Павел Литвинов и создание «Индекса цензуры»

12 января 1968 года, в день оглашения приговора на «процессе четырех», западные радиостанции передали открытое письмо Ларисы Богораз и Павла Литвинова «К мировой общественности» — о нарушениях в ходе процесса. На это письмо ответил поэт Стивен Спендер — телеграммой, подписанной писателями, учеными, музыкантами. 8 августа, за две недели до ввода советских войск в Чехословакию, на который он ответит организацией демонстрации на Красной площади, Павел Литвинов отправил Стивену Спендеру письмо, где предложил создать организацию, занимающуюся проблемами свободы слова. В ответ на это предложение был создан журнал «Индекс цензуры», главным редактором которого стал филолог и переводчик Майкл Скэммел. К юбилею Павла Литвинова и к годовщине передачи письма Стивену Спендеру мы публикуем воспоминания Майкла Скэммела ^[1].

Ольга Розенблюм

— В какой мере именно письмо Павла Литвинова повлияло на создание «Индекса цензуры»? Вероятно, оно было лишь одним из стимулов? Новое издание появляется, когда есть круг людей, объединившихся для его создания, когда очевидна ниша, которую это издание может занять. Кто реально занимался созданием «Индекса», определял его стратегию?

— В письме Павла Литвинова к Стивену Спендеру ничего не говорилось о цензуре как таковой. Он просил создать международный комитет прогрессивных интеллектуалов для мониторинга свободы слова повсюду. Комитет не должен был быть антикоммунистическим, он должен был защищать и тех, кто подвергается преследованиям за свои прокоммунистические взгляды. «Дело не в том, что та или иная идеология неправильная, — добавил Литвинов, — а в том, что она не должна применять силу, чтобы продемонстрировать свою правильность».

Спендер проконсультировался с философом Стюартом Хэмпширом по поводу формирования комитета из видных интеллектуалов, и они обратились к богатому редактору газеты The Observer Дэвиду Астору с просьбой, чтобы тот вступил в этот комитет и предоставил необходимые средства для того, чтобы комитет мог предпринимать какие-то действия. Для такого шага были веские основания. В 1961 году Астор опубликовал статью британского юриста Питера Бененсона о правах человека, которая привела к созданию «Международной амнистии» — крупнейшей и наиболее эффективной правозащитной организации своего времени.

Первый комитет создал некоммерческую компанию с ограниченной ответственностью под названием Writers and Scholars International (WSI), в которую вошли известные юристы, писатели, ученые, журналисты, бизнесмены, а также первый директор «Международной амнистии» Мартин Энналс. В The Observer было помещено объявление с призывом подавать заявки на должность директора новой организации, и выбрали меня. Программы у WSI еще не было, и моя задача состояла в том, чтобы разработать ее, основываясь на письме Литвинова.

Первоначальной идеей комитета было создание еще одной правозащитной организации, но «Международная амнистия» уже прекрасно работала, и казалось, что нет необходимости создавать еще одну такую же организацию. Другое предложение заключалось в том, чтобы WSI стала дочерней организацией «Международной амнистии», но мы с Мартином Энналсом решили, что это была бы плохая идея, так как у нас разные цели. Я снова изучил письмо, и мне бросилось в глаза, что одной из самых важных форм «подавления свободы слова» является цензура, а интеллектуалов цензура затрагивает больше всех.

«Цензура» — очень старое слово, восходящее к Древнему Риму и хорошо известное задолго до того, как была усвоена современная версия прав человека. Новыми в середине XX века были, однако, ее масштабы и способы ее использования как левыми, так и правыми правительствами в ситуации сильной поляризации после Второй мировой войны. Слева были СССР и европейские страны советского блока, а также Китай и левые режимы Азии, Африки и даже Северной и Южной Америки (например, Куба); справа были военные режимы Южной Америки (Бразилия, Аргентина, Чили после переворота и т.д.), схожие правительства в некоторых регионах Азии и Африки и правые правительства в европейских странах — в Испании и Португалии. Что касается роли, которую играл Международный ПЕН-центр в деле защиты свободы слова, то он ограничивался лишь писателями и журналистами. В 1976–1986 годах я возглавлял комитет «Писатели в тюрьмах» Международного ПЕН-центра, и таким образом ПЕН и «Индекс» поддерживали работу друг друга в этот период и продолжили впоследствии.

