Эхо суда над Иосифом Бродским

От публикатора ^[1]

Сохранилось немало свидетельств, запечатлевших обстоятельства и отголоски громкого судебного процесса в феврале-марте 1964 года. Нелишне пополнить их еще одним документом — письмом Геннадия Шмакова, написанным через три недели после второго суда (Бродский к тому времени уже достиг Норенской). Отправленное во Львов, где я тогда находился ^[2], оно красноречиво отображает настроения среди той части ленинградской интеллигенции, что остро переживала расправу с поэтом и открыто ему сочувствовала.

Мы познакомились с Геной на рубеже 1960 и 1961 гг. Хорошо помню, как и где: на площадке второго этажа филфака ЛГУ, перед входом в коридор, где обычно — в перерывах между лекциями — толпились студенты. Разговорившись, мы почувствовали интерес друг к другу и взаимную симпатию. Гена был курсом старше меня и учился на классическом отделении; я же был германистом. Однако принадлежность к разным филологическим кафедрам ничуть не помешала нашему знакомству, скорее, наоборот: мы были любознательны и всеядны. Гена хорошо знал французский язык, изучал немецкий; я же с первого курса помышлял о том, чтобы заняться древнегреческим (и позднее осуществил, хотя и поверхностно, свое давнее намерение на занятиях у А.И. Доватура).

Мы быстро сдружились. Гена охотно приходил ко мне на улицу Желябова, а позднее, когда он переехал из студенческого общежития к своей будущей жене Марине Годлевской, стали встречаться у него на улице Остоумова (Васильевский остров) — иногда вдвоем, а иногда и в шумной молодежной компании. Говорили о книгах, в основном иностранных, что попадали нам в руки, о новых переводах; читали друг другу свои стихи.

Имя Геннадия Шмакова не требует нынче длинного комментария. О нем часто вспоминают, когда речь заходит о Барышникове или Бродском, его нью-йоркских друзьях. Собственно, Гена был знаком с Бродским еще в Ленинграде ^[3], но именно в Нью-Йорке они «нашли друг друга». Бродский посвятил ему стихотворение «Венецианские строфы II» (1982), откликнулся на его уход стихотворением «На смерть Геннадия Шмакова» (1989) и проникновенно отозвался о нем в одном из своих разговоров с Соломоном Волковым.

Вспоминая о Шмакове, друзья и очевидцы последних лет его жизни (Бродский, Барышников, Людмила Штерн) воссоздают его достоверный облик. Талантливый, обаятельный, утонченный, обладающий прекрасной памятью, восприимчивый к иностранным языкам, Гена тянулся к культуре, более того, — был ею насыщен: историей, поэзией, филологией. «Пленник культуры», — сказал о нем Бродский ^[4]. Это подтверждает и публикуемое ниже письмо. Построенное на цитациях, иноязычных вкраплениях и разного рода «филологизмах», оно в полной мере передает особенный склад Гениной личности.

Впрочем, это письмо примечательно не только своей стилистикой; важнее его содержание. Осудив Бродского, власть готовилась нанести удар по его защитникам (В.Г. Адмони, Е.Г. Эткинду, Н.И. Грудининой) — трем ленинградским писателям, осмелившимся поддержать «злостного тунеядца». Сигналом о надвигающихся репрессиях послужило частное определение Дзержинского народного суда, обвинявшего всех троих в том, что они «пытались представить в суде его пошлые и безыдейные стихи как талантливые, а самого Бродского как непризнанного гения» ^[5]. Поэт А.А. Прокофьев, в то время первый секретарь правления ленинградской писательской организации, намеревался «дать ход» этому решению. Уже обсуждались карательные меры, которые следовало применить к «провинившимся»: порицание, выговор, отстранение от работы «с молодыми» и т.п. Под угрозой оказались их статьи и книги, уже одобренные и отправленные в печать. Суд и дальнейшие события оказались «знаковыми»: в них отразилось противостояние власти и гуманитарной интеллигенции, отчетливо наметившееся в эпоху Оттепели. Все ждали репрессий и готовились к худшему. По городу ползли тревожные слухи. Эта напряженная ситуация второй половины марта 1964 года, упрятанная в цитаты, иносказания и туманные полунамеки, и составляет основное содержание письма.

