«...Tomorrow в Комароу...»

Взятая в заглавие нашей публикации шуточная рифма — цитата из письма, посланного Н.Я. Берковскому известным путешественником и автором книг географических очерков Н.Н. Михайловым ^[1]. Письмо было отправлено в феврале 1959-го в принадлежавший ленинградскому отделению Литфонда комаровский Дом творчества писателей, где Наум Яковлевич тогда находился:

«...В Комарове, наверно, в самом деле, хорошо. С нами в США ездили супруги Никитины, ученые-химики, и они, очумев от урбанизма, все время мечтали — ах, скорей бы в Комарово, там у них дача. Я над ними смеялся —

“Tomorrow
в Комароу”

— только для этого пришлось на tomorrow переставить ударение...»

Дальше мы поговорим и о других комаровских «рифмах» — о стихотворениях, посвящавшихся Н. Берковскому его соседями и друзьями по Дому творчества. Сперва же — об истории его отношений с этим местом, о том, когда и как они складывались.

Первое из известных нам упоминаний Наума Яковлевича о нем присутствует в письме от 11.05.1950 к Н.И. Харджиеву:

«...увещеваю Вас на июль месяц приехать в Дом Творчества — Келломяки, Комарово тож... <...> ...Будем гулять по берегу многошумящего моря — Балтийского... <...> ...За путевку Литфонд берет 650, а то и меньше, а то и бесплатно, что Вы вправе у них потребовать. Отдохнете, отгуляетесь, откормитесь — море там посредственное, а корм отличный, и живут там по комнатам, друг другу не мешая, “творя”: до ночи стоит стук машинок...»

Обстановка места изображена здесь как вполне знакомая — в созданном в 1945-м Доме творчества Н. Берковский к этому моменту явно уже бывал. Возможно даже — до октября 1948-го, когда привычное финское название поселка сменили на новое (в память об ученом-ботанике В.Л. Комарове). Мелькает упраздненное имя «Келломяки» и в других письмах Н. Берковского, отправленных в 1950-м.

Следующий раз он оказался в Комарове только в июле 1958-го. Но затем приезжал ежегодно, иногда дважды — и в снежный сезон, и в летний (в целом проводил там за год до пяти месяцев).

Особенно впечатляли его пейзажи зимние.

«...Климат в Комарове свой особенный, не то, что в Ленинграде, — делился он своими ощущениями с Е.А. Гусевой ^[2] в письме от 14.02.1959. — Я давным-давно не видел настоящей зимы, а тут она классическая, белая, синяя, с солнцем. Когда появляется солнце и ложится полосами по снегу, то это сплошное ликование — преходить, преступать с одной полосы на другую, догонять, трогать ногами солнечный свет...»

Лето порой расслабляло.

«...я, наконец, опять в Комарове, с зеленью в окнах, под грозу и под дождик, с дремотой в соседских комнатах — тут в Доме все дремлют и подремывают, и по этой причине все вместе взятое называется “Домом Творчества”, — иронизировал Берковский в письме (от 25.07.1960) к Б.И. Зингерману ^[3]. — Оцепенение захватывает и меня — тусклее всего я работаю и думаю в свои комаровские периоды...»

Однако в письме, отправленном тому же адресату спустя всего неделю (1 августа 1960-го), звучало уже совсем иное:

«...В Комарове я много работаю. Тютчева нарочно на месяц забыл, чтобы потом опять — живее — двигать его... <...> ...По утрам философствую лиловыми чернилами на отдельных листках, в манере Дидерота, — это лучшие часы дня...»

«Философствование лиловыми чернилами» происходило на протяжении многих лет творческой жизни Берковского — в домашнем архиве Наума Яковлевича сохранились сотни «листков», запечатлевших движение его ищущей мысли ^[4]. Масштаб этих поисков, их направленность и цель выразительно обозначились в его комаровском письме М.В. Алпатову ^[5], посланном 18 сентября 1964-го:

«...По-прежнему читаю, — и штудирую Шекспира и, как всегда, воодушевляюсь этим автором. Почему-то никогда он не ассоциируется для меня с литературой же, а всегда — с живописью, и самой великолепной. Если бы я умел найти точку соединения Шекспира с русской литературой, то понял бы, что есть искусство в целом его. Иначе ловлю себя, что искусство для меня то Шекспир, то Пушкин, — Толстой, — Достоевский, и каждый раз всеобщее, всеобнимающее ускользает...»

