне завопило:
«Ничего, я воскресну, воскресну».

16 января

Павленский просит убежища в Париже, беру у него интервью. Умер старик Бафни О'Рурк, сто лет работавший у нас в новостях и внезапно появившийся в буфете со страшными признаками паркинсонизма — руки ходят ходуном. Его имя я узнал из некролога, а заодно и то, что он жил в Канберре и увлекался парашютным спортом.

Павленского и Оксану обвиняют в попытке изнасилования актрисы: они срезали с нее платье, она схватилась за нож и порезалась. И теперь будут жить в Париже, городе маркиза де Сада.

17 января

Иду пешком через парк: над железной дорогой вывесили для трейнспоттеров расписание поездов, проезжающих под мостом. Внизу мелким шрифтом напечатано: «Если вы испортите эту табличку, Джастин Бибер сочинит новую песню». Покупаю в лавке «У синего слона» имбирный чай и лечебные травы. Мне так нравится работающий там китаец, что я думаю усыновить его и торговать чаем вместе. Или можно ничем не торговать, а просто стоять рядом и смотреть на поезда.

Мальгин выложил опубликованные в 1992 году отрывки из моих воспоминаний о советской жизни. Написано ужасно, и я очень рад, что у меня хватило ума не дописывать и не издавать эту книгу. Но там есть смешные истории о моем кураторе из КГБ, о том, как меня обвинили в скупке аппаратуры для Бориса Гребенщикова, + о свадьбе сына министра угольной промышленности УССР и дочери лубянского генерала. (Я все это уже забыл. Была ли эта жизнь вообще?)

18 января

У Тузика выпадает шерсть, возили его к врачу. У ветеринара измятое лицо, словно после боксерского матча. Ко всем нам подбирается смерть, и я не знаю, как ей сопротивляться.

День провожу за изучением программы Роттердамского фестиваля (кажется, придется смотреть ретроспективу Яна Немеца, но это не так уж и безотрадно), вечером иду в филармонию на финский вечер по билету, купленному еще в августе. Сопрано Ану Комси под руководством мужа, дирижера Сакари Орамо, исполняет «Luonnotar». Но Сибелиус на этот раз меня увлекает не так, как Григ и композитор Юкка Тиенсуу с экспериментальным сочинением, вынуждающим ту же Комси кудахтать и цокать. В антракте обнаруживаю, что уже продают билеты на августовский фестиваль в Лахти. Ни разу за весь концерт не закашлялся, разве что чуть-чуть в антракте, и не нарушил божественной музыки из Страны тысячи озер.

19 января

Умер Сергий Астахов, слабоумный герой фильма Мавроматти, 32 года. Кажется, его поймали, когда он разделся догола в подъезде, посадили в сумасшедший дом, и там у него случился инфаркт. Последняя запись в его дневнике — июль прошлого года.

Иду в театр-скотобойню на «Замок» в надежде, что это будет нечто экспериментальное, но нет, землемер является на постоялый двор и т.п. Воображаю, как буду в Марианках скачивать один том Кафки за другим и медленно перечитывать всё: романы, письма, отрывки и наброски. Обычный театр утратил всякую достоверность, и я в антракте, решив, что это уже финал, чуть было не ухожу совсем, но потом спохватываюсь. Завтра — инаугурация Трампа.

20 января, Вена

Стоит захромать, и обнаруживаешь, что кругом полно колченогих; стоит простудиться, и повсюду слышишь надсадный кашель. Я и сам не думал, что способен издавать подобные звуки. Купил капли из корней герани. Кому пришло в голову ими лечиться?

Могутина выгоняют из квартиры на Мортон-стрит, а старуха Гертруда Стайн выделила нам деньги на издание порноромана.

Экзамен за чешский семестр: снисходительная преподавательница ставит мне 78 баллов из ста, хотя на том свете не говорят по-чешски.

В автобусе беру остаток верстки Анн Куин и тут, после полугода терзаний, решаю вообще не издавать эту книгу, пишу Лиле горькое письмо. Жалко Лилю, но и себя тоже жалко (да только себя и жалко). Do what thou wilt. Пока я еду в автобусе, Трамп превращается в президента. Милый постаревший Обама прощается с Белым домом.

Автобус опаздывает, и я начинаю волноваться, что не успею доехать до Фолькстеатра, но успеваю с поразительной точностью, за 10 минут до начала спектакля, и сижу на лучшем месте. «Nicht Schlafen» — гениальный балет, почти садистское порно, восемь мужчин и одна амазонка лупят друг друга и срывают одежду под Пятую, а затем Вторую симфонию Малера и зулусские танцы с бубенцами на лодыжках. Красота необычайная, и больше всего мне нравится молодой араб с невинно-безупречным телом, готовый на самые возмутительные выходки. Но мне достается негр: он спускается со сцены, проползает на наш второй ряд, пожимая руки всем сидящим. Рядом со мной хохочет маленький человек, похожий на Дмитрия Рубинштейна. Возвращаюсь на ночном автобусе № 60, передо мной сидят австрийские мальчики, говорящие на непостижимом жаргоне, понимаю лишь два слова: секс и сперма. Приезжаю домой в половине четвертого утра, не могу уснуть.