У комитета было очень мало денег, и потребовалось бы время, чтобы собрать необходимые нам для деятельности средства, но я хотел по возможности начать какую-нибудь работу сразу же. Я понял, что журнал можно выпускать очень дешево. Его даже можно было бы печатать на машинке, как, например, самиздат. Итак, письмо из Москвы непосредственно дало толчок к созданию Writers and Scholars International, к тому, что я решил сделать нашей темой противостояние цензуре, и к тому, что я изобрел «Индекс» как средство для распространения наших идей. Эта программа была одобрена и курировалась Спендером, Астором и другими членами комитета WSI.

— Мне кажется, что сегодняшнему читателю нашего с вами разговора, может быть, стоит пояснить, почему среди других нарушений прав человека, весьма существенных, вам показалось важным выбрать именно проблему цензуры. Что такое проблема цензуры к началу 1970-х годов — на фоне других существовавших уже организаций, таких, как «Международная амнистия» и ПЕН-центр?

— В начале 1970-х годов «права человека» еще вовсе не были четким понятием, и некоторые влиятельные критики заявляли, что никаких прав человека не существует. «Международной амнистии» с большим трудом удалось достичь того, чтобы это понятие утвердилось в его нынешнем виде, и эта организация отнюдь не была столь популярной и модной, как сейчас. Это означало, что в такой маленькой стране, как Великобритания, не было места более чем для одной такой организации, поэтому я хотел создать «Индекс» в качестве интеллектуального союзника и поддержки «Международной амнистии», но не в качестве ее дочерней организации. Когда к нам поступали чисто правозащитные вопросы, мы передавали их в «Международную амнистию», а когда они получали сообщения о цензуре или о чем-то, что подверглось цензуре, они передавали их нам.

— Какой виделась ситуация в России в конце 1960-х вам, создателям «Индекса»? И как этот образ изменился во время вашей поездки в Россию? Читая публикации начала 1970-х о советских диссидентах, я вижу, что в них постоянно звучит надежда, что в России наконец появилась оппозиция, что Россия пробуждается... Поэтому мой вопрос — о том, как это «пробуждение» виделось теми, кто реагировал на письмо «К мировой общественности» и создавал «Индекс» (Россия как страна со своей литературой и историей vs Россия в контексте других стран, где нарушаются права человека).

— Это сложный вопрос. В начале 1960-х годов я был недавним выпускником университета и первые несколько лет после окончания учебы работал переводчиком-фрилансером. В эти годы я переводил книги Константина Федина («Города и годы»), Владимира Набокова («Дар» и «Защиту [Лужина]»), Достоевского («Преступление и наказание»), Толстого («Детство», «Отрочество» и «Юность»), книги менее известных авторов, в том числе один советский детективный роман, поддельный порнографический роман и роман, написанный таксистом-эмигрантом. Я следил также за переменами в Советском Союзе, и мне казалось, что после перемен, спровоцированных секретной речью Хрущева на XX съезде, 1960-е стали временем возможного оптимизма. Новые молодые писатели, такие, как Евтушенко, Вознесенский, Аксенов, вместе с людьми из круга Литвинова призывали к демократии. До 1969 года, когда я перевел «Мои показания» Анатолия Марченко, я не понимал, как мало изменилось в действительности и как много еще оставалось лагерей. Я был глубоко разочарован, когда те диссиденты, которые хотели реформировать советский режим, были разгромлены и многие из них оказались в тюрьме. К концу 1960-х годов диссиденты сформировали свою неофициальную оппозицию, самиздат процветал, и я был готов помогать как только мог.

— Павел Литвинов вспоминает, что вы познакомились в доме у Айхенвальдов. Обсуждали ли вы с диссидентами во время вашего приезда в Россию возможности сотрудничества? Как эти возможности изменились к 1974 году, когда в эмиграции оказались сразу Солженицын, Максимов, Галич, Шрагин, Литвинов и другие?

