Малолетние преступники

В этом году исполняется 110 лет со дня рождения Ариадны Сергеевны Эфрон.

В эти новогодние дни я листаю старые блокноты с моими записями ее рассказов и думаю, что, если бы Бог дал ей веку да еще освободил каким-то чудесным образом от материнского архива, какую бы книгу своей жизни она написала. Но случилось как случилось. А блокнотам уже полвека. И кажется, что записи эти — крошки хлеба Мальчика-с-пальчика, отмечающие дорогу в невидимое, но как-то угадываемое прошлое, в тот мир, где нас не было.

И я все чаще возвращаюсь памятью в те ранние зимние вечера давно прошедших лет, когда еще не включилось над нашими головами эсхатологическое ускорение, когда было время сидеть и разговаривать, рассказывать и слушать, когда убиралась со стола чайная посуда, вытиралась клеенка и А.С., взяв в руки вязанье и поставив на стол пепельницу, произносила привычный зачин: «А рассказывала я тебе про …?»

И просто хочется вспоминать ее с самых первых дней этого не такого уж юбилейного для нее, но нового для нас всех 2022 года. А утром сегодня встретился мне рассказ вполне святочный, почти полностью отвечающий всем требованиям этого жанра: и праздник, о котором идет речь в середине рассказа, и элементы фантастики в обстановке места действия, и мораль в нем кое-какая имеется, и даже непременно веселое окончание — с учетом невеселых общих обстоятельств — удалось общими силами устроить.

Елена Коркина

Малолетние преступники

Во время войны к нам в лагерь привезли малолетних преступников. Были они действительно малолетние и вряд ли преступники, ибо у каждого в жизни — в такой юной еще жизни — произошли какие-то тяжелые события. Некоторых из них надо было просто лечить. Например, один мальчик говорил: «Я у тетки сумку вырываю, а она, паскуда, не выпускает, тогда я раз ее по руке бритвой!» — ну тут уж все ясно. А были и другие. Например, один, Витя. Незабвенный.

Работали они все у нас в красильном цеху. Здесь и жили. Одеты все были кое-как, обмундирование-то было рассчитано на взрослых, пока там перешьют… А у нас было тепло, потому что все время топились печи.

Вообще это было какое-то прямо средневековое производство, фантастика! Лагерь был старый, и когда-то этот промысел занесли сюда крестьяне из села Семенова, раскулаченные, посаженные на заре советской власти. Цех был большой, в два ряда шли сушильные печи, и перед ними два ряда низких столов, за которыми мы сидели друг против друга. К нам поступали готовые белые ложки, плошки, чашки, вообще всякая посуда, изготовлявшаяся в соседнем деревообделочном цеху. У нас процесс их обработки распределялся так: сначала эти ложки-плошки обмазывали олифой, которую тоже, кстати, сами варили (а это очень сложно, как я увидела), складывали рядами на доски и несли в печь. Вынимали, опять мазали, опять совали в печь — и так семь раз, пока они не приобретали этот желто-золотистый ровный тон. И тогда они поступали к нам, художникам, и мы их расписывали старинным плавным семеновским узором, трехцветным — зелень, черная и охра (последняя, кстати, — самая прочная краска). А мне, имеющей кое-какие профессиональные навыки, это было просто и скучно делать один и тот же узор, поэтому я делала двести разных, выполняя норму в два-три раза больше. И мне разрешали иногда оставаться вечерами и делать сколько-то впрок в расчете на отстающих, больных, чтобы их поддержать: ведь кормили-то с выработки. И этими вечерами я пригляделась к нашим новичкам.

Все они курили, все матерились, а были совсем детьми.

Я очень быстро с ними подружилась — нашла ключик, то есть особого ключика и не надо было находить, а просто в отношениях с детьми — да и со взрослыми тоже, но с детьми особенно — должен быть всегда элемент игры, развлечения. Поняв, что с курением бороться бесполезно, я решила использовать это по-другому. Взяла большую деревянную миску из тех, которые мы красили, и сказала: «Ну вот что, ребята, хватит материться, пора научиться разговаривать нормально. Теперь будем так: кто ругнется, сыплет в эту чашку табак на одну самокрутку. А в субботу то, что наберется, будем делить между всеми, включая меня».

И очень хорошо действовало. Кто-то забудется и пошлет соседа, а сосед: «Тетя Аля, он ругнулся!» Я подхожу с чашкой: «Ну, сыпь». И сыпали беспрекословно.