Универсалистские установки Н. Берковского, владевшее им стремление к постижению сущности «искусства в целом его» ощутимы в тематическом диапазоне трудов, им изданных. Назовем те из них, что готовились и в комаровские месяцы. Занятия Тютчевым, о которых говорилось в цитированном письме Б. Зингерману, были связаны с подготовкой вступительной статьи для тома, вышедшего в 1962 году в Малой серии «Библиотеки поэта». В тот же год был выпущен сборник Н. Берковского «Статьи о литературе» — туда, в частности, вошли работы «О “Повестях Белкина”», «Театр Шиллера», «Ибсен», также упоминавшиеся в письмах, отправленных Наумом Яковлевичем из приморского поселка. В письмах более поздних он касался сочинений, вошедших в следующий его сборник, выпущенный в 1969-м, — «Литература и театр» («Чехов. От рассказов и повестей к драматургии», «Таиров и Камерный театр», «Станиславский и эстетика театра», «Мариво, Мольер, Салакру и пантомима. К спектаклям французского театра Мадлен Рено и Жана-Луи Барро»). Наконец, со второй половины 1960-х в комаровских письмах появляются упоминания о работе над монографией «Романтизм в Германии» (оказавшейся его последним трудом и увидевшей свет в 1973-м). Характерная для Н. Берковского широта исследовательских горизонтов видна уже из этого перечисления — здесь соприсутствуют поэзия и проза, литература и сцена, культура России и Запада в ее движении сквозь времена.

В Комарове чаще шли занятия предварительные — чтение источников, черновые наброски; завершение обычно происходило в Ленинграде, в квартире на Коломенской. Проблем, возникавших в условиях жизни загородной, Н. Берковский касался в своих письмах многократно. Выше цитировались его слова про летнее «оцепенение». Но притормаживала не только погода. «...Статья у меня затянулась, — извинялся он в письме от 13.08.1962 перед Б. Зингерманом, ожидавшим работу о театре Барро, — в Комарове очень трудно сосредоточиться, все люди да люди, запираться от них я не умею, и поэтому производительность у меня нулевая...» И в другом письме к нему (от 27.01.1963): «...Живу в Комарове, где все вокруг знакомые, и утопаю в разговорах. Нужно как-нибудь выбраться из них и делать что-либо... <...> ...Покамест читаю философскую и около-философскую литературу. Для пауз это лучшее занятие, дающее питание всем остальным...» Время шло, сетования повторялись: «...В Комарове опять все те же литераторы, слишком много знакомых, чтобы можно было отъединиться у себя в номере для непрерывной и сосредоточенной работы...» — это уже из письма от 28.01.1966 к Е. Гусевой.

Впрочем, в другом письме к ней же (более раннем — от 12 февраля 1962 года) распахнутость комаровского быта характеризовалась Н. Берковским далеко не так однозначно:

«...В Комарове хорошо, но очень нелегко работать, по причине той, что все время ко мне ходят люди, а я слаб, чтобы гнать их, к тому же не всегда уверен, что писание важнее разговоров. Очень не люблю здешних педантов, которые глухо застегиваются на свой отдельный номер и высиживают там час за часом за своими сочинениями. Мне всегда казалась свидетельством о скудости души, да и попросту неумной попытка строить свою жизнь целесообразно и по плану. Тут есть такие литераторы: тогда-то они завтракают, тогда-то ходят на лыжах, тогда-то сочиняют, причем и лыжи рассматриваются как полезность, как намасливанье, как надраиванье себя для лучшей сочинительской работы. Я думаю, хорошие мысли требуют, чтобы мы и занимались ими, и не занимались, — праздность тоже входит в число тех средств, которыми создается что-либо достойное доброго имени, вечная самоэксплуатация к добру не приводит. Да, да, всякое хорошее сочинение требует средств труда и праздности, иначе оно не обминается в нас, не становится свободным, не набирается жизни, не способно радовать нас. Так называемая напряженная работа непременно дает какую-то сухость и какое-то неправдоподобие всему, что из нее выходит...»

В пассаже этом слышен голос апологета бытийности, бытийной свободы, каким Н. Берковский (как-то нарекший себя — в одном из писем к Б. Зингерману — «анархистом от самой анархии») был изначально и оставался всегда.

В загородном общении он, видимо, все-таки нуждался, и оно всегда оставалось насыщенным. Вот лишь некоторые из его комаровских собеседников, ленинградцев и москвичей (кто-то проживал в писательском Доме творчества, кто-то — в театральном): поэт Анатолий Мариенгоф и его жена, актриса Анна Никритина; другая семейная пара: Владимир Адмони и Тамара Сильман — филологи, переводчики, поэты; писатель Михаил Слонимский с женой Идой Каплан; литературовед и киновед Ефим Добин; режиссер Григорий Козинцев; актриса Фаина Раневская; драматурги — Александр Гладков, Александр Володин...