— Я ездил в Советский Союз в июне 1973 года ради двух вещей. Первая — по возможности связаться с Александром Солженицыным с тем, чтобы написать о нем книгу, а вторая — познакомиться с другими диссидентами, сообщить им о создании «Индекса» и предложить им присылать для него материалы. Под материалами я имел в виду статьи, рассказы или стихи, а не политическую информацию, потому что ее мы могли получать из уже существовавших источников, состоявших в контакте с «Международной амнистией» и другими группами на Западе. Я путешествовал с другом, и большинство людей, с которыми мы познакомились, были писателями и художниками — среди них были Андрей Синявский, Юлий Даниэль, Евгения Гинзбург, Ефим Эткинд, Лев Копелев, Лидия Чуковская, Рой Медведев, а также певец Александр Галич и скульптор Вадим Сидур. В какой-то момент Копелев устроил встречу с Александром Солженицыным на даче у Мстислава Ростроповича и сказал, что Литвинов тоже там будет, но нас перехватили два милиционера, которые приказали нам уехать и вернуться в Москву. После этого за нами везде следили, а в аэропорту по дороге домой меня задержали, устроили мне личный обыск с полным раздеванием и заставили лететь более поздним рейсом. Позже в «Известиях» появилась длинная статья с перечислением моих «преступлений» и обвинением диссидентов, с которыми я встречался, в подрывной деятельности, но никаких дополнительных действий против них предпринято не было. Возможно, из-за этого опыта — а также из-за моей памяти, которая в старости начала меня подводить, — я совсем забыл о том, что встречался с Литвиновым в другой раз в СССР; я не помню, о чем мы говорили, помимо того, что он пишет в своих воспоминаниях ^[2].

Когда Солженицын, Литвинов, Максимов и другие видные диссиденты добрались до Запада, они подчеркивали репрессивный характер советского общества и обличали деспотизм его правительства. Их присутствие увеличило общий поток информации об оппозиции внутри Советского Союза и повысило осведомленность Запада о том, что там происходило. Эмигранты-диссиденты также привезли с собой известия о бесчисленных случаях цензуры, о которых мы не знали. Кроме того, они установили мощные прямые связи с диссидентами, остававшимися в Советском Союзе.

— С конца 1960-х годов советские диссиденты искали контактов с «Западом», не всегда ясно понимая, как устроены западные институции. Хотите ли вы что-то сказать по поводу этого поиска контактов и представлений о «Западе», демократии, либеральных ценностях? Думаете ли вы, что вы были одним из посредников между диссидентами и Западом? Помните ли вы других посредников — журналистов, славистов, сотрудников посольств?

— В Советском Союзе цензура была настолько сильна, что советским гражданам было крайне тяжело получать верные сведения о Западе. Это должно было быть вдвойне трудно — не имея личного опыта демократических норм, понять и без того замысловатые (и уже с многовековой традицией) правила управления в таких странах, как Британия, Франция, Италия и Западная Германия, а тем более сложности американского федерализма. Тем не менее мне казалось, что диссиденты, ответственные за выпуск «Хроники текущих событий», и те, на кого они опирались, имели достаточно ясное представление о демократических принципах (в отличие, к сожалению, от Солженицына). Пониманию этих принципов способствовали контакты с западными журналистами и дипломатами в Советском Союзе, а кроме того, переписка с их сторонниками за границей. Въезд в Советский Союз мне лично был запрещен после досмотра КГБ, поэтому моими основными контактами стали эмигранты. Да, думаю, что я был посредником благодаря моим переводам, моему общению с диссидентами и благодаря тому, как именно я писал о них в «Индексе».

— 1974 год — это не только эмиграция многих значимых для диссидентского круга людей, но и создание (проекты создания) разных изданий на русском языке. Наиболее заметным оказался «Континент», но были и другие проекты. Вы помните их?

— Да, но не очень хорошо. Мне казалось, что они предназначались в основном для советских эмигрантов или для того, чтобы контрабандой провозить их в СССР для советских читателей.

