Взрослеть по-русски

2 февраля в онлайн-режиме прошли финальные дебаты премии «Новая словесность» по итогам 2020 года. Жюри в составе филолога Константина Богданова, книжных обозревателей Галины Юзефович и Егора Михайлова, музейного менеджера Юлии Вронской и театрального режиссера Бориса Павловича присудило победу Алле Горбуновой за книгу прозы «Конец света, моя любовь». Елена Рыбакова предлагает свой — полемический — взгляд не столько на решение, сколько на концептуальные установки жюри.

Премии НОС, как и России, очень повезло с Навальным.

Решение суда (в смысле «суда») по навальнинскому делу объявляли в те самые минуты, когда жюри, подавляя зевоту, вяло подбиралось к финалу. В группах поддержки перестали гадать «Барскова — не Барскова», «Некрасова — не Некрасова» и сосредоточились на главном: посадят — не посадят. Вечер обрел сюжет. Чем более зловещей становилась картинка из Мосгорсуда, тем меньше жизни оставалось на экране, где домучивал свое очередной НОС. Слово Навального как событие отечественной словесности переигрывало всухую. НОСу повезло: Навальный прикрыл и его тоже, дав шанс остаться в истории тем, что еще случилось в день одной роковой посадки. Маленький позор из жизни премии удобно прятать в большом позоре на всех.

«Я простой читатель, дайте мне побыть простым читателем» — молило на все лады жюри со сцены. Простые, совсем простые росгвардейцы как раз под эти мольбы оцепляли центр Москвы. «Исходим из материала», «четко без концепции», «без подгонки под ответ», — кокетничала член жюри Галина Юзефович, а где-то рядом зачитывала приговор судья, тоже — какое совпадение — наверняка убаюкивающая себя тем, что «исходит из материала» и действует «без подгонки». «Нам не стыдно, ничуточки, ни вот столько за этот прекрасный, прекрасный, прекрасный шорт-лист» — уговаривали друг друга члены жюри с той обсессивной зависимостью от того, чего якобы нет, с какой в России последних лет говорит власть.

Коллеги, мне стыдно за вас.

Странно, что премия, по определению сосредоточенная на новом, новой словесности и новой социальности, устами жюри и экспертов почти не пыталась проговорить, в чем именно это новое образца 2020-го могло бы заключаться. По умолчанию, видимо, подразумевалось, что для обозначения новизны достаточно актуальной темы или техники, и в этом смысле за все новое назначено было отдуваться «Дням нашей жизни» Микиты Франко (однополая любовь) и «Собакистану» Виталия Терлецкого (комикс, собачья власть, тоталитарное государство, антиутопия). Увы, и комикс не застрахован от клише, и искушения тоталитаризма в новейшем отечественном изводе, как правило, изощреннее того, что ухватывает сатирический карандаш художницы Кати, соавтора Терлецкого. Что же до «Дней нашей жизни», здесь жюри просто дискредитировало себя: включение в шорт- (и даже в лонг-) лист сочинения откровенно графоманского обессмысливает любое соперничество в этом списке; ни один из финалистов 2021 года, скажем прямо, не заслужил соседства с Микитой Франко, и уж точно никому не пожелаешь на его фоне выйти в лауреаты. Если на что сочинение, занявшее в итоговом разговоре непомерно большое место, и годится, так разве что на разбор штампов на курсах творческого письма, да и то только в первом семестре (дальше уже слишком просто): выпишите в тетрадь отдельно штампы стилистические и сюжетные, не меньше трех примеров того и другого, мнение обоснуйте. Тех, кому захочется это прочесть, честно предупреждаю: выглядит это так, как если бы Анатолий Алексин воскрес, сориентировался, что нынче есть спрос на книги с двумя папами, и состряпал очередное удушливо дидактическое чтиво юным умам во отвращение. Есть, само собой, и разница: раньше такое заталкивали в головы недалекие учителя, сейчас под маркой лучшей российской литературной премии рекомендует жюри.

Впрочем, к делу. Недобросовестность жюри, отказавшегося искать общий знаменатель под тем, что отобралось «само собой» («четко без концепции», см. выше), вовсе не означает, что такого знаменателя у нынешнего шорт-листа не существует. Более того, этот не отрефлексированный в ходе дебатов выбор вполне можно назвать даже тенденциозным. Чтобы понять, как этот список сложился и о чем в собранном виде говорит, стоит для начала задаться вопросом, чего в перечне книг финалистов нет или почти нет. Нет — уже победа — как минимум на уровне темы никакой ностальгии по советскому, еще недавно заливавшей отечественную словесность от премиальных списков до вокзальных киосков с детективами. Нет, что не менее показательно, и никакого внятного завтра, ничего или почти ничего, что сошло бы хоть за черновой проект будущего. Нет, и это тоже скорее новость, желания всерьез разбираться с историей, нашей или не нашей, узнавать или не узнавать себя в людях прошлого («Седьмая щелочь» Полины Барсковой и, менее очевидным образом, «Другой юг» Шамшада Абдуллаева из сказанного, конечно, исключение).