Дальше, по ходу разговора, ряд имен продолжится. Пока же — только одно еще: Анна Ахматова. Владимир Адмони в своих воспоминаниях о ней цитирует письмо Н. Берковского: «По Комарову ходит Анна Андреевна, imperatrix, с развевающимися коронационными сединами и, появляясь на дорожках, превращает Комарово в Царское Село» ^[6]. Писалось это летом 1958 года — того самого, когда после долгого перерыва Наум Яковлевич снова оказался в Комарове. Из приведенной фразы неясно, был ли он тогда с Ахматовой уже знаком. Но другое его летнее письмо 1958-го (от 28 августа, Б. Зингерману) позволяет, кажется, ответить на вопрос утвердительно. Наум Яковлевич восхищается там выставленным в Эрмитаже бюстом Нефертити, говорит о загадках и парадоксах образа древнеегипетской царицы и делится намерением: «...Хочу уговорить Ахматову написать о ней стихи — она могла бы что-то в ней определить...»

В комаровские свои месяцы Ахматова жила, как известно, в предоставленном ей в 1955-м литфондовском домике, поименованном ею «будкой». Есть фотография, сделанная где-то в 1960-х женой Берковского, Еленой Александровной Лопыревой: Наум Яковлевич с Анной Андреевной выходят из калитки ахматовского дачного участка. Может быть, для того чтобы сесть в машину и поездить по окрестностям — так у них было заведено: «...Елена Александровна получила шоферские права, катает вдоль моря с соснами Анну Андреевну, которая по-детски любит прогуливаться на колесах, на пейзажи по сторонам смотрит жадно...» — рассказывал Н. Берковский в письме Н. Харджиеву.

Письмо было отправлено 09.09.1961. Через месяц, в начале октября, у Ахматовой случился инфаркт — третий, — и она оказалась в ленинградской больнице. Наум Яковлевич ее там навещал.

Выйдя из больницы, Анна Андреевна в середине января 1962-го приехала в Комарово. Но поселилась на этот раз не в обособленной «будке», а в Доме творчества (возможно, из-за трудностей передвижения или же из необходимости врачебного контроля), где провела два месяца. Берковский оказался ее ближайшим соседом по корпусу. «...В Комарове живу дверь против двери с Анной Андреевной Ахматовой, — сообщал он М.В. Алпатову 10.02.1962. — В разговорах она восхитительно умна, каким-то особым умом, пушкинского времени, так умны были сам Пушкин, Боратынский или Вяземский...»

Ахматова, надо полагать, собеседника своего ценила тоже. Прямые ее суждения о нем неизвестны, но в ахматовских заметках о Пушкине встречаются упоминания его работ, кое-что осталось в памяти свидетелей. Через четыре года после того, как ее не стало, 5 апреля 1970-го, Берковскому написал из Москвы Лев Озеров ^[7], входивший в круг комаровских собеседников Наума Яковлевича:

«...С этим письмом в Ваш почтовый ящик влетит мое стихотворное послание... <...> ...В нем меня не все устраивает. Но частица моего восторга перед Вами, Вашим талантом и умом здесь, кажется, есть. Примите и — не очень ругайте...»

Вот начало этого довольно пространного озеровского дифирамба:

Прочту Берковского и значит —
Настроюсь на высокий лад:
Он без вопросов озадачит
И образумит без цитат.

Мне кажется, что увлеченность,
И над своей строкою власть,
И бескорыстная ученость
Природы той же, что и страсть.

Хоть в нем мы не признаем франта
И с виду он и добр, и тих,
Бог отпустил ему таланта
И разума на пятерых...

К последним из приведенных здесь строк автор сделал сноску: «Так мне говорила А.А. Ахматова».

* * *

Радовать соседей по Дому творчества всякими стихотворными комплиментами и рифмованными шутками — это было у комаровцев в обычае. В домашнем архиве Наума Яковлевича посвящавшихся ему произведений такого рода сохранилось более десятка; что-то — как цитированное озеровское «послание» — доставлялось уже на городской его адрес, что-то предъявлялось прямо на месте. Самое раннее из этих стихотворений было сочинено в феврале 1959-го Е.Г. Полонской ^[8].

