«Я прежде всего член партии русской литературы»

В «Книге мертвых» Эдуард Лимонов подробно рассказал о «дурной выходке» Иосифа Бродского, предложившего для рекламы на обложке американского издания романа «Это я — Эдичка» следующий текст: «Герой Лимонова — тип и героя, и автора — знаком нам по классической литературе. Это Свидригайлов». (Впрочем, возможно, более точно цитирует этот текст Лев Лосев: «Это написано Смердяковым, который предпочел перо петле».) После чего их с Бродским «почти случайные, но регулярные» встречи на протяжении 1975–1982 годов прекратились. Характерно, что при этом Лимонов никак не комментирует характер этих случайных встреч. Между тем, судя по публикуемым ниже документам, они не в последнюю очередь сводились к просьбам Лимонова помочь с публикацией его стихов в журнале «Континент», где Бродский был членом редколлегии и пользовался непререкаемым авторитетом у его главного редактора Владимира Емельяновича Максимова.

Впервые Бродский выступает в качестве пропагандиста стихов Лимонова в письме Максимову еще 10 октября 1975 года: «Почему бы Вам также не напечатать Лимонова (слыхал, что ему его стихи завернули). Он, по-моему, вполне ничего: у него там не просто смехуёчки, как на первый взгляд показаться может, а чего-то посерьезней — хотя и не намного посерьезней, это правда» ^[1].

Максимов, будучи по преимуществу прозаиком, редко вмешивался в формирование стихотворной части журнала, вследствие чего передал это пожелание поэту и переводчику Василию Бетаки, который тогда отвечал в журнале за современную поэзию, — с результатом предсказуемым, то есть отрицательным; почему предсказуемым — станет ясно из публикуемого ниже письма Лимонова к Максимову.

Лимонов после эмиграции из СССР крайне скупо публиковался как литератор (несколько текстов в журналах «Грани» и «Время и мы»; особняком стоят публикации в таких кружковых изданиях, как изданный Михаилом Шемякиным в Париже альманах «Аполлон-77» или парижский же журнал «Эхо» под редакцией Владимира Марамзина и Алексея Хвостенко). Написанный в 1976 году роман «Это я — Эдичка» еще пребывал в рукописи, до широкой известности его автору было далеко, и Лимонов остро нуждался в легитимации собственного литературного статуса с помощью престижных культурных институций русской эмиграции третьей волны — а возглавляемый Максимовым журнал «Континент», несомненно, был первой и главной такой институцией. Поэтому, очевидно, его обращения к Бродскому за помощью продолжились.

15 сентября 1977 года Бродский специально пишет Максимову с просьбой опубликовать переданные Лимоновым в редакцию «Континента» через живущего в Париже бывшего ленинградского писателя Владимира Марамзина стихи:

«<...> я считаю, что его стоит и следует напечатать. Прежде всего, потому что стихи весьма интересные и хорошие. Во-вторых, потому что он сильно нуждается. В-третьих, потому что довольно ему в Геростратах ходить. Чем больше он непечатаем, тем больше шансы, что: а) он еще чего-нибудь выкинет, б) сов. пресса им людей пужать будет.

Главное же, что стихи, по-моему, очень хорошие и в них масса тонкачества. Если надо, я могу врезку сочинить, но думаю, что можно и без этого обойтись, чтоб ажиотажа не разводить. Если уж всякие там Бетаки и Волохонские возможны, то Лимонова не печатать — просто грех. Политически он, конечно, не Бриан, и даже может просто бл∗дь (хотя я не думаю этого — просто очень хочет прославиться, как тот чеховский мальчик); но ведь и не всякий Бриан и не всякая бл∗дь хорошо стихи по-русски пишут. Последнее, по-моему, важнее всего на свете вообще, а в русском журнале и подавно» ^[2].

Результатом была первая публикация стихов Лимонова в «Континенте» № 15 (1978) в рубрике «Мастерская» с предисловием Бродского. Текст предисловия мы даем в приложении к настоящей публикации, а предшествовавшие выходу стихов Лимонова в «Континенте» письма — самого Лимонова Максимову и Максимова главному редактору нью-йоркской газеты «Новое русское слово» и члену редколлегии «Континента» Андрею Седых (Якову Моисеевичу Цвибаку) — ниже.

Эдуард Лимонов — Владимиру Максимову

2 ноября 1977 года
Нью-Йорк

Многоуважаемый Владимир Емельянович!

