Памяти Василия Бородина (1982–2021)

Сергей Сдобнов

Вася, память только начинается

9 июня умер поэт и художник Вася Бородин. Ему было 38 лет. О его смерти сообщила поэт Анастасия Зеленова. Она звонила Васе в 11 утра, он был еще жив. В 15 — трубку взял полицейский. Васю нашла соседка. Он вышел из окна восьмого этажа. Недавно у Бородина умер отец, с которым он долгие годы жил в одной квартире. Я десять лет дружил с Васей.

Пришло время, когда о смерти друга узнаешь из Фейсбука. Увидел сообщение о его смерти. И автоматически позвонил ему.

Вася Бородин ходил в тельняшке, переводил Вашти Баньян, каждый день рисовал, писал стихи и когда были силы — пел песни. Вася часто уставал, словно уже был одним из персонажей своих текстов — Стариком. Несколько раз я был у него дома в Красноказарменном проезде. Мы кормили черепаху, кошек во дворе, пили, но в меру. Вася играл песни на свои и чужие стихи. Последний раз я звонил ему весной, сразу после смерти его отца. Вася держался, сказал, что не будет пить, соседка нашла похоронного агента. Сам Вася бытовые вопросы решал минимально, обрастал рисунками и рукописями, а не вещами. Я тогда предложил:

— Давай мы приедем, посидим вместе.
— Да, конечно, но не сейчас. Через пару дней напишу, позвоню.

Не написал, и я не написал.

Так повелось, что поэта, главного сироту в мировой культуре, стараются пристроить в какое-то поколение, — Вася был главным поэтом среди тех, кто родился в 1980-х, но никогда так не говорил. О себе Вася говорил со стыдом, которого уже и не встретишь, с пониманием своей малости в общем мире.

Часто пробуют поставить автора в ряд: Василий Филиппов, Елена Шварц, Анна Горенко — в поэзии, лучисты (Ларионов), наивные художники — в изображении, Патти Смит и Хвостенко — в песнях. Всю жизнь Вася пел хайдеггерианское «со-бытие».

Но ряды еще выстроят, а хочется сказать Васе простое. В эти минуты тело еще не сожгли и не похоронили рядом с отцом и бабушкой. Хочется сказать: «Вася, мы не закончили наш разговор об этом мире». Уверен, Вася не закончил много разговоров по душам. По-другому — он говорить и не умел. В беседе Вася напоминал тот мел поэзии, который с каждым словом тает, но готов к собственному исчезновению ради встречи с Другим.

Вася часто извинялся. Как будто всегда есть в чем быть виноватым. Часто успокаивал, говорил «старик», но про себя молчал:

ты прости,
что не пишу тебе, как прошёл сегодняшний день;
я латал обшивку
и смотрел боковым зрением, как
дальние звёзды — вспышками — объединялись в фигуры,
а
потом между ними так же мгновенно терялась связь

Поэт всегда видит/чувствует больше, чем способен выдержать тот самый «нормальный» человек. Я всегда смотрел на Васю как на горизонт чуда и представлял, на что/кого/куда смотрит он.

Васе удавалось не пропустить в свои тексты себя, принять ценность других миров.

Олег Юрьев уже написал главное про это: «Василий Бородин больше любит стихи, чем себя. Он пытается освещать пространства, а не заселять собою уже освещенные».

Вася умел и любил радоваться чужим успехам. Мог позволить себе ничего не сказать за спиной о ком-то. Кроме хорошего. И по этому принципу не делил живых и мертвых.

Кажется, Вася жил с ощущением полного и личного конца света, но в этом всем он верил в то, что как раз других-то еще можно спасти. Вася был не крещен, но все, кто хоть раз с ним столкнулся, понимали — уж он-то верит.

Вася жил малыми чудесами, спасал тех, кого мог. В стихах — цветы, собак, птиц, потерянных для самих себя людей. В жизни — кошек, черепаху Чепчика, которая жила с ним до самого конца и бегала по дому быстрее поэта. Редко встретишь полное совпадение того, что человек говорит о ком-то и что он делает для кого-то. Многие поэты присылали Васе стихи, он отвечал, писал предисловия, помогал деньгами, хотя сам жил между бедностью и нищетой. Он мог попросить в долг не для себя, и это всегда было правдой. Вася устраивал камерные концерты, играл на гитаре у метро и для литераторов. По дороге домой мог упасть и уснуть. Но мир его берег.