21 января, Милан

Если бы я был стюардессой, я бы снял столь безобразно кашляющего пассажира с рейса: может, у него лихорадка Эбола? Но всем пох**. Прилетаю не в Мальпенсу, а в маленький аэропорт Линате почти в центре Милана, последний автобус только что ушел, скоро полночь, уезжаю на такси в отель «Чарли». «А он сейчас разинет рот пред идиотствами Шарло».

22 января, Вольпедо

Оказываюсь возле ангара Биккока как раз в тот момент, когда охранник открывает ворота. Сумасбродная инсталляция Лоры Провост, поиски дедушки, скрывшегося в туннеле, и то, ради чего я приехал: скульптуры Кисио Суги, постминимализм. Ансельм Кифер добавил к своим семи небесными дворцам еще пять картин, усыпанных семечками подсолнуха, и лучше бы этого не делал. Успеваю из ангара доехать до Чентрале и сесть на свой поезд. Но Google Maps загоняет меня в ловушку: на станции Понтекуроне, где я по его велению выхожу, нет никаких такси, но я почему-то уверен, что все получится, иду по пустой улице до бара, возле которого курят веселые забулдыги, обращаюсь к ним на своем колченогом итальянском, они тут же вызываются помочь, звонят кому-то по цепочке, и в конце концов появляется такси, которое за 30 евро довозит меня до музея Пеллиццы. С ужасом обнаруживаю табличку, что музей открыт только по субботам, и уже готов уходить (в слезах), но что-то меня останавливает, и в самом деле появляется тетка и отпирает дверь. Открыта всего одна комната, где, надо думать, он и повесился, тут остались выцветшие наброски к «Четвертому сословию», манекен на стуле и белый путто на стене. Вся деревня Вольпедо уставлена мольбертами с репродукциями картин Пеллиццы, а в церкви дрожит скромный святой Себастьян со стрелой, пронзившей пах через набедренную повязку. Иду пешком в соседнюю деревню Монлеале, я — единственный постоялец экофермы, и меня принимают по-княжески: роскошный вегетарианский ужин с долгими французскими разговорами о Путине. Дед владельца гостиницы мастерил для Пеллиццы рамы. Его жена, ухоженная старая сплетница, обожает Берлускони. Готовит и убирает молодой педерастического вида филиппинский слуга Фрэнсис. Два часа гуляю по деревне, возвращаюсь в сумерках.

23 января, Монлеале

Милые хозяева вызываются отвезти меня в Тортону, мне очень плохо, хотя я не подаю вида: от кашля, видимо, повредилась мышца у ребра, и теперь каждое движение сопровождается болью. Удается кашлять как бы в антрактах жизни, когда рядом никого нет, и почти все мои приступы проходят незамеченными. Я в таком сумраке рассудка, что сначала не понимаю, что хозяева меня ждут, и сижу в комнате, а потом невежливо залезаю в машину на переднее сиденье, отодвинуть мне его не удается, так что я совершенно подавляю старуху в норковой шубе, продолжающую всю дорогу сплетничать из своего заточения.

В Милане бросаю рюкзак в гостинице и иду по бутикам. Купить нечего, все уродское, но и я не могу смотреть без слез на отражение в зеркалах. Надо ехать на курорт, похудеть и загореть. Вспоминаю, что Прада открыли новый музей, и иду туда 40 минут по становящимся все беднее кварталам. Это завод, перестроенный Ремом Колхасом, зеркальные стены, золотые башни. В «доме с привидениями» висят платья Луизы Буржуа, а в комнате с обоями в виде волосатых рук и ног лежит в детской кроватке восковой брусок, окруженный зелеными деревянными яблоками. Огромная выставка Уильяма Копли, американского хулигана, рисовавшего голых баб. В его ужасных картинах такая сексуальная одержимость, что у меня внезапно встает. Но лучше всего ангар, наполненный скульптурами Эдварда Кинхольца, огромная сцена убийства негра белыми монстрами в окружении пяти машин с горящими фарами. В груди у жертвы плавают пластиковые буквы N E G R O.

Обедаю в отличном ресторане, в который ведет меня инстинкт, и забываю на столе любимые перчатки.

Музей Новеченто возле собора открывается картиной Пеллиццы «Четвертое сословие». Ее изучают пригожие школьники. Очень хороший де Кирико, одна картина Донги, один портрет Шипионе, отличный Гуттузо и несколько этажей обычной белиберды: эпатаж Манцони, продырявленные холсты Фонтаны, арте повера, стробоскопические комнаты, вступать в которые можно, только подписав бумагу об ответственности за эпилептический припадок. За окном виден игольчатый собор, на крыше которого Ален Делон тискал Анни Жирардо.