— В феврале 1974 года выслали Солженицына, незадолго до этого вышел первый том «Архипелага ГУЛаг». Можно ли сказать, что на фоне всколыхнувшегося интереса к «Архипелагу» и к Солженицыну, т.е. интереса к репрессиям сталинских времен, как-то изменился (стал больше, меньше, иным) интерес западных политиков, интеллектуалов, изданий и т.д. к теме современных репрессий в Советском Союзе? Что больше интересовало университеты или других организаторов публичных мероприятий — прошлые репрессии или современные?

— Солженицын просвещал Запад на тему ГУЛАГа с момента публикации в 1962 году «Одного дня Ивана Денисовича», за которым последовали «В круге первом» и «Раковый корпус». Другие авторы (в особенности Варлам Шаламов) наряду с политическими мемуаристами тоже расширяли познания Запада, поэтому к моменту появления «Архипелага ГУЛаг» тема трудовых лагерей была вполне знакома образованной публике. Тем не менее книга Солженицына стала сенсацией и заставила тех, кто мало знал об этой теме или недооценивал ее значение, пересмотреть свои взгляды. В этом смысле книга Солженицына и возродила интерес, и изменила воззрения людей на эту тему. Что было самым важным для западных ученых и политиков — прежние или современные репрессии в СССР, — я не знаю. Я бы сказал, что «Архипелаг ГУЛаг» подогрел интерес и к тем, и к другим и заставил читателей сравнить их.

— Помните ли вы общественную (западную) реакцию на сборники «Из-под глыб» и «Самосознание» ^[3], на понятия «народ» и «интеллигенция» в рамках дискуссии о России, ее прошлом и будущем?

— Собранную Солженицыным книгу «Из-под глыб» я очень хорошо помню, так как она была опубликована примерно в то же время, когда я заказал перевод «Письма вождям» и опубликовал его под эгидой «Индекса». Эссе Солженицына, собранные в «Глыбах», были ясными и хорошо написанными, но западных читателей ошеломили консервативные и националистические взгляды Солженицына и подчеркивание им той роли, которую в любом будущем государстве должна была играть православная церковь. К сожалению, я не помню «Самосознание», но догадываюсь, какая там основная мысль. Обе книги появились в то время, когда будущее посткоммунистической России обсуждалось диссидентами, при этом Литвинов, Чалидзе и другие редакторы «Хроники текущих событий» смотрели на западную демократию как на образец для подражания, Солженицын же обращался к российской традиции... По-моему, «Самосознание» не нашло широкой читательской аудитории и не оказало большого воздействия на западную общественность в то время, но, возможно, я ошибаюсь.

— Каковы были дискуссии вокруг создания «Индекса»? Каким ему быть? С какими организациями сотрудничать? Было ли какое-то сотрудничество с оставшимися в Москве диссидентами?

— Идея «Индекса», характер его содержания и его редакционная линия были придуманы мною. Я представил свои идеи комитету WSI, который задал вопросы, высказал предложения и с энтузиазмом поддержал проект. Тогда я был один, работал в небольшом офисе в лондонском Ковент-Гардене, который в то время еще был фруктово-овощным рынком. Моей первой задачей было добывать деньги, что комитет в основном и делал для меня. Я нанял одного помощника, затем двух и нашел специалиста по печати и распространению журнала. Когда первый номер «Индекса» вышел в свет, мы не знали, будет ли второй.

В этом первом номере я изложил нашу миссию. Колонка редактора начиналась следующими словами:

«Во всем мире цензура используется как инструмент управления. Писателей, ученых, художников и журналистов преследуют за выражение мнений, непопулярных среди власть имущих, налагаются неисчислимые ограничения на свободный обмен художественными произведениями и на обмен информацией. Примеры использования таких ограничений хорошо известны, например, в Португалии, Советском Союзе, Бразилии, Испании, Южной Африке, Греции, в большей части Восточной Европы, в Китае, Индонезии, а также в некоторых из новообразованных государств Африки. Разумеется, этот список далеко не исчерпывающий, и ситуация постоянно меняется. Нельзя также игнорировать тот факт, что в Северной Америке, Великобритании, Франции и других странах Запада периодически возникают угрозы цензуры».