Рассказывая мне о том, что происходит в городе, Гена неоднократно упоминает о переводческих семинарах при ленинградском Доме писателя имени Маяковского. Не удивительно: в нашей тогдашней жизни эти семинары играли заметную роль. Задуманные как своего рода кружки, в которых начинающие переводчики — под руководством опытных мастеров — должны совершенствовать свое умение, они разительно отличались от прочих «литературных объединений» того времени, образуя своего рода «оазисы», где мы встречались и свободно говорили друг с другом. Это происходило, по большей части, в гостиных Дома писателя (бывшем доме графа Шереметева). Особой притягательной силой обладал устный переводческий альманах «Впервые на русском языке», возникший в начале шестидесятых. В переполненном Белом зале Дома писателя публично читались произведения, еще не прошедшие цензуру, и во всеуслышание произносились полузапрещенные имена (например, писателей-эмигрантов). Вспоминая о тех вечерах, Я. Гордин подчеркивает, что их отличала «атмосфера интеллектуальной свободы, отрешенности от того мира, который жил по советским правилам за стенами» ^[6]. Инициатором и «душой» альманаха был Е.Г. Эткинд, однажды пригласивший выступить Бродского, и тот с огромным успехом прочитал свои переводы стихов польского поэта К.И. Галчинского ^[7].

Именно в те мартовско-апрельские дни 1964 года, о которых повествует письмо Шмакова, «где-то наверху» обсуждалась и решалась судьба Эткиндовского альманаха, как и других переводческих семинаров. Многие полагали, что их закроют, и для таких опасений — в свете громкого «процесса» — были веские основания. Суд над Бродским знаменовал собой закат Оттепели, тогда как наши свободные встречи в Доме писателя были порождением и приметой «хрущевской» эпохи, уже приближавшейся к своему концу ^[8].

Об одном из семинаров, столь многое определившем в жизни Геннадия (да и моей собственной), следует сказать подробнее. Речь идет о семинаре по переводу французской поэзии, который вела Эльга Львовна Линецкая (1909–1997). Благодаря воспоминаниям ее учеников он превратился ныне в легенду, а тогда о нем знали и к нему тянулись лишь немногие энтузиасты, любители западноевропейской поэзии, робко пытавшиеся ее переводить. Мы с Геной принадлежали к «первому призыву» (правда, еще до нас в семинар пришли Инна Чежегова и Володя Васильев). С разрешения Эльги Львовны я пригласил Гену на одно из заседаний (это было, кажется, в 1962 году ^[9]), и он сразу же и легко вошел в нашу семинарскую жизнь. Первым его переводом, предложенным на коллективное обсуждение, был знаменитый «Мост Мирабо» (стихотворение Аполлинера).

Позднее семинар расширился, но число его участников, сколько помню, никогда не превышало десяти-двенадцати человек. Об атмосфере, царившей на наших заседаниях, вспоминает Майя Квятковская:

«Занятия начинались, как молитвой, чтением русских стихов. Иногда поэтов выбирали мы, иногда — сама Эльга Львовна. Каждый читал по одному стихотворению. Иногда Эльга Львовна предлагала угадать автора. И поскольку к семинару всегда надо было читать какого-то русского поэта, мы постоянно жили в атмосфере русской поэзии и не теряли чувства родной почвы, родных традиций.

Вначале в семинаре переводили только с французского, затем добавились переводы с английского, испанского, португальского.

На занятии разбирались переводы одного, редко двух переводчиков, обычно несколько недлинных стихотворений. Следовало подробное обсуждение, в котором принимали участие все. Судили подчас очень строго. Особенно требовательны были Геннадий Шмаков и Константин Азадовский. <…> Эльга Львовна давала высказаться всем до конца. Но ее слово всегда было решающим — не потому, что она вела семинар, а потому, что Эльга Львовна обладала абсолютным поэтическим слухом, и ее мнение для нас и тогда, и после было равносильно высшей истине» ^[10].

Остается добавить, что в самой личности Эльги Львовны, в ее отношении к людям, тем более молодым, присутствовало нечто особенное, резко отличавшее ее от других. В общении с нами, «семинаристами», она проявляла порой едва ли не материнскую озабоченность, радовалась нашим успехам и готова была разделить наши беды. Иногда казалось, что ее лицо «лучится», как бы источает чистоту и свет (не могу сказать «доброта» — Эльга Львовна была строга и требовательна). В своем мемуарном этюде, посвященном Линецкой, я писал о том, что в ней «угадывался человек подлинного и притом выстраданного христианского миросознания» ^[11]. Во всяком случае, приходя к ней, мы учились не только технике или специфике художественного перевода.