Все, если не считать утраты перчаток, проходит на удивление гладко. Успеваю в последнюю секунду перед закрытием бутика купить Андрею свитер, переодеться, взять билет на поезд в аэропорт и дойти до Ла Скала. 80-летний Зубин Мета, погрязший в юдофилии настолько, что сам стал похож на циничного еврея, дирижирует превосходно, и весь концерт (пышное «Чудо» Гайдна, непонятные фрагменты Веберна и крутящаяся за своим хвостом симфония Шуберта) очень хорош, но лучше всех я: опять не закашлялся ни разу. Но, когда встаю и иду в гардероб, приступ набрасывается на меня, словно век-волкодав.

Завтра вставать в 4 утра. В соседнем номере какая-то драма: похоже, кто-то заперся внутри, взбудораженные друзья пытались выбить дверь, но чем дело кончилось, выяснить не удается.

24 января

Успеваю не только встать в 4:30, дойти до вокзала, успеть на поезд, а потом и на два самолета с пересадкой в Вене, но и купить перчатки.

Тузик опять заболел, везем его к врачу, инфекция, прописывают антибиотик.

Пытаюсь одолеть роман Кревеля, ничего не могу понять, потом читаю, что премию «НОС» дали Олегу Зоберну, и берусь за его рассказы, смешные, вся новая русская литература вышла из Сорокина, как из волшебного баобаба.

25 января

Раздобыл антибиотик, но пока не принимаю его, потому что выпиваю с К. бутылку Gavi и провожу вечер в разговорах о мужской проституции на Кубе.

26 января

Выставка Юргена Теллера: Шарлотта Рэмплинг ловит лисицу, осел ест кексы из расписных тарелок, иллюстрируя рассказ о том, как арабский погонщик верблюдов пытался его вы*бать. Ужинаем в новой «Ботеге», наполненной чирикающими пидорасами. Два часа лежу в ванной и читаю Кревеля.

27 января

Публикую смешное интервью с Зоберном, выращивающим свиней на православном экоподворье, и книжка его смешная, все это уже написали Сорокин и Мамлеев, но не грех и повторить. Чтение превратилось в хождение по растаявшему озеру, через шаг проваливаюсь. От кашля скоро лопнут последние сосуды в голове.

28 января

На траурном столике портрет журналиста, умершего от паркинсонизма, сменили на портрет секретарши, умершей от рассеянного склероза. Будущего нет (и все дозволено).

29 января, Роттердам

В книге, которую я читаю в самолете, Гор Видал влюбляется в 12-летнего Тримбла, который семь лет спустя погибнет в бою при Иводзиме: японский солдат-самоубийца ворвется в укрытие, схватит его в объятия и взорвется вместе с ним. В Схипхоле, пока я размышляю, где бы зарядить чип-карту, прямо на моих глазах уходит intercity direct в Роттердам. Нужно ждать следующего, но я сдуру сажусь в самый медленный брюссельский поезд. И все же, хотя шансов почти нет, высшие силы устраивают все так, что я успеваю на шаттле доехать до кинотеатра. Мой попутчик — Марк Раппопорт, и я спешу на его фильм про Эйзенштейна. Раппопорт говорит с режиссершей-феминисткой и осуждает какого-то чернокожего гея за поддержку Трампа.

Встречаюсь с Мартовым, и мы смотрим софт-порно необычайно высокого гламурного тайваньца: садомазохистские девушки мучаются в клубах пара. Потом белая нудистка идет по пляжу, на который волны вышвыривают изможденных негров. Зал заполнен дистрибьюторами и режиссерами, простых зрителей нет, зато все фестивальные рестораны забиты. Кино умерло, осталась только жратва. С Аней Цирлиной смотрим неизвестный мне фильм Феррери с Мастроянни, который сначала надувает воздушные шары, а потом бросается из окна. Счастлив, кто падает вниз головой.

30 января

Отличный фильм про Рауля Руиса. В детстве он собирал в кустах возле железнодорожных путей кости самоубийц, бросавшихся под поезд, а в «Трех кронах» превратил эйзенштейновское червивое мясо в червивого матроса. И сам готовил суп куранто, которым нас потчевали на острове Чилоэ.

31 января

В «Витте де Витт» выставка Эрика Бодлера, которому нечего выставлять, кроме своей левизны. Смешной фильм Миике: полет с небоскреба в пасти тигра. Пью чай с Плаховыми, жалующимися на власть тьмы, и снова смотрю «Манифесто». Кейт Бланшетт кричит: «Судьба человека не важнее судьбы электрической лампы» — и она права.

Продолжение следует.

Понравился материал? Помоги сайту!