Много лет спустя, в апреле 1981-го, на вечере памяти Елизаветы Григорьевны в ленинградском Доме писателей его прочла и рассказала об обстоятельствах его появления Елена Александровна Лопырева (тогда уже вдова Наума Яковлевича):

«...В Комарове мы... <...> ...дружно занимались кормлением синиц и белок, которые в холодные снежные зимы сами приходили к дому. Наконец, появился Арапка — черный кот — обнаружившийся около станции, которого немедленно возлюбил и пригрел Берковский. Елизавета Григорьевна написала на его прибытие большую балладу: она была вписана в солидную книгу жалоб и пожеланий, существовавшую на буфете в столовой. Жалоб в ней я не помню, но зато в нее вписывались стихи и шутки, вклеивались снимки местной жизни, рисунки и карикатуры. Вот баллада об Арапке, сочиненная Елизаветой Григорьевной:

Был пятьдесят девятый год
— что я сказать могу —
жил на вокзале черный кот
под лестницей в снегу.

И жил литературовед
под той же долготой
имел он завтрак, и обед,
и кров над головой.

Но есть на свете доброта
— что я сказать могу —
ученый полюбил кота
под лестницей в снегу.

И в банке от сгущенки он
— под той же долготой —
носил коту мясной бульон,
делил с ним ужин свой.

Но беллетрист-собакофил
— что я сказать могу —
овчарке весь бульон скормил
под лестницей в снегу.

И кот на дереве сидит
— под той же долготой.
Беда! Беда! Какой бандит,
где жить коту зимой?

Ученый бросил снегу ком
— я подтвердить могу —
и не остался перед псом
прозаика в долгу.

И в Доме Творчества живет
под той же долготой
хоть без путевки черный кот.
Но в комнате какой?

Дает литературовед
— я подтвердить могу —
ему и завтрак, и обед,
и всякое рагу».

Завязавшаяся в 1959-м, дружба литературоведа с черным котом продолжалась и позднее. 5 февраля 1960-го — спустя год после появления баллады — Н. Берковский доложил о своих отношениях с ним Е. Гусевой:

«...Завтра уезжаю в Комарово, где полагаю провести февраль-март, но, разумеется, с постоянными наездами в город, где у меня порядочно лекций и других занятий. Очень хочется поглядеть на комаровский чистенький снежок и на залив во льду. Ждет меня там и любимый черный кот Арапушка, которому я доставил штатное место в Доме Творчества. Дело дошло до того, что ему там разрешают быть в столовой во время обеда и тут же пользоваться довольствием, а ночью — спать в большом кресле в вестибюле. Не забудьте, что до меня он был уличный и по ночам мерз на вокзале, под платформой. Я Вам в следующем письме расскажу, как он меня встретит, — беспокоюсь, что не захочет узнать. Для верности узнавания явлюсь к нему с букетом мясного фарша в руках...»

В последние дни декабря 1963-го Арап снова возник в комаровских стихах Е. Полонской (на сей раз отправленных Н. Берковскому в Ленинград). Вот кусочек этого ее предновогоднего послания, стилизованного под детскую, детсадовскую декламацию:

...Черный кот — Арапа
По привычке местной
В простоте прелестной
Поздравляет папу...

В заглавии стояло: «Кошачий псевдосонет» (тут, похоже, присутствовала легкая пародийная отсылка к названию известного стихотворения А. Ахматовой 1958 года, тоже комаровского, — «Приморский сонет»).

А в апреле 1964-го Елизавета Григорьевна намекнула на свой недавний сонетно-кошачий опус в записке к Науму Яковлевичу, оказавшемуся тогда со вторым инфарктом в больнице на Большом проспекте Петроградской стороны:

«Дорогой друг Наум Яковлевич,
Давно собиралась Вам написать, чтобы развлечь Вас. Часто о Вас думаю и мысленно рассказываю и смешное, и грустное... <...>

...Сегодня сочинила для Вас сонет, Вы, кажется, их цените, подобно Данту, Шекспиру и коту Арапу...»

К записке прилагался листок с машинописью:

Переселенье муз

сонет

Давно любили музы Геликон.
Там рощи, тишина — ушей отрада.
Шли времена, и камни Ленинграда
Провозгласил столицей Аполлон.

В Коломенской, без лавров и колонн,
Был скромный кров, советская Эллада,
Зимой же уносилась кавалькада
На Балтику, на Комаровский склон.

Но ведь не место красит человека
— Таков закон и в отношеньи муз.
Переселился творческий союз
Туда, где ближе доктор и аптека.

Их адрес: номер сто, Большой проспект,
Берковскому там воздают решпект.

Пробыв в больнице почти два с половиной месяца, Н. Берковский вышел оттуда в начале июня 1964-го. Спустя еще месяц он отправился в Комарово. О печальной новости, которая его там, как оказалось, ждала, он сообщил в июльском письме Анне Борисовне Никритиной:

«...Бедный, бедный кот Арап скончался на садовой скамье за час до моего приезда. Почему скончался — есть разные версии. Как бы то ни было, приходится жить без этого милого фиолетового зверя. Часто он мне мерещится на креслах в прихожей, либо на зеленых грядках...»

