Маркес в СССР

Наши университетские годы — начало восьмидесятых — совпали с латиноамериканским бумом, и среди однокурсников-филологов гуляла шутка: «Кого ты больше любишь, Борхеса или Кортасара?» — «Маркеса!» Имена «святой троицы» могли меняться местами, но автор «Ста лет одиночества» чаще всего оказывался не в вопросе, а в ответе. Его завораживающий и надрывный роман, пришедший в Россию в великолепном переводе Валерия Столбова и Нины Бутыриной, читался как поэма — на одном дыхании. Он стал не просто бестселлером, а паролем целого поколения, которое уже не удивится — прожив целый век с Макондо, — когда советская империя будет «сметена с лица земли ураганом», но отнюдь не «стерта из памяти людей».

В 1990 году в Москве на Пушкинской площади открылся «Макдоналдс», и над ним зажглась первая в стране реклама кока-колы. Карнавально чествуя финал эпохи, запечатленной в неполиткорректно язвительных мемуарах Гарсиа Маркеса «СССР: 22 400 000 квадратных километров без единой рекламы кока-колы!», мы собрались компанией «маркесоманов» и поехали в парк Дружбы у Речного вокзала. Там в 1957 году тридцатилетний колумбиец, делегат Международного фестиваля молодежи и студентов, посадил дерево. Идея стихийного перформанса заключалась в том, чтобы возложить букет желтых роз (любимый цветок Маркеса) у того самого дерева. Понятное дело, верный путь проложит интуиция, но на крайний случай цветы можно вручить Сервантесу — благо этот единственный в Москве тех лет памятник иностранному писателю стоит в том же парке, а «Сто лет одиночества» давно окрестили «Дон Кихотом» ХХ века. Веселились, перебрасывались цитатами, кто-то уверял, что вот эта раскидистая липа — ну просто вылитый каштан Хосе Аркадио Буэндиа, но тут с соседней кроны слетела стая весенних бабочек-лимонниц. Желтые бабочки — явный знак от мудрого Габо… дерево единогласно решили считать тем самым. По дороге к метро кто-то закричал: «Смотрите в лужи, вдруг вынырнет золотая рыбка». Текст «Ста лет» накрепко врос в наши жизни — «золотая рыбка» сначала вызывала в памяти Аурелиано Буэндиа, а только потом пушкинскую сказку.

Явление «Ста лет одиночества» совпало с важнейшим сдвигом российского сознания. Нам выпали последние времена СССР: миражи истории осыпались «палой листвой», жизнь застыла в дурном времени, а письма не доходили не только полковнику. Все казалось до боли знакомым: поезда с трупами, которых не было; сонная болезнь, стирающая память; приказы покрасить все дома в голубой цвет; генералы и патриархи. Но постепенно исторические параллели уходили на второй план, как «прозрачный или призрачный» город, и главной оказывалась сама мифологическая реальность: идеальная модель бытия, где любая «большая деревня», от Москвы и до окраин мирозданья, сродни «всемирной деревне» Макондо, а на любую историю найдется свой перегонный куб Мелькиадеса.

В середине 80-х я оказалась в гостях у переводчицы Эллы Брагинской. За стеклом книжной полки стояла фотография: Элла и Маркес мило беседуют. Какой там сюрреализм. «Да, это в гостях у Веры Кутейщиковой и Льва Осповата, в 1979-м, он тогда устал от разговоров про творческие планы и спросил, как у нас варят картошку. Ну мы и давай с ним обсуждать народные рецепты. Тут у него глаза и загорелись…» Потом Маркес рассказывал Элле, как все его семейство «сидело на картошке», пока он писал «Сто лет одиночества», а чтобы послать рукопись издателю, нужно было 160 песо, а у него оставалось только 80, и пришлось отнести в ломбард фен и миксер. Терпеливая жена Мерседес вздыхала: «Не хватало только, чтобы роман оказался плохим»… Удивительные кадры этого первого «писательского» визита Маркеса в СССР сохранились у Юрия Грейдинга, консультанта Союза писателей по латиноамериканской литературе. Он сопровождал Маркеса с семейством и, к счастью, не расставался с фотоаппаратом: встреча в аэропорту, Евтушенко, автографы, Пушкинский музей, ужин с испанистами, встреча в редакции журнала «Латинская Америка». Именно в этом журнале в 1982 году вышло единственное не «пиратское» советское издание Маркеса — писатель лично разрешил Людмиле Синянской опубликовать перевод «Истории одной смерти, о которой знали заранее».