Как вы можете догадаться, разнообразие этого списка было нашим ответом на призыв Литвинова сделать организацию внепартийной, и я размышлял об идеологическом измерении этого призыва в редакционной статье: «Некоторые читатели с математическим уклоном, несомненно, будут подсчитывать количество статей, посвященных отдельным странам, чтобы установить, являемся мы “розовыми” или “реакционерами”. Я не знаю, к каким выводам они придут, но наша политика заключается в том, чтобы не быть ни теми, ни другими и обеспечивать баланс в масштабах нескольких номеров “Индекса”, а не в рамках каждого номера».

Мы установили контакты с многочисленными диссидентами — отдельными лицами, группами и организациями — по всему миру, включая, конечно, Советский Союз, и они присылали нам надлежащую информацию. Мы не хотели подвергать опасности наши источники. Если бы кого-то из них поймали на сотрудничестве с нами, их могли бы обвинить в шпионаже или государственной измене. Поэтому наши договоренности были спонтанными и устными. Мы просили, чтобы нам присылали бюллетени, новостные релизы, объявления и т.д., а другую информацию собирали независимые исследователи и журналисты или независимые лица (часто это были туристы), которые знали о наших интересах и передавали нам новости.

Основной западной организацией, с которой мы работали, была «Международная амнистия». Помимо нее мы установили контакты и с другими правозащитными организациями в США, Франции, Германии, Скандинавии и т.д.; с эмигрантами-диссидентами, у которых связи на родине были лучше, чем у нас; с массмедиа, такими, как Всемирная служба Би-би-си, «Радио Свобода» и радио «Свободная Европа»; с учеными, изучавшими политическую ситуацию в различных регионах и странах; с журналистами, занимавшимися тем же самым.

— Осенью 1974 года Павел Литвинов приезжал в Лондон и читал лекцию в Королевском институте международных отношений. Вы помните тот его визит, его выступление, реакцию на это выступление?

— Выступление Павла в институте было посвящено теме «Правозащитное движение в СССР», и перед возвращением в Америку он сделал серию подобных докладов в британских университетах. Не знаю, как прошли эти университетские доклады, но тот, который он делал в Лондоне, привлек огромное внимание, собралось очень много народа, и Павлу прекрасно удалось показать слушателям, насколько большим и хорошо организованным стало российское правозащитное движение. Позже его доклад был опубликован в «Индексе» и анонсирован на видном месте на обложке журнала.

Добавлю, что его визит стал для меня особым событием. Павел был героем, благодаря которому началось все наше предприятие. Его тепло приняли в небольшом кругу наших сотрудников, и он прожил у меня несколько дней перед началом своего турне. Это был высокий, широкоплечий, улыбающийся человек, с которым было очень легко общаться. Трудно было поверить, что он проявил такую твердость и отвагу на демонстрации против советского правительства и его правоохранительных органов. Он рассказал массу историй о том, что ему довелось испытать за годы своей диссидентской жизни в Москве. Моя жена и четверо детей очень его полюбили. Меня тронуло, что он привез с собой маленькое полотенце, еще советское. Оно напомнило мне те полотенца, которыми я пользовался в годы Второй мировой войны. Он это свое полотенце забыл у нас, и оно сразу же стало называться «полотенцем Павла». Мы хранили его как сувенир до тех пор, пока мои дети не выросли. Проведя недолгое время в Англии, Павел вернулся в Америку, где стал профессором, а меня все больше и больше поглощала работа над биографией Солженицына. Мы виделись время от времени на конференциях, и Павел помнит, что несколько раз приезжал к нам в «Индекс» ^[4]. Я не помню этого, и мой бывший коммерческий директор считает, что его визиты в Англию оплачивал не «Индекс», но очень вероятно, что он приезжал навестить нас каждый раз, когда был в Англии.

— Что вы знали о «Хронике текущих событий»? Почему вам не подошло предложение Павла Литвинова о сотрудничестве «Индекса» с «Хроникой прав человека в СССР», которую издавал в Нью-Йорке Валерий Чалидзе?

— Я слышал о «Хронике текущих событий» как о надежном источнике информации с самого начала ее существования, еще до возникновения «Индекса». Начиная с 1971 года «Амнистия» публиковала «Хронику» по-английски, и главным редактором этих публикаций был Питер Реддуэй, один из основателей «Индекса». Поэтому мы быстро получали доступ к каждому номеру «Хроники» и брали оттуда много информации. Что касается Валерия Чалидзе, я познакомился с ним во время его первого визита в Англию, и, конечно, мы были подписаны на его «Хронику прав человека в СССР».