Однажды зашел к нам в цех один заключенный, учитель из Белоруссии, такой сгорбленный, жилистый, голова лысая и горящий взгляд, вообще очень интересный человек был. Так вот, заходит он и кому-то из взрослых начинает что-то рассказывать с возмущением: «И вот я ему, падле, говорю — куда ты, так твою мать, норму мне завышаешь…» И вдруг детский голосок: «Тетя Аля! Тетя Аля!»

Подхожу с чашкой: «С вас табачок, Прокопий Савельич, на две цигарки, так как вы совершеннолетний…» Поглядел, насупился и полез в карман за кисетом. И с тех пор, прежде чем ругнуться, оглядывался и потом уж, шепотом…

И вот был среди них один, Витя, с которым у меня ничего не выходило. Был он худенький мальчонка лет 12–13, а на вид восьми. Ходил он в черном комбинезоне, надетом на голосе тело. Сзади одна пуговица была оторвана, и было видно худенькое, синее детское тельце. Как-то после работы я подхожу к нему: «Витя, дай я тебе пуговицу пришью». Он как волчонок смотрит — а лицо совсем взрослое, мужское, с такими жесткими складками — и говорит сквозь зубы: «Катись отсюда, б∗∗∗∗ ! Не вяжись — хуже будет».

И так на все отвечал. Ну я больше не вязалась. И вот однажды уходила я после работы в барак и вдруг вижу — сидит этот Витя в уголке и плачет. Я подошла: «Что у тебя случилось?» — «Катись отсюда!» — сквозь слезы. Я села рядом: «Ты скажи, Витя, ведь я не просто так спрашиваю, может быть, я смогу тебе помочь».

И он рассказал. Родителей он потерял в самом начале войны и остался вдвоем с сестренкой, которую очень любил. Так они вдвоем и жили. Он ее кормил, одевал, учил, вообще всячески спасал. Для нее и воровать начал. Однажды их забрали в детский приемник и оттуда послали в детский дом, но в разные: сестренку в один, его в другой. Он убежал ее разыскивать, его поймали, отправили в другой детский дом. Он опять убежал, его опять поймали. Он опять убежал… и так далее… и наконец попал он сюда, потеряв единственное, что у него было, — сестру.

Я сказала: «Давай попробуем ее найти. Вдруг найдем. Я пойду к начальнику лагеря и попрошу его сделать запрос…»

И он поверил мне и дал на этот раз пришить пуговицу на штанах. А я пошла к начальнику и попросила его сделать запрос через Всесоюзный розыск. И однажды меня к нему вызывают, и он дает мне письмо — нашлась Витина сестра! И это все произошло очень быстро, потому что исходило не от заключенного, а от администрации.

Пришла я в цех, принесла Вите письмо, он просто задрожал от радости. Я говорю: «А теперь, Витя, ты должен работать, чтобы заработать деньги и послать ей к Новому году посылку. А пока давай напишем ей письмо. Садись и сам пиши». Он написал. Я проверила: «Смотри, вот ошибочка, и вот, и вот… Неудобно так посылать, перепиши». Переписал он, отправили. «А теперь будем ждать ответа и зарабатывать деньги».

И стал Витя работать, и стал совершенно другим человеком, у него появилась цель.

Перед Новым годом Витя мне говорит: «Тетя Аля. Ну как же, будем посылку посылать сестренке?» — «Да, — говорю, — сейчас пойдем узнаем, сколько ты заработал». Пошли мы в бухгалтерию и узнали, что заработал он 50 рублей. «А теперь, Витя, ты иди к начальнику лагеря и попроси его, чтобы эти твои деньги он с твоего счета перевел сестре, а мы напишем воспитательнице (с воспитательницей переписывалась я — чудная женщина оказалась), чтобы она купила на эти деньги все, что сестренке нужно». — «Тетя Аля, а может быть, вы попросите у него?» — «Нет, ты должен пойти сам. Мне нетрудно, но ведь ты-то скоро освободишься, устроишься на работу, возьмешь к себе сестру — и все должен будешь делать сам, меня ведь не будет рядом, так что надо привыкать к самостоятельности уже сейчас».

И пошел Витя, сам пошел.

А потом он очень старательно и хорошо работал, зарабатывал на их с сестренкой будущую жизнь. А потом он освободился, их всех очень быстро после войны освободили.

Я прибавила к заработанным им деньгам еще какую-то сумму со своего счета и проводила его до вахты. Радостный он уезжал. Обнял он меня на прощание и поцеловал, обещал писать. И правда, одно письмо я от него получила.

* Внесен Минюстом РФ в реестр НКО, выполняющих функцию иностранного агента.

Понравился материал? Помоги сайту!