Обращается к Вам Эдуард Лимонов. И вот по какому поводу:

Пользуясь любезным согласием Миши Шемякина передать Вам лично это письмо, я считаю своевременным и нужным попытаться защитить себя перед Вами от сплетен и слухов, которые распространяются обо мне в Париже. (К сожалению, не только в Париже — здесь, в Америке, тоже.) Это тем более важно для меня, так как оказалось эти сплетни и слухи повлияли на Ваше решение — не печатать в настоящее время мой текст «Русское» в «Континенте».

Мне написал и Марамзин, и говорил по телефону Миша Шемякин, что будто бы в Париже распространяется слух, что я «ходил в советское посольство». Я утверждаю, что это совершеннейшая ложь, намеренно рассчитанная на то, чтобы очернить мое имя. Я не встречал ни единого живого советского гражданина (за исключением Бэллы Ахмадулиной и ее мужа) с тех пор, как покинул СССР в сентябре 1974 года. Ни одного. Если бы Вы знали меня лично, то без труда поняли бы, что для человека моего типа это невозможная вещь — на «хождение» я не способен по темпераменту моему и полной моей независимости от кого бы то ни было. Разумеется, я не могу предъявить справку из советского посольства, удостоверяющую, что я туда «не ходил», но может ли тот, та или те, кто сообщил Вам об этом, представить хоть малейшие доказательства? Повторяю, это наглая ложь.

Здесь в Нью-Йорке кое-кто уверен, что я агент КГБ. Передавали мне о таких же идиотских слухах в Париже. Слава богу, я имею хороший характер и отношусь к идиотам со снисхождением. Но не так относится к ним русская эмигрантская печать. Здесь в Америке они вообще не упоминают мое имя, даже если я выступал, например, на собрании в защиту Мустафы Джемилева и крымских татар. То же, насколько я имею опыт, и в Европе.

Началось же все это, Владимир Емельянович, после опубликования 25 ноября 1975 г. моей статьи «Разочарование» в газете «Новое Русское Слово». Я не знаю, читали ли Вы эту статью или нет. «Разочарование» было честной попыткой размышления над судьбами эмиграции. Америка, как Вам известно, приняла большое количество людей из СССР. Если во Францию попали исключительно писатели, художники, то мы здесь имеем многотысячную эмигрантскую среду — массу «нормальных», простых людей из Одессы, Москвы, Ленинграда, Украины, Кавказа, Средней Азии и пр. Я писал о них, и то, что я написал в «Разочаровании», было по-журналистски правдиво. Увы!

Ответственность за напечатание «Разочарования» несет г-н Седых, он статью лично редактировал и решил печатать, хотя и отметил, что она очень острая. Г-н Седых прежде всего бизнесмен, и он рассчитывал, что статья принесет (и она принесла) газете множество новых подписчиков.

Однако после напечатания статьи, уже через шесть дней, против меня была организована кампания. Начал ее сам же опомнившийся (ему посоветовали опомниться кое-какие американские организации) г-н Седых, напечатавший уже 27 ноября под псевдонимом Н. Гроссман письмо в редакцию «Разочарование или короткая память?».

И пошло-поехало. Кампания была организована по типу подобных же газетных кампаний в СССР, и куда как не безвредная. Была статья под названием «Вода на советскую мельницу». Были такие, например, высказывания: «Э. Лимонов пишет только о Нью-Йорке, только о своих знакомых, только об эмигрантах, отмечающих до сих пор день чекиста». Или: «Об основной причине эмиграции евреев из СССР Э. Лимонов не упоминает, совсем как в антисемитской “Литературной газете”». (Некто В. Давыдов автор этих строк, НРСлово от 5 декабря 1975 г.)

Простите, Владимир Емельянович, что я перечисляю это Вам, копаться в этом не доставляет мне никакого удовольствия, я хочу только указать на первоисточники грязи и сплетен.

Два месяца единственная ежедневная русская газета за рубежом лила на меня грязь, грязь увозили вместе с газетой во Францию, в Канаду, в Новую Зеландию, в Англию и где там она еще распространяется. И ни одного письма в защиту моей точки зрения напечатано не было, хотя таких писем было достаточное количество. Я знаю это доподлинно от сотрудников газеты, с которыми вместе тогда еще работал, корректором шесть дней в неделю. Кампания закончилась в начале января 1976 года, и тогда же меня выставили из газеты, и я остался без средств существования в городе, где каждый десятый не имеет работы.