Когда приходили в гости к Васе, то он всегда кормил. Встречал во дворе, ставил картошку на огонь. Ему было неловко за скомканный от творчества и неприкаянности быт, папу, который всегда рядом и хочет поговорить, когда все готовы только к тишине — той тишине, ради которой иногда и собираются близкие люди.

Вася окончил вечернее отделение металлургического института, чертил, неплохо зарабатывал. Потом работал чертежником в энергетическом институте, ушел в корректуру и редактуру, денег почти не стало. А потом «у меня случился микроинсульт, и некоторое время я так выглядел, что доверить мне работу с текстом не захотели». Вася был из тех, кто не настаивал. Перешел в курьеры и грузчики. Оказался настолько свободен, что было страшно за него.

Вася боялся всех подвести. Думал, что не справится с «хорошей» работой, не потянет жизнь с графиком. Вася мог просто упасть на улице — даже не по пьяни, а от переполнявшей его больное сердце жизни. Потом встать, пойти домой. К врачам он не ходил. И друзей оберегал от своей слабости, словно боялся и тут «не справиться».

На лето Вася уезжал с черепахой в деревню к жене отца. Связь там была такая, что Вася раз в день поднимался на холм, чтобы ответить на сообщения или позвонить. Возвращался с ворохом рисунков — это очень важно, посмотрите его картины, это стихи, которые написаны так, а не иначе. Привозил подборки стихов, был живой.

У Васи получалось сделать то, что один поэт может сделать для другого. Не научить, не наставить на путь или сказать по-хармсовски: «А по-моему, вы говно!» Нет, Вася понимал, что такое поддержка, особенно для поэтов, людей, потерянных по определению.

Вася жил своими стихами. Годы в последнее время считались по новым, собранным и опубликованным книгам. Я позвонил Васе в начале весны, после смерти его отца, потом сказал близкому человеку: «Если Вася умрет — напишу о нем книгу». В суете смерти стало важным собрать все тексты Бородина и о нем — в одном месте. Поговорил с Ириной Дмитриевной Прохоровой. Будем с Львом Обориным собирать и выпускать собрание сочинений Васи в «Новом литературном обозрении». Вася, память только начинается.

 

Ростислав Амелин

Я уже видел эту смерть 100 000 раз. Я с ней смирился давно, но я верил, хотя и очень злился, что не могу ничего сделать, что все мои попытки помешать этому развалу будут отвергнуты. Вася был такой парадоксальный человек, я сейчас расскажу.

Это было выше моего понимания. Я долго злился и злюсь сейчас на этот наш русский мир, который чтит и любит только мертвых. Вася был воспитан как человек, призванный к служению. Этот бред я не понимал никогда, но в его картине мира Его самого не было — были другие. Он убивался и всегда отказывал себе во всем ради кого-то еще, кто часто вообще не ценил этого. Мама бросила Васю, когда ему было семь, и он говорил, что никогда больше не хотел ее увидеть, что он ее не любил, потому что она странная — целовала его, с любовью гладила, обнимала ночью во время сна, — я не верю, что это его собственные чувства. Я думаю, ему так сказала бабушка, которая изжила мать из их дома и заставила двух мужиков прыгать вокруг себя, пока не сошла с ума и не свела с ума Васю.

Мне было возмутительно, я очень ругался. Меня очень злило, как он преданно посвящает остатки своей молодости папе, который, как в легендах про семейные проклятия, повторил эту штуку — и не дал Васе повзрослеть. Это привело к тому, что я назвал Неотенией. Вася говорил, что не хочет пережить отца, что он должен умереть раньше отца и Чепчика, что не хочет видеть их смерть. Я ругал Васю, что о'кей, не хочешь жить для себя — ну живи тогда ради всех, то есть живи долго и хорошо, и все, кто тебя любит, будут радоваться и смотреть. Не надо, пожалуйста, демонстративно отказываться от своей жизни, пытаясь доказать бесчувственной матери, что ты бы ее любил преданно и самозабвенно. Я иногда даже ненавидел и его мать, и отца, и заочно бабушку — за то, что с ним сделали. Хотя я и объяснял себе, что нельзя просто взять так и сделать — что человек свободен, он делает выбор сам. Но я просто не такой добросердечный человек, как Вася, я не понимаю, как можно делать так.