Гена быстро завоевал расположение Линецкой; они сдружились. С годами он стал для нее близким человеком: Эльга Львовна опекала Гену, заботилась о нем, помогала ему в делах — литературных и бытовых. Тяжело переживала его отъезд, хотя и сознавала необходимость этого шага. Они переписывались. Не сомневаюсь, что «уроки» Линецкой навсегда остались для Гены (как и для большинства из нас) путеводным нравственным ориентиром ^[12].

Навещая Эльгу Львовну в 1980-е годы (после своего возвращения из колымского лагеря), я узнавал от нее подробности о Гениной жизни в Нью-Йорке, между прочим, — о его тесном общении с Бродским. Одной из Гениных заслуг Эльга Львовна считала открытие для русского читателя греческого поэта Константина Кавафиса. «Благодаря ему, — подчеркивала Линецкая, — стал переводить Кавафиса и Иосиф Бродский» ^[13].

После Гениной смерти Эльга Львовна публично, причем не однажды, вспоминала о нем, рассказывала о его литературной работе. 5 апреля 1989 года она посвятила ему взволнованное выступление на устном альманахе, устроенном Секцией художественного перевода в Доме писателя ^[14]; позже написала предисловие к книжечке его избранных переводов (Странница-любовь. Л., 1991) и всячески способствовала утверждению его имени в памяти новых поколений.

Оригинал публикуемого письма хранится в Российском государственном архиве литературы и искусства (ф. 3253; не разобран).

Предполагая (не безосновательно), что это письмо, отправленное мне во Львов, может быть вскрыто и прочитано, Гена писал его, как указывалось, прибегая к иносказаниям и намекам. В результате появился своеобразный текст, вполне понятный для адресата, но требующий «дешифровки» для посторонних (тем более современных) читателей. По этой причине публикатору пришлось выявить и объяснить все скрытые смыслы этого документа, раскрыть аббревиатуры, подробно прокомментировать реалии и имена (кроме широко известных или упомянутых только в перечислении).

Печатается с сохранением стилистических и синтаксических особенностей оригинала, за исключением явных описок, исправленных безоговорочно.

К.А.

4 апреля 1964 года

Милый Котяй!

Ты знаешь, какой я кунктатор, и, разумеется, для письма нужна была раскачка. Прежде всего о делах: денег у меня нет и в ближайшее время не будет. Потому не о чем говорить. Ты уж не обессудь, а во-вторых, я просто погибаю. Тут мне навязали переводить стихи гаучо (просто снасильничал Плавскин ^[15]), и эти вирши оказались такими бронебойными, что напрочь меня скосили, и я до дня моего рождения ^[16] проболел. До сих пор не могу расквитаться с З<ахаром> И<сааковичем>, хотя перевести надо 200 строк ^[17] (кроме меня, трудятся над таким же merde ^[18] Гага ^[19] и Володя ^[20]). Теперь сижу, как псина, над романом, который надо сдать к 1-ому мая ^[21], а тут Столбов ^[22] накидал мне каких-то рецензий на роман и еще скабрезные стишата в не менее скабрезном переводе. Так что я погибаю (не фигурально!), просто нет никаких сил.

Настроение у всех не из бодрящих, сам понимаешь, почему. Шлехт ^[23] по всем статьям. Какое-то копошенье, мельтешенье, но кажется все зря. Во всяком случае, никто не складывает оружия. Сюда приезжала Раиса Львовна Берг ^[24], развивала бурную деятельность, жила у нас довольно долго, сейчас опять «и тишина, и более ни слова» ^[25]. У всех в головах одно, и все мысли уносятся туда, в странные и малоизвестные края (возле Вологды ^[26]). Ал<ександр> Ив<анович> ^[27] уехал, потому что было невмоготу ^[28]. В общем, «мы умрем на арене, людям хочется зрелищ» ^[29]. Однако красивы только жертвы Кибеле ^[30], а Молоху — страшны. Вот так.