Я не считаю г-на Седых злодеем или агентом СиАйЭй или эФБиАй. Г-н Седых бизнесмен, как я уже сказал, был когда-то небесталанным журналистом. Вражды ко мне личной он, думаю, не питал, не понимал моей поэзии, но считал, что я один из лучших русских журналистов (его собственные слова). У меня есть три его книги, подаренные мне с очень дружественными надписями. Но для г-на Седых — антисоветизм — бизнес (газета приносит очень хороший доход, хотя это обстоятельство тщательно скрывается от простодушных стариков и старух-пожертвователей, посылающих в газету последний грош, в «нашу газету», как они пишут), если ради бизнеса нужно уволить способного молодого человека по фамилии Лимонов, предварительно облив его грязью на весь эмигрантский мир, — то это небольшое дело. Г-н Седых на своем веку видел немало талантливых молодых людей. Очевидно, сейчас г-н Седых говорит, что я плохо работал или был алкоголиком?

Далее — все более воды на советскую мельницу. В феврале московская «Неделя» разразилась статьей «Это горькое слово, “Разочарование”» (1976). Меня, мою статью, цитировали по испытанному советскому способу — мне не нужно Вам объяснять, Владимир Емельянович, как они это делают. Есть ли моя вина в том, что выдержки из моей статьи использовали? Я этой вины не вижу. В том же 1976 году в отель Winslow, где я жил, приехали израильские тележурналисты и сняли фильм, и взяли у некоторых эмигрантов интервью. Потом этот фильм показали в Израиле как агитационный — «Вот, мол, как плохо живут те, кто поехал в Америку». Эмигрантов, как видите, используют все, это только один пример.

В январе 1977 г. г-н Седых собственной персоной напечатал в НРСлове статью «Вариации на тему о поджоге», где точно по такому же советскому правдо-известинскому методу препарировал один из моих текстов «Дневная передача Нью-Йоркского Радио» — произведение фантастическое, по жанру близкое к «Дню открытых убийств» Ю. Даниэля, объявил меня изощренным садистом и обвинил меня ни больше ни меньше как в поджоге редакции НРСлова. Через неделю меня вызвали в эФБиАй. Так я стал «врагом народа», я полагаю, американского.

Тогда же я написал «Открытое письмо г-ну Седых», но ни одна русская газета, в том числе и парижская «Русская мысль», письмо не опубликовала.

Почему же г-н Седых после года молчания вдруг вспомнил о своем бывшем сотруднике? Неужели только сгоревшие несколько стульев в редакции газеты толкнули его на это? Нет, я полагаю, не стулья. В декабре 1976 года мой друг и соавтор журналист В. Пруссаков, вместе с которым мы написали несколько статей, которые не напечатала ни одна американская газета и которые были напечатаны (увы, только в пересказе) в Лондонской Таймз в 1975–1976 гг., был уволен из «Нового Русского Слова» после двух лет службы. Специальным письмом в оффис, который занимается пособием по безработице, г-н Седых требовал, чтобы В. Пруссакову пособие это не выплачивалось, — случай для Америки довольно необычный. Я же в письме в этот оффис заявил, что считаю увольнение Пруссакова преследованием за убеждения, административной репрессией и готов дать показания по его делу в суде, под присягой. События эти произошли в конце декабря 1976 г., а статья о поджоге появилась 11 января 1977 г. Статья эта — настоящий донос, неудивительно, что эФБиАй проявило ко мне внимание и продолжает проявлять его до сих пор. Еще в сентябре этого года люди из эФБиАй встретились с моей бывшей женой, очевидно, решив, что она мой враг, имели с ней двухчасовую беседу и всё интересовались моей жизнью и жизнью В. Пруссакова. Были опрошены и другие эмигранты по этому поводу — если нужно, могу привести фамилии.