* * *

Трижды адресовала Н. Берковскому свои стихотворные приветствия ленинградская писательница Наталья Леонидовна Дилакторская ^[9].

Первое из них датировано 21 сентября 1961-го:

Ваш озорной и умный глаз,
Ваш вид — упрямо-своевольный!..
О, сколько раз, взглянув на Вас,
Я любовалась! И невольно
Хочу прощальною строкой
Отметить Ваш «успех» такой!

Желаю Вам, «обворожитель»,
Чудесных дней, премудрых книг!..
А комаровскую обитель —
Благословляю в этот миг:
Меж «дохлых» духом и калек —
Такой чудесный человек.

Судя по тому, что мадригал этот назван «прощальной строкой», рождение его было связано с ситуацией предотъездной ^[10]. Прожили тогда Н. Берковский с Еленой Александровной в Доме творчества примерно два с половиной месяца. Очень похоже, что именно в этот летне-осенний сезон знакомство Н. Дилакторской с «обворожителем» и произошло — стихотворение ее переполнено каким-то восторгом первооткрытия.

Контакты продолжались и в городе. Незадолго до нового, 1962-го, года Наталья Леонидовна сочинила еще одно стихотворное обращение к Науму Яковлевичу — благодарность за добрую оценку ее «Повести о Гайдне», выпущенной в 1961-м издательством «Детская литература»:

Меня так тронул Ваш привет!
Так рада, что, читая книжку,
Вы Гайдна приняли «портрет»,
Да и безбрового мальчишку...
Спасибо Вам!
С волненьем жду
Обещанную книгу — «эхо»...
Желаю в будущем году
Здоровья, счастья и успехов!

Нат. Д.
26 декабря 1961

«Обещанная книга» — сборник Н. Берковского «Статьи о литературе». Рукопись была сдана в издательство еще летом 1960-го и проходила стадии подготовки к печати с большими задержками. Вышла книга только в июле 1962-го. Экземпляры автор разослал многим своим друзьям и в августе-сентябре стал получать отзывы.

Н. Дилакторская откликнулась стихами. Выстроенной там ею цепочкой упоминаний и цитат оказались очерчены почти все материалы сборника — работы Н. Берковского о Леонардо да Винчи, Шекспире, Сервантесе, Шиллере, Ибсене, Пушкине:

Как мне не восхищаться Вами,
Коль с Джиокондой расправляясь смело,
Вы дали ей «оседлую жизнь в раме»,
Или «трехмерность» — горестям Отелло!

С русалками всех наций и с «picaro»
C «домохозяйкой тролля средних лет» и с троллем —
Вы, их чеканя, сокрушительным ударом
Вмиг эстетическим «вскрываете» контролем.

Черт, гробовщик, пажи и королевы...
И орифламма Орлеанской девы... —
Сердца любых эпох! И вместе с тем
Анализ драм и фабул... и проблем...

Я радуюсь за Вас! И потому,
Не в силах перечислить прелесть, в книге скрыту —
Шлю благодарность чуткому, глубокому уму!
Хвала такому знатоку и эрудиту!

Нат. Д.
17 авг. 1962

* * *

Знакомство Н. Берковского с москвичкой Натальей Александровной Роскиной ^[11] произошло в Комарове в январе 1968 года ^[12].

В следующем, 1969-м, они там встретились снова — опять в январе ^[13], и Н. Роскина сделала первое свое поэтическое подношение:

Я приеду в Комарово.
Я увижу вас в окне.
Я предчувствую, что слово
Ваше столько скажет мне.

Обаянье Вашей речи
И семейный Ваш уют.
И в волненьи перед встречей
На крылечке постою.

Под сияньем небосвода,
Под полетом зимних птиц
Собери меня, природа,
Из распавшихся частиц.

И в ответ — ветвей дрожанье.
Скажет мне древесный ствол:</em>
«Да, священно обожанье,
Ибо свято божество!»

И настанет то мгновенье,
Где смогу сказать сама,
Сколь прекрасно омовенье
В волнах Вашего ума!

И я крикну Вам: Осанна!
Полной жизни, долгих лет
Вам, Елена Алексанна,
Вам, учитель и поэт!

© Из архива Наума Берковского

Под стихотворным текстом были в рукописи проставлены дата и место: «20 января 69. Комарово». Тут, надо заметить, присутствовала некоторая неясность: почему стихотворение, начинающееся словами «Я приеду в Комарово...» и целиком построенное как выражение мечты о свидании предстоящем, завершалось обозначением места чаемого как чего-то, уже достигнутого?