Семинар ^[31] теперь опять заработал, боялись, что придется нам всем расстаться, но кажется страх был преждевременным. Обсудили Ронсара, Майя сделала его очень мило ^[32], теперь будем обсуждать Шекспира (66<-й> сонет в пер<еводе> Маршака, Пастернака, Эльги ^[33] и Карпа ^[34], и др<угих>, кто его делал). О тебе все вспоминают и ждут снова на Пинде ^[35], где сребролукий Аполлон шерстил пиитов (пииты были очень агрессивны и проявили максимум общественного сознания ^[36], наш друг Брехт (он же — Корнель) ^[37] пострадал, но спасен своим мудрым копфом ^[38]). В общем, «нам исступленным, горьким и надменным, не смеющим глаза поднять с земли, запела птица голосом блаженным про то, как мы друг друга берегли» ^[39]. Так все оно и было, как писала всеми почитаемая А<нна> А<ндреевна>. Она в Москве, все знает, сокрушается, «золотое клеймо неудачи ^[40] и пять лет разлуки ^[41]» — доживет ли она?

В общем, «душа моя печальница» ^[42].

Ну, к чертям все ламентации, давай в мажор! В Ленинграде потрясающая весна, вся синяя, прозрачная, пахучая. Хочется что-то переводить из Лорки и Хименеса ^[43] (да, наш вечер молодых переводчиков прошел на ять, с обсуждением ^[44], хвалили меня и Яшку ^[45], ругали Бена ^[46] за его Шекспира, и, в самом деле, Шекспир никакой). В конце апреля утвердят план ^[47] (может, пройдет Дарио, Хименес и прочие вещицы), тогда получим с тобой какую-то стоящую работу. Ты приезжай скорей, «ждет тебя древний Кадис…» ^[48], скоро выйдет Меринг с твоим стихами ^[49], веселись тем, что получишь за стихи двойной тираж ^[50]. Не знаю, право, чем тебя и утешить, хотя неплохо бы самому найти утешителя. Не думал, что меня это так проймет, меня — скептика и сухаря.

Все дни так занят, что даже не успел отдать Гуревичам ^[51] Альберти, так и лежит в письменном столе ^[52]. Они меня, наверное, за подонка теперь держут <так!>, что ж, в этом есть свой резон дэтр ^[53]. Читаю романы Хаксли, кончаю уже третий, перечитал «Процесс» ^[54], как-то в последнее время эта книга стала близкой многим. На немецкий семинар ^[55] не хожу (в доме Сильман — Адмони тоже не так было весело, но слава богу… чаша миновала…), не охота, не могу видеть постные рожи Бэллы и К° ^[56]. Учись, Котька, английскому, будем вместе переводить Ейтса и Дикинсониху ^[57]. Гляди на Львов, беседуй с Лурье ^[58], он блестящий ученый, один из немногих, к которым я питаю самый подлинный пиэтет. Мишку ^[59] не видел со дня герихта ^[60], Яшку видал на своем дне рождения, который прошел как-то сумбурно (спасибо тебе, что не забыл о нем), и вообще невесело. А, впрочем, странно, если бы наоборот. Тебе кланяется Нина Павловна ^[61], справлялась, как ты там; напиши ей на Гослит ^[62], она будет рада.

Вот кратенько и все. Надеюсь, ты в состоянии энтпуппен ^[63]… Последний альманах ^[64] прошел как-то погребально, зато обсуждение книги Эткинда ^[65] первый сорт, выступали умные люди: Гинзбург ^[66], Копелев ^[67] и т.д. Жуткий фимиам, у меня было впечатление, что обсуждают нового Брокгауза и Эфрона в 100 томах.

Пиши, жду, нежно целую.

Г. Не унывай!

P.S. очень болен Н.Я. Берковский, тяжелое сердечное заболевание ^[68], так что отменили его докторскую защиту ^[69]. Тебе кланяются Ирина ^[70] и С<офья> В<икторовна> ^[71], об Эльге ^[72] не пишу, думаю, напишет сама.

Если сможешь, достань «Лен<инградскую> правду» и «Смену» за 13–14–15 (точно не помню) марта ^[73].

Смотри в оба! ^[74]

Публикация и комментарии Константина Азадовского

---

^[1] Фрагмент работы «Эхо суда над Бродским в частной переписке».

^[2] Вскоре после первого суда, на котором я присутствовал, хотя и не мог попасть в зал заседания (см.: Азадовский К. «Сохрани мою тень…» // Невское время. 1996. №97, 25 мая. С. 4), я был призван на двухмесячные армейские сборы и отправлен во Львов в Высшее военно-политическое училище Министерства обороны.