Мечта Павла об объединении «Индекса» и «Хроники» Чалидзе, как он сейчас признает, была несбыточной ^[5] — не только потому, что мы оба, и Чалидзе, и я, были редакторами c сильной волей, но и потому, что наши цели были разными, особенно в одном аспекте, который я хотел бы подчеркнуть. Чалидзе и его «Хроника», как и Литвинов и редакторы «Хроники текущих событий», были ориентированы исключительно на защиту всех видов прав человека в одной стране — СССР, в то время как «Индекс» был посвящен одному, но очень важному праву — свободе слова — во всем мире. СССР и остальная часть советского блока в Восточной и Центральной Европе, вероятно, в той или иной степени фигурировали в каждом номере журнала, но еще больше места там отводилось другим странам мира, и об этом нельзя забывать. Таково было желание Павла, высказанное в письме Стивену Спендеру, и оно придавало специфическую окраску всему, что я делал тогда и что рассказал вам сейчас.

---

^[1] Вопросы, подготовка к публикации, а также интервью с Павлом Литвиновым, фрагменты которых приведены в сносках, — Ольги Розенблюм. Перевел с английского Кирилл Левинсон.

^[2] Павел Литвинов: «Я в Москве у Юры Айхенвальда встречаю, как мне казалось, молодого человека. Оказалось, что он старше меня. Он говорит: “Меня зовут Майкл Скэммел, я вам очень благодарен, я получил из-за вас работу”. Я говорю: “Как интересно, я не знаю, как я мог вам дать работу”. Он говорит, что, когда Спендер получил письмо от меня, он обратился к человеку по имени Астор…»

^[3] Из-под глыб: Сб. статей / А.И. Солженицын, М.С. Агурский, Е.В. Барабанов, В.М. Борисов, А.Б., Ф. Корсаков, И.Р. Шафаревич. — Paris: YMCA-Press, 1974; Самосознание: Сб. статей / Сост. П. Литвинов, М. Меерсон-Аксенов, Б. Шрагин. — Нью-Йорк: Хроника-пресс, 1976.

^[4] Павел Литвинов: «И был ежегодный слет Writers and Scholars International и “Индекса”, где обсуждалось, что печатать. Я преподавал, у меня расписание было жесткое. Конференция “Индекса” приходилась на мои весенние каникулы, которые были во второй половине марта, и я прилетал в Лондон на несколько дней, и мы заседали. Начиная года с 1976-го, может быть, с 1977-го. Раз шесть-семь я летал».

^[5] Павел Литвинов: «Я провел несколько дней в Лондоне со Скэммелом, выступал, и мы занимались фандрайзингом для журнала. У меня даже была идея слить его с “Хроникой”.

С “Хроникой” была хитрая история. Мое возвращение из ссылки примерно совпало с моментом, когда решили под давлением ГБ приостановить издание “Хроники”. С конца 1973 года до моего отъезда в марте 1974-го много было разговоров об этом. Мы были с Таней Великановой у Тани Ходорович, и они сказали, что решили возобновлять “Хронику”. А меня Валерий [Чалидзе] уже через кого-то спросил, хочу ли я быть членом редколлегии издательства “Хроника Пресс”: когда приостановилась московская “Хроника”, Чалидзе начал делать свою “Хронику защиты прав человека”, которая выпускалась издательством “Хроника” (в разное время ему помогали Питер Реддуэй и Эд Клайн). “Хронику” по-английски издавала “Международная амнистия”. А по-русски перепечатывал НТС. Я говорю: если вы хотите, я буду говорить, что я официальный представитель “Хроники”, потому что будет война с НТС и, если я буду представителем “Хроники”, у нас будет сильный козырь.

Я думал, что “Хроника” и “Индекс” похожи и близки, но слишком разные были люди, разные страны. Это была мертворожденная идея, Чалидзе отказался и был прав, и Скэммел тоже не очень интересовался».

Понравился материал? Помоги сайту!