Я никого не убил, не ограбил, даже никогда ни одной статьей, ни печатно, ни устно в беседах не хвалил СССР, не говорил, что жалею, что уехал из СССР. Мое отношение к советским господам неизменно. Но мне неприятно внимание ко мне эФБиАй. Вся моя вина заключается в том, что я, не в пример многим, стал почти американцем — выучил язык, имею множество знакомых и друзей, живу реальной жизнью этой страны, разделяю тревоги и опасения ее простых людей. Америка — моя страна теперь, ее проблемы это и мои проблемы. Я не таюсь в углах, я хочу свободно высказывать свои взгляды, то, чего мы были лишены в СССР. Мой опыт жизни в Америке, в частности отношения с ее якобы свободной печатью, пока горький опыт, хотя, я думаю, это не безнадежно, кажется, в одной нью-йоркской газете в ближайшие недели появится интервью со мной. Не появится, я буду бороться здесь снова и снова за свое право печататься.

Я не жалуюсь, что мне по стечению обстоятельств пришлось начать здесь жизнь с самого начала — я работал здесь на кухне — басбоем, грузил мебель, красил оффисы, да и сейчас сижу без постоянной работы — двигаю декорации для театра, пеку пироги и пельмени для богатых людей, убираю им комнаты… всего не перечислить…

Но враги мои распространяют упорные слухи о том, что я не работаю и живу на иждивении американских налогоплательщиков. «И он еще смеет критиковать Америку». Смею. Для меня ложь это ложь, несправедливость есть несправедливость, независимо от того, кто лжет: «страна победившего социализма» или «самая крупная страна западной демократии».

Вот я всё это Вам пишу, а ведь не надо бы, лучше бы для меня не вдаваться в подробности, не писать Вам ничего об отношении к свободному миру, просто сказать, что я был и остаюсь противником советской власти, антисоветчиком, что полнейшая правда. Как ни странно, здесь бывшие члены партии, люди, работавшие для разных учреждений типа «институт международного рабочего движения» и пр., прекрасно нашли себе соответствующие места в Вашингтоне и слывут честнейшими американскими благонадежными гражданами. Художники, рисовавшие портреты Ленина и членов Политбюро, рисуют Солженицына и Голду Меир, как некто художник Клеонский. И таких множество. А вот я расскажу Вам немного о своей судьбе, и Вы увидите, что я никогда к советской власти отношения даже не имел, имел отношение только к русским людям, и как же это так получается, что меня и агентом КГБ называют, и оплевали, а эти гибкие люди в честных ходят, а?

Я вырос, Владимир Емельянович, на рабочей окраине. Все мои одноклассники сейчас или в тюрьме, или в перерыве между тюрьмами, и я в первый раз с приятелями магазин ограбил, когда мне 15 было. Я Вам пишу это не стесняясь. Вы поймете, я Ваши книги читал, знаю, какая у Вас юность была. Так вот, сколько мне сил стоило из этого в нормальный мир вылезти, только на любви патологической к книгам да на удаче жизненной и спасся. В мои 19–21 я был рабочим литейного цеха завода «Серп и Молот» в Харькове. Два с лишним года там работал, да не каким-нибудь прихлебалой конторским, а обрубщиком, чего и мужики-то здоровенные не выдерживали подолгу. «Висел» на доске почета. До сих пор горжусь, и не потому что Советы и их власть, а потому что умею работать. И денег много зарабатывал, но беспокойство смутное, не моя это жизнь — я чувствовал. Что-то мне иное нужно.

Дальше познакомился с еврейской женщиной (впоследствии моя вторая жена), и она мне целый мир открыла — стихи — Хлебников, Пастернак, Мандельштам, проза 20-х годов… С живыми поэтами, художниками познакомила. Я бросил всё и ушел только в стихи, в литературу. На жизнь нужно было зарабатывать — научился шить — шил брюки на дому, нелегально. Понял, что для моего развития нужно мне в Москву, чтоб учиться у людей повыше меня. Приехали в Москву и стали жить без прописки. Голодно было, тяжело, ни одного знакомого поначалу. Терпел и писал. Порой по 10 часов в сутки. Учился писать. Честолюбивый был и есть. Постепенно оброс друзьями, стал известен как поэт в Москве и других некоторых городах. Начал с 1968 г. печатать свои стихи в виде отдельных сборников на пишущей машинке и продавал их сброшюрованные по 5 руб. штука. И не потому, что за рубль удавлюсь и шкурник, как Вам какой-то идиот сказал (мне Миша Шемякин передавал), а потому что жить нужно было, что-то есть, во что-то одеваться, а я свободу свою и полную непричастность к советскому строю ценил высоко.