^[3] Судя по «Колыбельной», написанной Бродским для Кирилла, сына Шмакова («Спи, малышка, крепко спи…»), родившегося в декабре 1962 г., знакомство состоялось в 1962 году.

^[4] Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 1998. С. 300.

^[5] Частное определение от 13 марта 1964 г. будет впоследствии отменено судебной коллегией Верховного суда РСФСР (решение от 4 октября 1965 г.).

^[6] Цит. по: Полухина В. Иосиф Бродский. Жизнь, труды, эпоха. СПб., 2008. С. 74.

^[7] Этот устный альманах состоялся 11 апреля 1963 г.

^[8] Хрущев был отстранен от власти и отправлен на пенсию в октябре 1964 г.

^[9] Именно эту дату называет Э.Л. Линецкая, вспоминая о своем первом знакомстве с Геной (см.: Михаил Кузмин и русская культура ХХ века. Тезисы и материалы конференции 15–17 мая 1990 г. / Сост. и ред. Г. Морева. Л., 1990. С. 5).

^[10] Квятковская М. О семинаре Эльги Львовны Линецкой // Эльга Львовна Линецкая. Материалы к биографии. Из литературного наследия. Воспоминания. Библиография. Фотодокументы / Сост. М. Яснов. СПб., 1999. С. 139–140.

^[11] Азадовский К. Оглядываясь назад // Там же. С. 125.

^[12] Публикуя на Западе свои переводы из французских поэтов (Жерар де Нерваль, Поль Верлен, Жан Кокто), Гена предварил их словами: «Переводы посвящаются моему учителю — Эльге Львовне Линецкой» (Russica-81. Литературный сборник / [Сост. А. Сумеркин.] New York, 1982. С. 194.)

^[13] Линецкая Э. О переводах Геннадия Шмакова (1940–1988) // Всемирное слово / Lettre internationale (С.-Петербург). №3. 1992. С. 69. Следует уточнить: Бродский не столько переводил Кавафиса, сколько редактировал переводы, выполненные Шмаковым. Первая их полная публикация была озаглавлена: «Стихи Константина Кавафи <так! > в переводе Геннадия Шмакова под редакцией Иосифа Бродского» (Русская мысль (Париж). 1988. №3750. 11 ноября. Литературное приложение №7. С. ХII–XVI. Номер в своей первой части посвящен Бродскому — нобелевскому лауреату).

С.В. Дедюлин, инициатор и редактор «Литературных приложений» к «Русской мысли», готовил для того же номера блок материалов о Шмакове. «Хотелось бы, — писал мне Сергей Владимирович 30 августа 1988 г. — в следующем № моего “Лит<ературного> приложения” посвятить страницу-две памяти Гены. Не знаю еще точно, что удастся собрать, кто откликнется (надеюсь все же на участие И<осифа> Б<родского> и М. Барышникова). Предпочел бы сделать упор на публикацию собственных шмаковских текстов, пока не обнародованных. Был бы очень рад Вашему содействию в любом жанре. Во всяком случае, был бы Вам очень признателен, если окажется возможным поделиться со мной текстами его ранних стихов, переводов, быть может, и писем?. Или — что еще возможно» (оригинал в моем личном архиве).

Замысел С. Дедюлина осуществился частично.

^[14] Этот «устный альманах», определенно напоминавший присутствующим об «эткиндовских» альманахах «Впервые на русском языке», вел Михаил Яснов, прочитавший — после выступления Линецкой — несколько переводов Шмакова. (На том же вечере было прочитано — в переводе на русский — несколько отрывков из книги эссе Бродского «Меньше единицы».)

^[15] Захар Исаакович (Ицко-Айзикович) Плавскин (1928–2006, Нью-Йорк), испанист, профессор кафедры зарубежных литератур ЛГУ.

^[16] День рождения Гены — 27 марта.

^[17] Речь идет о книге: Поэзия гаучо. Пер. с испанского / Сост. З. Плавскина. М., 1964. В этом сборнике (С. 179–180) помещен один перевод Бродского: стихотворение аргентинского поэта Хосе Рамона Луна «Карнавальные куплеты» («Для песни моей печальной...»).

^[18] Говно (франц.).

^[19] Игорь Павлович Смирнов (род. в 1941 г.), филолог, культуролог. В 1964 г. — аспирант Института русской литературы (Пушкинский Дом). С 1982 г. — профессор университета в г. Констанц (Германия).