Объяснить это можно по-разному. Либо текст писался Н. Роскиной еще дома, в Москве, а финальное обозначение даты и места было проставлено по прибытии в Комарово, перед вручением стихов адресату. Либо стихотворение сочинялось уже в Комарове, незадолго до отъезда, и Наталья Александровна выражала, таким образом, надежду на встречи дальнейшие — в тех же местах.

Встреч потом было немало, но уже не комаровских. В основном, — ленинградских ^[14], а летом иногда — царскосельских. Были телефонные разговоры. И были письма.

Первыми они обменялись еще в 1968-м, в феврале: Н. Роскина доложила о возвращении в Москву, остро обрисовала некоторые коллизии столичной литературной жизни; Н. Берковский, отвечая, позвал ее приезжать с Ириной в Ленинград, напомнил про «диво белых ночей». На этом их почтовое общение тогда, кажется, прервалось.

Возобновилось оно в последние дни января 1969-го, после второго их комаровского свидания. И среди других переписок Наума Яковлевича (многочисленных, в некоторых случаях весьма обширных) по интенсивности своей оказалось рекордным.

Тут, правда, необходимо уточнение: сказанное характеризует лишь одну сторону этой переписки — эпистолярный поток, хлынувший из Москвы. До конца 1969-го ленинградские друзья Н. Роскиной получили от нее 95 писем: 61 из них было адресовано Науму Яковлевичу, 34 — Елене Александровне. Те отвечали, но угнаться за своей корреспонденткой даже не пытались. Да она этого, кажется, и не ждала — почтовая ее сверхактивность была пропитана неким азартом свободной игры ^[15]. Как и само содержание ее посланий, порой многостраничных, всегда подкрашенных иронией, подсвеченных юмором. Причем юмором не только словесным — нередко еще и изобразительным (иногда это были картинки, фотоснимки, вырезанные из журналов и газет и сопровождавшиеся всякими забавными подписями, иногда — собственные рисунки автора).

Вскоре после того, как почтовое это половодье началось, — 6 февраля 1969-го — Н. Берковский написал Н. Роскиной:

«Наташенька,
одно за другим приходят Ваши высокоталантливые письма, то с иллюстрациями автора, то без них. Так как я в них только литературный повод, то отвечать мне на них даже нескромно, ибо выходит, что я принимаю все Ваши хвалы всерьез. Нескромно отвечать и опасно не отвечать. Сквозь панегирики проглядывает пародия, сквозь оду самая безжалостная сатира, одно на пол-шага от другого, и чувствуешь себя терроризированным, попробуй этакой змее не угодить, что она с тобой сделает. Поэтому сами виноваты, самые ласковые слова к Вам выходят как бы вынужденными, из страха, что иначе тебя засмеют, если не скажешь, а если все-таки скажешь, опять засмеют.

Одно можно заключить наверное: что Н. Роскина весьма замечательное явление, столь же опасное, сколь и привлекательное...»

«...Ах, как Вы угодили этой змее своим письмом...» — со сдержанной любезностью отвечала та 12 февраля 1969-го.

Однако на следующий день, 13-го, в письме к Е. Лопыревой она позволила себе высказаться по поводу диагностированной Н. Берковским «змеиности» несколько более развернуто:

«Дорогая Елена Александровна —
повелительница белок, царица синиц! ^[16] Из всего столь близкого Вам мира живых существ Ваш муж выбрал и сблизил со мной — змею, и отнюдь не змею очарованья, а змею опасности. Ну, если какая опасность и угрожает от этой змеи, то только одна: я, как тот питон, о котором я Вам рассказывала, задушу Вас в своих объятиях…»

14 февраля в очередном послании к Науму Яковлевичу тема была продолжена:

«...Олейников писал: “Доверься, змея, политруку” ^[17]. Политрук, доверьтесь змее. Вы же прекрасно (с Вашей проницательностью!) понимаете, что, если б в моей корзинке не лежали камешки иронии и дерзости, то легкий, благоуханный и обманчиво безобидный газ моего восторга перед Вами унес бы мой дирижабль в места, откуда некоторые не возвращались... Любящая гения да погибнет — сказано в моей женской библии. Мне же хочется уцелеть...»

Текст сопровождался вклеенными картинками. На одной из них северные жители в малахаях благоговейно созерцали солнечное затмение. Приписка гласила: «Н.Я. Берковский начинает новый семестр...» Под другой вырезкой — с изображением двухголовой змеи — стояли слова: «А это уж известно кто».