У меня нелегкая жизнь в СССР была, спросите тех, кто меня знал, хоть того же Эрнста Неизвестного (он мне сборники мои продавал), моя вторая жена сошла с ума. И сейчас где-то в психбольнице в России — действительный мой грех. Для нее непосильной наша жизнь оказалась.

Я очень русский человек, Владимир Емельянович, и в моих стихах и прозе, и в поведении жизненном. Я говорю это с гордостью и русским всегда быть старался, то есть все что есть даже и ненужного, позы этой, пальто не надо, во мне в избытке всегда было. Обвинение в том, что «за рубль удавится», меня злит больше, чем «агент КГБ». Я рублей этих, когда они у меня в карманах были, не жалел, швырять их старался при народе, как русскому человеку и поэту положено, пусть это поза и выпендреж и пусть порой этих нелегких денег было и в глубине где-то жалко.

В Москве я квартиры снимал, прописки у меня так до отъезда и не было. Время от времени раз в пару лет появлялись какие-то люди в штатском и, запугивая соседей, требовали от них содержимое моего мусорного ведра. Во всех этих случаях я тотчас менял квартиру. В осень 1973 года я был арестован КГБ и выслан из Москвы (за проживание без прописки и отказ сотрудничать с ними — стучать на моих друзей-дипломатов, их у меня было множество). (Вот тут-то его и завербовали, скажут мои враги.) По заступничеству того же Эрнста Неизвестного — его каких-то высокопоставленных друзей — меня в конце концов оставили в покое, посоветовав уехать по израильской визе («Многие Ваши друзья уехали, живут в Израиле, в Европе, не хотите ли и Вы?»). В 1974 г. я уехал. Выпустили почти сразу, две недели, кажется, и ждал всего. Вот вся история.

Ни одной публикации в СССР не имею, хотя последние годы посылал стихи в журналы. Морочили голову годами, говорили, что в восторге от моих стихов, но что нужно, мол, подождать (Юность, Смена и пр.). Так и не дождался.

Здесь в Америке я не коммунист, не социалист, не член какой-либо партии. Если говорить о моей позиции, то я прежде всего член партии русской литературы. Еще я, очевидно, прирожденный журналист, потому что меня интересует жизнь. Я испытываю удовольствие от работы с людьми, «расколоть» человека в интервью, например, для меня увлекательное занятие, добраться до его сути, отмести всё, что он [вставка от руки, нрзб], выяснить, что он скрывает. Если у меня все будет хорошо с английским языком, с правописанием, рассчитываю в ближайшие год-два поступить в школу журнализма при Колумбийском университете. Пока еще не поздно, а американский журнализм самый профессиональный в мире, что ни говори.

Я не думаю, что я безгрешен или не ошибался. Но в главном моя жизнь была правильной жизнью, таких грехов, чтоб их с дрожью замаливать, у меня нет. Почему же у меня положение отщепенца?

Я слышал, что против меня выступает В. Бетаки. Я его не знаю и никогда не видел. Но мне понятно, почему. Я напечатал 15 июня 1975 г. в НРСлове статью под названием «О двух книгах», где среди прочего была рецензия на публикацию В. Бетаки в «Гранях 95» — «Реальность абсурда и абсурдность реальности». В. Бетаки опубликовал стихи некоторых московских «подпольных» поэтов и анализ их творчества. Чего стоил этот анализ, когда все было перепутано и, например, из шести стихотворений Сапгира, напечатанных под его именем, только одно принадлежало ему. Такая же чепуха с И. Холиным, Е. Кропивницким. Мой упрек В. Бетаки был: «Следует писать только о том, что хорошо знаешь». Я не обижал Бетаки как личность, не обвинял его, что он чей-то агент, а только указал на его литературную недобросовестность. Как видите, у него четкая память, и он платит мне теперь не совсем понятной мне ненавистью. Все это пахнет плохо, ужасно, будь на дворе у нас 37-й год и Россия, такая ненависть обернулась бы десятью годами в лагере.

Я уверен, что все обвинения против меня построены на подобной же «прочной» основе. Очевидно, именно поэтому стихи мои за три года моего пребывания за границей не были опубликованы нигде по-русски, за исключением Аполлона[-77].

Володя Марамзин написал мне, что Вы сказали, что не можете напечатать сейчас мои стихи в Континенте, что нужно подождать, чтобы ситуация утихла и переменилась. Мне очень горько, Владимир Емельянович. Я воспринимаю это Ваше заключение, или приговор «по делу Лимонова», символически, как победу тьмы, зла, слухов и сплетен, обиженных самолюбий и несвободы внутри нас над искусством.