^[20] Владимир Ефимович Васильев (1929–2014), переводчик западноевропейской поэзии.

^[21] Имеется в виду переведенный Г. Шмаковым (совместно с С.А. Тартаковской) роман чилийского писателя Мануэля Герреро «Ускользающая земля» (М. — Л., 1965).

^[22] Валерий Сергеевич Столбов (1913–1991), испанист, переводчик, литературовед; заведовал в 1960–1974 гг. редакцией литератур Латинской Америки, Испании и Португалии в издательстве «Художественная литература», поддерживал молодых переводчиков (в том числе — И. Бродского).

^[23] Плохо (нем.).

^[24] Р.Л. Берг (1913–2006, Париж), ученый, доктор биологических наук. В 1963–1968 гг. жила в Новосибирске, где заведовала лабораторией генетики популяций в Институте цитологии и генетики Сибирского отделения АН СССР. В 1974 г. эмигрировала в США; преподавала в американских университетах. Автор книги «Суховей. Воспоминания генетика» (Нью-Йорк, 1983; М., 2003). Была дружна с Г. Шмаковым и его семьей. Марина Годлевская, которая жила у нее на даче с недавно родившимся Кирюшей, вспоминает, как она (вместе с Ахматовой и Бродским) «собирала грибы» (телефонный разговор, январь 2022 г.). Бродский жил на даче Р.Л. Берг осенью-зимой 1962 г. и, видимо, летом-осенью 1963 г. (в Хронике И.Б., составленной Полухиной, этот факт не отмечен).

^[25] Начальные строки стихотворения Бродского «Памятник Пушкину» (1959?).

^[26] В действительности Коноша, куда был отправлен Бродский, находится в Архангельской области, однако расположена ближе к Вологде и в 1920-е гг. входила в состав Вологодской области.

^[27] А.И. Бродский (1903–1984), фотохудожник и журналист; отец поэта.

^[28] Имеется в виду поездка А.И. Бродского к сыну в первых числах апреля 1964 г.

^[29] Из стихотворения Бродского «Гладиаторы» (1958).

^[30] Кибела — в античной мифологии богиня материнской силы и плодородия. В эпоху Римской империи почиталась как покровительница городов и всего государства. В ее честь устраивались пышные празднества (см.: Мифы народов мира. Энциклопедия. [Т.] 1. А — К. М., 1991. С. 647).

^[31] Имеется в виду переводческий семинар Э.Л. Линецкой.

^[32] Майя Залмановна Квятковская (род. 1931), переводчица французских, испанских и португальских поэтов. Ее ранние переводы из Ронсара до настоящего времени не опубликованы.

^[33] Т.е. Эльги Львовны Линецкой.

^[34] Поэль Меерович Карп (род. 1925), поэт-переводчик, публицист, балетовед. С 1999 г. живет в Лондоне.

^[35] Пинд — горный массив на севере Греции, где, по преданию, обитали Аполлон и музы.

^[36] Этот иронический пассаж передает в завуалированном виде информацию о событиях марта 1964 г. в ленинградском отделении Союза писателей РСФСР, где начались проработки Эткинда и других писателей, открыто выступивших в защиту Бродского. Под угрозой оказалось и дальнейшее существование переводческих семинаров при Доме писателя. Позднее Е.Г. Эткинд красочно описал заседание секретариата, вынесшего — на основании частного определения суда — ему и В.Г. Адмони порицание («за политическую близорукость, притупление бдительности» и т.д.). Н.И. Грудинина была отстранена от «работы с молодежью» (см.: Эткинд Е.Г. Записки незаговорщика. Барселонская проза. СПб., 2001. С. 113–116).

Однако уже на следующем перевыборном собрании (январь 1965 г.) был избран новый секретариат, председателем которого стал М.А. Дудин, сменивший в этом качестве А.А. Прокофьева, а трое защитников Бродского (Адмони, Грудинина и Эткинд) были утверждены членами правления. На первом же заседании нового секретариата порицания с них были сняты, а переводческие семинары (Линецкой, Сильман, Эткинда и др.) продолжили свою работу. «Такое крошечное и хрупкое торжество справедливости», вызывающее «восхищение всего литературного мира», — так откликнулся на это событие Корней Чуковский (Чуковский К. Дневник 1930–1969. М., 1994.С. 367).