Однажды я принес им продукты. Без разрешения! Потому что я уже 100 000 раз получал отказы, что не надо ничего, что все очень хорошо. В тот день я решил, что этот акт моего «насилия» будет все-таки прощен, — и принес пакеты. Все, день прошел очень хорошо. А потом в личке я получил сообщение: никогда больше не делай так, мол, из-за твоего пакета отец устроил допрос, мол, а откуда твой юный друг ЗНАЕТ, что мы бедствуем? Получается, своим пакетом я «сдал» его отцу, что Вася жалуется, — и тем самым дал повод унизить его. Я считаю, что папа Васи был жестоким абьюзером, и я страдал, что должен об этом молчать, потому что иначе Вася не пережил бы «позора». Но в этой истории не было персонифицированного зла, я из нее узнал, что такое «проклятие». Что это не цыганки, не магия, а родовой демон, который пишет себя на судьбе крови, в которой течет. Меня дико оскорбило то, что я, рациональный человек, ничего не могу сделать, не могу это расколдовать.

Я молчал, потому что боялся потерять то, что осталось, — я знаю, что жизни в нем было очень много, но эти силы были морально у него отобраны. Во имя «Других»! У Васи на окнах висели цепи. Чтобы он не вышел из окна, как по легенде сделала мать. Не знаю. Я теперь читаю, что по одной версии он вышел из окна, я многому не верю. Вася — один сплошной парадокс, я правда не знал, что делать с этим: ведь не только в доме Васи, но и много где у нас — это все ЛЕЛЕЕТСЯ. Лелеется не такой человек, как Вася. Лелеются судьба, выбор, подвиг, жертвенность, достойные поступки. А человек травит себя, отдает последние моральные силы и умирает. Вася совершил ради Вас достаточно достойных поступков, правда ведь? Каждую свою поэтическую премию он раздавал нищим поэтам на дешевое бухло. Я посылал ему десятки тысяч много раз, я даже разозлился и отправил однажды 50, когда получил уже 10 раз все обратно. Ну не умею я любить как правильно! Я умею только навязывать то, что нужно человеку. Получил в ответ на 50 СМС, что хватит посылать, мол. Я спрашивал: а че ты всем все раздаешь и при этом не принимаешь, когда мир тебе отвечает на твое добро? (Мы впали в такую созависимость, мне казалось дико важным восполнить Васины жертвы — что часто бывает в мире, я потом узнал.) Он всегда абсолютно все отвергал, потому что «его нет» — он выкрикивал это кучу раз на своей кровати, когда я просил, пожалуйста, начать думать о себе.

Вася был святошей, ему хотелось быть святым ради Вас всех, ради «Других». Я спрашивал: ты у других спросил? Хотят ли они, чтобы ты убивал себя, чтобы ты пил это горе? Думаю, нет! В ответ получал молчание — я уже к тому моменту понял, что очень сложный поэтический язык, которым правил Вася, построен на высококонтекстной лексике. Это не пес, это не трава. Это не снег, это не свет. НО НАДО ГОВОРИТЬ: свет, снег. Иначе это — ПОЗОР, ведь все узнают, что у Васи п∗∗дец, что это он — собака, привязанная на поводке к дереву под дождем. Что он нереально страдает и ему НЕЛЬЗЯ не только говорить почему, но и понимать почему: потому что тогда он перестанет быть «светочем» для других и станет «эгоистом», которым быть НЕЛЬЗЯ, иначе это СТЫД. Всем можно, а ему нельзя, потому что его нет.

Вообще все, что касается ПОЗОРА и СТЫДА, для Васи было невероятно больным: НЕЛЬЗЯ ни в коем случае, чтобы кто-то узнал некоторые вещи, о которых папа скажет «разврат». Что лучше, Вася? Убивать и гноить себя? Ставить крест? Я много раз пытался у него узнать, блин, почему это «лучше», но я не смог понять его. Я писал «Олос» для него, царевна Света — это Вася. «Я раньше была, но меня больше нет. Этот образ — программа в твоей голове». Мы ссорились столько раз, что в моей жизни это, наверное, рекорд: я упертый человек, и я должен нести добро и свет, даже если адресат это отвергает, — если надо, повторить еще раз! Я понимаю, что сам ношу в себе диктатора, которому только дай власть — и пойдут расправы. Возможно, поэтому мы были близки. Я хотел бы расправ за Васю, я хотел бы революции за Васю, я не могу простить России то, что Вася нужен был ей ТАКИМ.

Я буду любить тебя всегда.

Понравился материал? Помоги сайту!