Что есть — есть прежде всего предельно обострившееся внимание к телесному, заявляющему о себе в момент насилия или взросления. Опыт телесного, собственно, и стал общим знаменателем нынешнего шорт-листа — странно, согласитесь, считать это случайным в дни, когда наши тела учатся уворачиваться от полицейских дубинок и растворяться в переулках и самыми уязвимыми оказываются тела взрослеющие. Взросление как прорастание из себя, к себе завтрашнему, обустройство в теле как открытие другой реальности — тема не только «Конца света, моей любви» Аллы Горбуновой, но и «Свидетельства» Андрея Гоголева (член экспертной коллегии Лев Оборин говорил на дебатах о тонкой работе на микроуровне и «забытых добычинских силовых линиях письма», оживающих в книге Гоголева), и «Сато» Рагима Джафарова (этому не лишенному занимательности трактату о психологии психолога, еще одной необязательной книге в коротком списке, мешает главным образом то, что автор решил придать ему форму романа, а издатель не сумел его от этой затеи отговорить). Рядом с вылупляющимися в жизнь подростками стоят и героини «Сестромама» Евгении Некрасовой, в фантастических словесных и телесных метаморфозах рождающиеся впервые, отлепляющиеся от родового и мужниного тела; если искать в премиальном списке этого года книгу по-настоящему феминистскую и писательское взросление, случившееся всерьез, как раз сюда, на Некрасову, и стоит смотреть. (За не обделенную вниманием многих жюри писательницу здесь нельзя не порадоваться, а за русскую словесность и подавно: от «Калечиной-Малечиной», из которой ясно было только, что автор с хорошим чувством ритма и языка не знает, что делать со своими нафантазированными персонажами, до «Сестромама» времени прошло всего ничего, а писательский разгон налицо, и если такими темпами пойдет, впрочем, поглядим, и глядеть, судя по всему, будет интересно.) Тело претерпевающее и тело пишущее, тело города и тело текста — в центре блокадных штудий Полины Барсковой, победившей со своей «Седьмой щелочью» у жюри критиков, отмеченной старейшинами НОСа (так принято именовать первый состав жюри, который по регламенту располагает собственным голосом весом в один балл), и предсказуемо обойденной действующей судейской коллегией: «простым читателям» из жюри, которым книга должна сделать легко и не больно, с Барсковой в самом деле не по пути. В случайно залетевших в шорт-лист воспоминаниях о лингвисте Андрее Зализняке есть эпизод, боязливо помянутый кем-то из жюри; будь у этого разговора чуть больше осмысленности и ответственности, этот эпизод мог бы стать центральной метафорой дебатов, и примечательно, что и он имеет внятное телесное измерение, напрямую, как сказал бы антрополог, относится к области биополитики: рубеж 1950–1960-х, решается, позволят ли Зализняку защищать кандидатскую сразу как докторскую ввиду выдающихся достоинств работы, друзья собирают для него справки и ходатайства по кабинетам Академии наук, а сам будущий академик прячется на даче приятеля — в Москве его ждут повестка в военкомат и казарма вместо кандидатской и докторской. В самой сложной книге шорт-листа, сборнике рассказов Шамшада Абдуллаева «Другой юг», сама словесная ткань своей пульсацией материализует-дематериализует историю, рассказчика, фотографию, пейзаж — пластика этой прозы сродни той, что грезилась Флоберу; более очевидного претендента на какую угодно премию за написанное по-русски трудно представить, так же непросто, впрочем, понять, что книге Абдуллаева делать в ряду легких и простых.

«Другой юг» за день до московских дебатов победил в финальном голосовании нижегородского проекта «Волга/НОС», дочерней премии «большого» НОСа; дети, как сплошь и рядом в новой реальности оказывается, поумнели быстрее взрослых, и с этим обстоятельством всем нам, к судьбе НОСа небезразличным, предстоит теперь как-то считаться. Московское же жюри, нахваливая себя за отсутствие «концепций», сделало ставку на взросление: из скучных и не всегда складных речей судейских следовало, что вопрос, как повзрослеть в России и не скурвиться, собственно, и есть главное, чем на старте 2021-го живут российское общество вместе с русской литературой. Книга Аллы Горбуновой, вопреки кажущейся легкости, удобных ответов не предлагает, более того, сама она расположена в том немилом сердцу простого читателя постмодернистском поле, где главным ответом оказывается подрыв любой определенности, любых конвенций: нон-фикшн здесь то и дело оборачивается ультра-фикшн, документальное — фантастическим, полюса метафоры меняются местами; текст играет с читателем и требует взамен готовности к игре — от школьных истин, которые вколачиваются дубинкой, книга нового «носовского» лауреата, к счастью, все-таки дальше, чем, подозреваю, хотелось бы выведшим ее в победители членам жюри.

Сложись этот «носовский» разговор иначе, развернись он вокруг «Седьмой щелочи» Полины Барсковой, и не «чисто без концепции», а вполне концептуально, и мы говорили бы на старте 2021-го о том, как письмо просвечивает пишущего, а чтение читающего, — не Барсковой вроде бы открытая истина, но в этой пристрастной авторской антологии блокадных стихов продемонстрированная с исключительной наглядностью. О том, что бывают времена, когда «как ты пишешь» и «как читаешь» уже буквально означает «с кем ты» — с теми, кто молотит дубинками, или с теми, кто уворачивается от ударов. О том, что простота — в новой русской реальности, в новой словесности — и есть насилие. Хотя мы ведь и так на самом деле все время об этом. Чисто без концепции.

Текст публикуется в авторской редакции.

Понравился материал? Помоги сайту!