^[37] Имеется в виду Е.Г. Эткинд, принимавший в то время участие в подготовке пятитомника Б. Брехта для издательства «Искусство» (М., 1963–1965) и автор главы о П. Корнеле в книге «Писатели Франции», составленной им же для издательства «Просвещение» (М., 1964) и открывавшейся его предисловием.

^[38] Копф (Kopf) — голова (нем.).

^[39] Неточная цитация заключительных строк стихотворения Ахматовой «Разрыв» (1940/1944).

^[40] Из четверостишия Ахматовой «О своем я уже не заплачу…» (1962), обращенного к Бродскому. Полный текст: «О своем я уже не заплачу, / Но не видеть бы мне на земле / Золотое клеймо неудачи / На еще безмятежном челе». Впервые опубликовано в журнале «Новый мир» (1963. №1. С. 65) в подборке «Два четверостишия» (второе четверостишие: «Ржавеет золото и истлевает сталь…»).

^[41] Согласно судебному приговору, Бродский был осужден на пять лет ссылки («в отдаленные местности с применением обязательного труда»).

^[42] Первая строка стихотворения Бориса Пастернака «Душа» (1956).

^[43] Крупнейшие испанские поэты ХХ века: Федерико Гарсиа Лорка и Хуан Рамон Хименес.

^[44] Вечер, устроенный Секцией художественного перевода, проходил в марте 1964 г. в Красной гостиной ленинградского Дома писателей.

^[45] Имеется в виду Я.А. Гордин (род. 1935), выступивший на вечере молодых переводчиков со своими переводами стихов Уильяма Блейка. По воспоминаниям Гордина (январь 2022), в обсуждении переводов участвовали П.М. Карп, Е.Г. Эткинд и другие переводчики старшего поколения.

^[46] Георгий Евсеевич Бен (1934–2008), поэт-переводчик (с английского). Эмигрировал в 1973 г., с 1982 г. — в Лондоне (сотрудник русской службы Би-би-си). В 1960-е гг. перевел трагедию Шекспира «Король Ричард III» (первая публикация — СПб., 1997). Умер в Петербурге во время кратковременного визита в родной город.

^[47] Имеется в виду рабочий план на следующий год в издательстве «Художественная литература».

^[48] Эти слова подразумевают нашу совместную работу (Шмакова и мою) — перевод стихотворного цикла Рафаэля Альберти «Ora maritimа» (см.: Альберти Р. Стихи. М. — Л., 1963. С. 213–239; книга вышла в начале 1964 г.). Цикл посвящен родине поэта, испанскому городу Кадис на побережье Средиземного моря (считается древнейшим городом Западной Европы).

^[49] Имеется в виду кн.: Меринг Ф. Литературно-критические статьи. М. — Л., 1964, для которой я перевел ряд фрагментов из стихов немецких поэтов.

^[50] Издание книги двойным тиражом предполагало в те годы повышенный авторский гонорар.

^[51] Имеется в виду семья физика-теоретика Льва Эммануиловича Гуревича (1904–1990) и Ольги Дмитриевны Соколовой. В 1963–1964 гг., по рекомендации Шмакова, я занимался немецким языком с их дочерью Лялей.

^[52] Речь идет о сборнике стихотворений Р. Альберти (см. примеч. 48), который мы с Геной надписали для Гуревичей.

^[53] Raison d’être — разумное зерно, определенный смысл (франц.).

^[54] Очевидно, Гена «перечитывал» роман Кафки в оригинале, поскольку на русском языке «Процесс» впервые появился в 1965 г. (перевод Р.Я. Райт-Ковалевой).

^[55] Имеется в виду семинар по переводу немецкой поэзии при ленинградском Доме писателя — его вела Тамара Исааковна Сильман (1909–1974), историк литературы, германист, переводчик, жена В.Г. Адмони (мы с Геной эпизодически принимали участие в работе этого семинара).

Семинаром по переводу немецкой прозы руководил Е.Г. Эткинд.

^[56] Имеется в виду Белла Магид, одна из участниц переводческих семинаров Е.Г. Эткинда и Т.И. Сильман. Впоследствии эмигрировала; живет в Германии (под Фрайбургом).

^[57] Т.е. стихи У. Йетса и Э. Дикинсон.