В третий — и последний — раз Гарсиа Маркес приехал в СССР в 1987 году на Московский кинофестиваль. В «куче» (его собственное выражение) ехать отказывался, но «зацепила» обещанная встреча с Горбачевым. Итогом интервью был вердикт Маркеса: «У вас еще не было такого умного, такого масштабного руководителя». Масштаб Горбачева оставил особый след и в моей маркесовской истории. На кинофестивале я работала с испанской делегацией, мы ужинали в гостинице «Россия», разглядывая лозунг «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны», который красовался на ТЭЦ напротив. Продюсер Энрике Гонсалес Мачо, ныне президент Испанской киноакадемии, замахал рукой, и к нам присоединился его знакомый довольно мрачного вида. Я продолжила рассказ о математических операциях с лозунгом и о мечте жить в «электрификации»: коммунизм минус советская власть, лучше не придумаешь. Мрачный испанец засмеялся вместе со всеми, глаза «включились», он заявил, что более безумной гостиницы он в жизни не видел и если бы в СССР позволяли частное предпринимательство, он бы наладил службу такси, чтобы перевозить гостей по коридорам. Извинился, что устал, что только что у него была невыносимо официозная пресс-конференция, распрощался. Испанцы заговорили о неудачных фильмах по Маркесу, и только тут я поняла, что это и был он. История одного явления, о котором не знали заранее. Вспомнила про Эллу Брагинскую и про картошку.

В 2012 году, трижды юбилейном для Маркеса — 85 лет со дня рождения, 45 лет роману «Сто лет одиночества» и 30 лет Нобелевской премии, — в Институте Сервантеса мы решили выставить работы современных российских художников по мотивам романа «Сто лет одиночества». Заслуженные художники откликнулись сразу, но удивила реакция молодых, которые взялись за роман после нашего приглашения участвовать в выставке: «Книга какая-то странная, не захватило… утомительная, изнуряющая». Проблема отцов и детей? Ответ оказался простым и грустным. Первый, классический перевод романа «Сто лет одиночества» создали Валерий Столбов и Нина Бутырина. Над сложнейшим текстом они работали несколько лет, все предметы в их доме получили имена героев романа: кресло Урсула, массивный буфет Аурелиано Буэндиа, с персонажами — и о них — разговаривали постоянно, оттачивая ритм и стиль. Этот текст, естественно и поэтично зазвучавший на русском, и стал «тем самым Маркесом» для нескольких поколений. В первых его изданиях был ряд купюр в эротических сценах, но затем недостающий текст восстановили. И вот в 1997 году издательство «Русико» печатает новый перевод Маргариты Былинкиной с удивительным подзаголовком: «Полный перевод с испанского». Автор нового перевода сопровождает публикацию статьями в прессе о несовершенствах и прегрешениях предыдущего, а также сообщает литературному агенту Маркеса, что роман ранее печатался в советском урезанном переводе и вот только теперь ошибки исправлены. В результате, когда издательство АСТ приобретает наконец законные права на издания Маркеса, роман «Сто лет одиночества» печатается только в переводе Маргариты Былинкиной. Здесь не место для подробного разбора ляпов и ошибок, с кем не бывает. Трагедия в главном — в интонации и в стилистическом регистре. Вспомним сцену смерти Ремедиос Прекрасной, вызывающей любовь и несущей смерть полюбившему ее. У Нины Бутыриной и Валерия Столбова: «Чужеземцы, которые прибежали на шум из столовой и поспешили унести труп, заметили, что кожа его источает ошеломляющий запах Ремедиос Прекрасной». У Маргариты Былинкиной: «Остальные незваные гости, услыхав страшный шум, бросились из столовой, подняли труп и тотчас уловили, как сильно разит от него духом Ремедиос Прекрасной». В том же переводе вместо «мурашек по телу» (текст подлинника) — «плоть, которая топорщилась и горела». У маркесовской прозы стиховая, музыкальная природа, в ней звучит голос эпического сказителя, архаичный и безбоязненный. Поэтому и эротические тексты, особо «вытопорщенные» в «полном переводе» Маргариты Былинкиной, оказались в первом переводе Нины Бутыриной и Валерия Столбова стилистическим откровением для русской литературы. Гарсиа Маркес сам предостерегал: «Мне всегда хотелось, чтобы эта книга имела скорее поэтическую ценность, чем повествовательную»…. Карибский Моцарт завораживает читателя, а если этого не происходит, если тональность речи утрачена, то даже «Сто лет одиночества» может показаться «утомительным и изнуряющим» чтением. Так что роман пока что нужно искать не в книжных магазинах, а только в библиотеках, в старом переводе. Хотя издательство АСТ подтвердило, что макет «нового старого» перевода уже готов и скоро он появился в продаже.

Несколько лет назад в Гватемале я наткнулась на кусок льда у пляжного бара. Глыба лежала на раскаленном песке, переливаясь в облачке пара. Вот они, «мурашки по коже»… «Пройдет много лет, и полковник Аурелиано Буэндиа, стоя у стены в ожидании расстрела, вспомнит тот далекий вечер, когда отец взял его посмотреть на лед». Ничего нет естественнее чуда. На вопрос, заданный в 1979 году в редакции журнала «Латинская Америка»: «Во что вы верите: в магический реализм или в магию литературы?» — Гарсиа Маркес ответил: «Я верю в магию реальной жизни». Да пребудет с каждым вдохновенное одиночество один на один с петушками Урсулы, золотыми рыбками Аурелиано, ароматом Ремедиос и пергаментами Мелькиадеса.

Понравился материал? Помоги сайту!