За несколько лет здесь все мы (может, и моя неосознанная доля в этом есть) построили в эмигрантском мире свой миниатюрный социализм, эмигрантский, основанный на тех же принципах внутренней несвободы. А несвободу мы привезли с собой. Тому свидетельство не только «дело Лимонова», но и все злоключения Миши Шемякина, суды и пересуды и многое другое.

Простите еще раз за вынужденно длинное письмо.

С уважением и наилучшими пожеланиями
Э. Лимонов ^[3]

Владимир Максимов — Андрею Седых

9.01.1978, Париж

Дорогой Яков Моисеевич!

Считаю необходимым поделиться с Вами своими соображениями по поводу одной предстоящей публикации в нашем журнале.

По уставу «Континента» каждый член редколлегии имеет право настаивать на публикации какого-либо материала, за который он берет на себя личную ответственность. Совсем недавно с таким настоянием обратился к нам Иосиф Бродский, предложив журналу стихи Эдуарда Лимонова. Большинство членов редколлегии, включая меня, безусловно против такой публикации, но пойти на конфликт с таким ценным и уважаемым сотрудником, как Бродский, мы не нашли для себя возможным. Мы решили в первый и последний раз опубликовать 3 рекомендованных им стихотворения с его, Бродского, препроводительными словами, выделив всю публикацию в отдельную рубрику.

Уверяю Вас, дорогой Яков Моисеевич, что для всех нас этот шаг — вынужденный. К счастью, по условиям того же устава «Континента» член редколлегии не может употреблять вышеупомянутого права дважды и подобная уступка с нашей стороны больше не повторится.

В силу сложившихся между нами отношений я считал своим долгом уведомить Вас заранее.

Примите мои поздравления с Новым годом и Рождеством Христовым,

Ваш В. Максимов ^[4]

Приложение

«Мастерская»

От редакции:

Так мы назвали свою новую рубрику, под которой у нас будут публиковаться произведения поэтического эксперимента. Открывает рубрику член редколлегии журнала Иосиф Бродский, предлагая вниманию нашего читателя стихи Эдуарда Лимонова.

Стихи Э. Лимонова требуют от читателя известной подготовки. То, что представляется в них эксцентрическим, на деле есть не что иное, как естественное развитие той поэзии, основы которой были заложены М.В. Ломоносовым и освоены в нашем столетии Хлебниковым и поэтами группы Обериу. Обстоятельством, сближающим творчество Э. Лимонова с последними, служит глубокий трагизм содержания, облеченный, как правило, в чрезвычайно легкие одежды абсолютно сознательного эстетизма, временами граничащего с манерностью. Обстоятельством же, отличающим Э. Лимонова от обериутов и вообще от всех остальных существующих или существовавших поэтов, является то, что стилистический прием, сколь бы смел он ни был (следует отметить чрезвычайную перенасыщенность лимоновского стиха инверсиями), никогда не самоцель, но сам как бы дополнительная иллюстрация высокой степени эмоционального неблагополучия — то есть того материала, который, как правило, и есть единый хлеб поэзии. Э. Лимонов — поэт, который лучше многих осознал, что путь к философическим прозрениям лежит не столько через тезис и антитезис, сколько через самый язык, из которого удалено все лишнее.

Иосиф Бродский

---

^[1] Bibliothèque de documentation internationale contemporaine, Nanterre, France. Материалы журнала «Континент», переданные В.Е. Максимовым. Carton F ∆ 1127 (27.4) © Фонд по управлению наследственным имуществом Иосифа Бродского. 2020

^[2] Bibliothèque de documentation internationale contemporaine, Nanterre, France. Материалы журнала «Континент», переданные В.Е. Максимовым. Carton F ∆ 1127 (27.4) © Фонд по управлению наследственным имуществом Иосифа Бродского. 2019

^[3] Bibliothèque de documentation internationale contemporaine, Nanterre, France. Материалы журнала «Континент», переданные В.Е. Максимовым. Carton F ∆ 1127 (27.9)

^[4] Впервые опубликовано Еленой Скарлыгиной (Из архива журнала «Континент» // Континент. 2006. № 129. С. 290–291).

Понравился материал? Помоги сайту!