^[58] Соломон Яковлевич Лурье (1890/1891–1964), филолог-эллинист, историк античности. В то время — профессор Львовского университета. Весной 1964 г. я постоянно пользовался гостеприимством Соломона Яковлевича и его жены Лидии Абрамовны Лебедевой (1910–1968).

^[59] Имеется в виду Михаил Борисович Мейлах (род. 1945), историк литературы, переводчик, культуролог.

^[60] Gericht — суд (нем.).

^[61] Нина Павловна Снеткова (1924–2010), испанист, переводчик; в 1957–1984 гг. — редактор ленинградского отделения издательства «Художественная литература»; редактировала, в частности, книгу стихов Рафаэля Альберти (см. примеч. 48 и 52).

^[62] Общепринятое в те годы сокращение для Государственного издательства «Художественная литература».

^[63] Немецкое sich entpuppen — выявляться, развиваться. Видимо, Гена хотел спросить о моем самоощущении в новом (т.е. армейском) качестве.

^[64] Имеется в виду устный альманах «Впервые на русском языке».

^[65] Речь идет о книге Е. Эткинда «Поэзия и перевод» (Л., 1963). Лидия Владимировна (моя мама) сообщала мне в письме от 6 апреля 1964 г.:

«1–IV состоялось в Союзе <т.е. в Доме писателя. — К.А.> обсуждение книги “Поэзия и перевод”. Я не знала об этом, а то бы тоже пошла. Были собраны все силы, приехал сам Витенька <В.М. Жирмунский>. Председательствовал Карп. Основной доклад сделал Витенька и, как всегда, блистательный. Затем говорили Шор, Рыкова, Гинзбург, Томашевский, физик Волькенштейн и т.д. Все выступавшие говорили только “за”, но я думаю, что судьба семинара уже предрешена. С ним <Эткиндом> говорил Прок<офьев>, было заседание Правления, будет говорить директор ЛГПИ. Грудинина больше не работает во Дворце пионеров». Упоминаются, помимо В.М. Жирмунского, П.М. Карп, В.Е. Шор, Н.Я. Рыкова, Л.Я. Гинзбург, Б.В. Томашевский, М.В. Волькенштейн, А.А. Прокофьев. «Директор ЛГПИ», т.е. ректор Ленинградского государственного педагогического института им. А.И. Герцена (в то время — А.Д. Боборыкин). О «судьбе семинара» и дальнейшем развитии событий см. примеч. 36.

^[66] Лидия Яковлевна Гинзбург (1902–1990), литературовед, писательница, мемуарист.

^[67] Лев Зиновьевич Копелев (1912–1997, Кёльн), германист, историк литературы, публицист, правозащитник.

^[68] Наум Яковлевич Берковский (1901–1972), литературовед, автор работ, посвященных русской и западноевропейской литературы, театральный критик. Профессор кафедры зарубежных литератур Ленинградского педагогического института им. А.И. Герцена.

В марте 1964 г. Берковский перенес инфаркт и два с половиной месяца (до середины июня) находился в больнице.

^[69] Докторская диссертация Берковского была представлена в виде реферативного доклада под названием «Вопросы литературного развития новых веков. Возрождение, классицизм, романтизм в Западной Европе, реализм XIX века в Западной Европе и в России». Защита, перенесенная на осень, состоялась 22 октября 1964 г.

^[70] Ирина Владимировна Феленковская, преподаватель немецкого языка, приятельница С.В. Поляковой.

^[71] С.В. Полякова (1915–1994), филолог, доцент кафедры классической филологии ЛГУ. Преподавала древнегреческий язык. Наставница и близкий друг Шмакова (см. ее краткую мемориальную заметку в кн.: Михаил Кузмин и русская культура ХХ века. С. 7).

^[72] Э.Л. Линецкая.

^[73] В обеих ленинградских газетах появились (без подписи) отчеты о судебном заседании 13 марта в клубе 15-го ремонтно-строительного управления (на Фонтанке). См.: «Вечерний Ленинград», 1964. №63, 14 марта, С. 3 (заголовок: «Суд над тунеядцем Бродским»); «Смена». 1964. №64, 15 марта. С. 3 (заголовок: «Тунеядцу воздается должное»). Заголовок последней статьи неоднократно обыгрывался в эмигрантской печати в связи с получением Бродским Нобелевской премии. Ср. также стихотворение Александра Азовского под тем же названием.

^[74] Подразумевается: будь осторожней, осмотрительней!

Понравился материал? Помоги сайту!