Картинка Натальи Роскиной к письму от 14 февраля 1969 года© Из архива Наума Берковского

Картинка Натальи Роскиной к письму от 14 февраля 1969 года© Из архива Наума Берковского

Картинка Натальи Роскиной к письму от 17 февраля 1969 года© Из архива Наума Берковского

Еще одним рисунком змеи — выполненным уже самой Н. Роскиной — открывалось ее письмо Науму Яковлевичу от 17.02.69. Он там символически запечатлелся тоже — в виде красного солнышка, возле которого были проставлены инициалы «Н.Б.». Дальше следовали вариации темы, оказавшейся весьма устойчивой:

«Дорогой Наум Яковлевич,
эта змея огорчена письмом от Слонимских, которые пишут мне, что Вы были довольно сильно нездоровы. Вы, конечно, не напишете мне об этом ни слова, т.к. я заметила, не любите не только болеть, но и говорить о болезнях. Ну, если мне будет очень неспокойно, я Вам позвоню.

Слонимские пишут мне также (вернее, Ида Исаковна пишет), что Вы обо мне неплохо отзывались. Я Вам очень благодарна, что в их присутствии Вы не употребили слова “змея”, т.к. представляю себе, что это было Вам нелегко...»

Чуть ниже, заговорив уже о своих собственных недомоганиях, Н. Роскина «змеиный» мотив снова обыграла цитатно — отослав на этот раз к стихотворению Н. Гумилева:

«...Со мной что-то происходит, то ли я, как змеи, сбрасываю кожу, то ли мы меняем души, не тела. Во всяком случае, меня продолжают чем-то колоть. Приятно думать, будто чему-то душевному можно помочь чем-то материальным...»

Рукопись последней страницы письма Натали Роскиной от 19 февраля 1969 года© Из архива Наума Берковского

В письме от 19.02.69 на последней странице Н. Роскина разместила две стихотворные миниатюры. Одна, снабженная условными рисунками гармошки и книжного разворота, на котором было начертано «Ich habe Du bist» ^[18], шла под рубрикой «Русское народное творчество»:

Разлюбила гармониста,
Полюбила германиста,
Ай-люли! Ай-люли!

Второй миниатюре, также сопровождавшейся беглыми зарисовками на тему, предшествовал заголовок «Восточная мудрость»:

Где расцветает роза,
Таится там угроза:
Под ней сидит змея —
Я.

4 марта 1969-го в город на Неве отправилось следующее ее поэтическое послание:

Что такое есть Берковский?
Над землей парящий дух,
Ум чертовский, дух бесовский,
Ощущенье, зренье, слух!

Что такое есть величье?
Комаровский белый лес,
И тепло родное, птичье,
К нам слетевшее с небес.

Что такое есть Наташа?
Ну, Наташа — это я.
Всем известно, что Наташа
Есть опасная змея.

Что такое есть награда
За ее стишки и mots?
Похвала из Ленинграда,
От Берковского письмо!

© Из архива Наума Берковского

Мартовские эти строки хотелось бы сравнить с приведенным выше стихотворением январским («Я приеду в Комарово...»). Зимнее было выдержано в духе благоговейно-одическом, декларировавшем едва ли не религиозное поклонение адресату («свято божество», «осанна»), в новом явственно постукивали «камешки иронии и дерзости» («ум чертовский, дух бесовский»).

И то и другое было, конечно, вариантами игры — разнообразием этим Н. Роскина как бы подтверждала верность присвоенной ей Н. Берковским гибкой «змеиной» репутации.

Она ему «зоологический» аналог подобрала тоже, предъявив его в письме к Е. Лопыревой от 18.02.69:

Рисунок Натальи Роскиной из письма к Елене Лопыревой от 18 февраля 1969 года© Из архива Наума Берковского

Дальше следовало пояснение: «...посылаю Вам портрет Вашего мужа, сидящего в кресле и размышляющего, чего бы поесть. А похоже, правда? Что-то есть похожее, поза, руки, глаза. Правда?.. <…> ...Подтолкните Льва написать мне. Скажите ему, что его последнее письмо я уже выучила наизусть, и теперь мне делать нечего. Вам, Лилечка, он не откажет...»

А летом 1969-го, 20 июня, она отослала Науму Яковлевичу еще одно знаковое изображение (явственно цитировавшее рисунок Пабло Пикассо, ставший общеизвестной эмблемой миролюбия).

Рисунок Натальи Роскиной из письма к Елене Лопыревой от 18 февраля 1969 года© Из архива Наума Берковского

Подпись гласила: «Н.Я. Берковский в новых представлениях о нем Н. Роскиной».

---

^[1] Михайлов Николай Николаевич (1905–1982).

^[2] Гусева Елена Александровна (1919–2006) — филолог, в 1957–1964 годах — сотрудник журнала «Вопросы литературы», где Н. Берковский публиковался.

^[3] Зингерман Борис Исаакович (1928–2000) — историк театра, театральный критик.

^[4] См., в частности: Н.Я. Берковский. Заметки из архива <о Н. Гоголе> // Вопросы литературы. 1984. № 3; Н.Я. Берковский. Заметки о Лермонтове // Лермонтовский сборник. — Л.: Наука, 1985; Н.Я. Берковский. О «Пиковой даме» // Русская литература. 1987. № 1.

^[5] Алпатов Михаил Владимирович (1902–1986) — искусствовед.

^[6] В.Г. Адмони. Знакомство и дружба. В кн.: Воспоминания об Анне Ахматовой. — М.: 1991. С. 334.

^[7] Озеров Лев Адольфович (1914–1996) — поэт, литературовед.

^[8] Полонская Елизавета Григорьевна (1890–1969) — поэт, прозаик, переводчик. В 1920-е годы — член литературного объединения «Серапионовы братья».

^[9] Дилакторская Наталья Леонидовна (1904–1989).

^[10] Кто покинул «комаровскую обитель» раньше — автор или адресат — неизвестно, но в отправленном Наумом Яковлевичем 26.09.61 письме Н. Харджиеву говорилось: «...Мы на днях только вернулись из Комарова...»

^[11] Роскина Наталья Александровна (1927–1989) — литературовед. Автор воспоминаний об А.А. Ахматовой, В.С. Гроссмане, Н.А. Заболоцком, Н.Я. Берковском, М.М. Зощенко, К.И. Чуковском, С.Я. Маршаке.

^[12] Он жил тогда в Доме творчества с Еленой Александровной, Н. Роскина — со своей двадцатилетней дочерью Ирой, студенткой.

^[13] Летние месяцы начиная с 1966 года Наум Яковлевич стал проводить в Царском Селе («...по совету врачей, отрешающих для меня Комарово, по меньшей мере, — на лето...» — пояснял он ситуацию в письме к М.В. Алпатову от 26.07.1966).

Единственный после 1966-го летний приезд его в Комарово случился в 1972-м. О вынужденности такого своего решения он написал Е.А. Гусевой: «...сегодня уезжаю на дачу. К сожалению, это не Петергоф и не Царское, где я искал себе летнего жилища и не нашел, в конце концов, а всего только снова Комарово... <...> ...Я очень не люблю Комарова летом, бо оно со своими соснами и смолой действует на меня ядовито...» (письмо от 14.06.1972).

Несколько дней спустя — в ночь на 19 июня 1972 года — Н.Я. Берковский там, на даче, скончался. Похоронен он был на комаровском кладбище, неподалеку от могилы А. Ахматовой.

^[14] В своей мемуарной книге «Четыре главы», одна из частей которой была посвящена Н.Я. Берковскому, Н. Роскина рассказывала: «...Когда я приезжала к нему погостить в Ленинград, то скрывала это даже от своих родственников, так как знала, что и мне не захочется от него уходить, и он меня не отпустит. Так, инкогнито, я частенько прилетала на несколько дней...» (Н. Роскина. Четыре главы. — Paris: Ymca-Press, 1980. С. 144)

^[15] Азарт ее подогревался и адресатом — это видно из «делового запроса» Н. Роскиной, посланного 18.02.69 Е. Лопыревой: «...Спросите Наума Яковлевича, который заказал мне 120 писем, входят ли в это число те, что адресованы Вам? У меня сдельщина, мне надо знать...»

^[16] В письме к Н. Роскиной от 06.02.69 Н. Берковский сообщал: «...В Комарове опять морозы, опять синие днем снега, а с утра кормление белок и синиц...»

^[17] Н.М. Олейников. «Послание, бичующее ношение одежды» (1932):

Меня изумляет, меня восхищает
Природы красивый наряд:
И ветер, как муха, летает,
И звезды, как рыбки, блестят.

Но мух интересней,
Но рыбок прелестней
Прелестная Лиза моя —
Она хороша, как змея!

Возьми поскорей мою руку,
Склонись головою ко мне,
Доверься, змея, политруку —
Я твой изнутри и извне!.. <...>

^[18] Ich habe Du bist (нем.) — «У меня есть ты».

Понравился материал? Помоги сайту!

Поделиться ссылкой / Share

twitterвконтакте