Большой террор: без кавычек

Сорок лет назад на русском языке вышла книга, давшая название самой страшной эпохе в истории России за все время ее существования.

Увесистый «кирпич» был облачен в изящную серебристо-серую суперобложку. На лицевой ее стороне крупными черными буквами было обозначено имя автора: РОБЕРТ КОНКВЕСТ. Ниже — крупными малиновыми — название: БОЛЬШОЙ ТЕРРОР.

Несмотря на то что до этого Роберт Конквест по-русски не издавался, его имя в «самой читающей в мире стране» было известно. Особенно хорошо его знали на Лубянке, где очень скоро после выхода книга со зловещим названием и оказалась. Там в составе Пятого (идеологического) Главного управления КГБ имелся отдел, занимавшийся тамиздатом — антисоветской (согласно гэбистскому определению) литературой, издававшейся на русском языке за пределами территории его основного употребления.

Начиная знакомство с той или иной попадавшей к ним книжной новинкой иностранного происхождения, служащие этого ведомства первым делом заглядывали на страницу с ее выходными данными. Оно и логично: врага следует знать не только в лицо, но и по паспорту.

В исходнике значилось: Роберт Конквест. Большой террор / Перевод с английского Леонида Владимирова. Firenze: Editione Aurora, 1974.

Что? Какая еще «Флоренция»? Какая «Аврора»? Нет в этом итальянском городе такого издательства и не было никогда. А что есть? А есть город Рим. А в нем — мерзкая антисоветская контора под названием ALI, созданная лет десять назад американским ЦРУ и им же финансируемая. Издает всякие идейно невыдержанные и откровенно вредные книжки на русском языке: эстетствующего эмигранта Набокова, ренегата Пастернака, заумного ирландца Джойса, циника Камю, мизантропа и абсурдиста Кафку, мерзавца Орвелла, еще каких-то негодяев… Теперь вот и до зоологического антикоммуниста Конквеста докатились.

И вот ведь какие хитрожопые, эти цэрэушники: книжонки свои поганые всякий раз издают или под липовыми выходными данными — как вот эту, — или и вовсе без оных. Надеются, что мы не узнаем. Ну-ну…

А переводчик кто? Владимиров? Какой Владимиров? Ах, Леонид!.. Как же, как же, знаем такого… Только никакой он не Владимиров. Он — Финкельштейн. Злостный антисоветчик-невозвращенец Леонид Финкельштейн, он же Владимиров, он же Донатов, он же Зайцев… Все, что ли, псевдонимы перечислять? Бежавший в июне 1966-го в Лондоне. Куда попал по явному недосмотру компетентных органов как советский турист. Клевещет теперь на свою советскую родину по всяким «голосам»...

Решение было однозначным: в спецхран. Одновременно книга была запрещена к ввозу на территорию Советского Союза, а за ее хранение или, не дай бог, распространение советского гражданина ожидало привлечение к ответственности по статье 70 УК РСФСР («агитация и пропаганда»). Равно как и за Солженицына, Авторханова и Орвелла. Если, конечно, поймают.

Уж такие были времена.

* * *

Книга Конквеста, в оригинале называвшаяся «The Great Terror: Stalin's Purge of the Thirties» («Большой террор: сталинские чистки тридцатых»), впервые была опубликована британским издательством Macmillan в сентябре 1968 года.

Время для публикации было самое что ни на есть подходящее. Весь мир гудел, как растревоженный пчелиный улей. Только что советские войска вторглись в «братскую» Чехословакию и танковыми гусеницами раздавили робкую попытку тамошнего коммунистического руководства реформировать косную и заскорузлую систему правления, сделать, как они это называли, «социализм с человеческим лицом». Едва начавшись, реформаторская их кампания была задавлена Кремлем, до смерти перепугавшимся гипотетической возможности того, что ветер перемен долетит из Праги до Москвы. На весь мир была декларирована «доктрина Брежнева», суть которой — в переводе с кремлевской партийной фени на нормальный уголовный жаргон — формулировалась одной фразой: «Что наше, то наше, а о том, что ваше, мы поговорим…» В качестве единственного аргумента приводилось количество танковых и моторизованных дивизий, способных-де за 48 часов дойти от Прикарпатья до Ла-Манша. Паника у Брежнева, Андропова, Суслова и прочих деятелей была тем летом почти такой же, как у нынешнего обитателя Кремля, — с той только разницей, что тогда расстояние от советско-чехословацкой границы до Москвы было все же существенно больше, нежели сейчас ― от границы с Украиной.

Необходимое отступление закончено. Перейдем к литературе.

И начнем, как полагается, — с личности автора.

* * *

Биография сэра Роберта Конквеста хорошо известна. Можно сказать — слишком хорошо для того, чтобы лишний раз ее пересказывать. Те из вас, уважаемые читатели, кому это имя все же ничего не говорит (не сомневаюсь, что и такие среди вас имеются), могут заглянуть хотя бы в ту же Википедию. (Только рекомендую англоязычную ее версию; текст русскоязычной является, во-первых, калькой с английского, а во-вторых, калькой сокращенной.) Я же расскажу о нем своими словами, используя сведения, почерпнутые не только из данного источника.

Будущий англо-американский историк и писатель Роберт Конквест родился 15 июля 1917 года в Молверне, графство Вустершир. Этот факт впоследствии дал обладающему изрядным чувством юмора Конквесту основание утверждать, что он является ровесником Июльского кризиса в России, а посему нет ничего удивительного в том, что самой судьбой ему было предначертано стать историком, занимающимся и Советским Союзом, и мировым коммунизмом вообще.

В предвоенные годы юный Роберт получил блестящее образование: сначала в колледже Винчестера, затем в университете французского Гренобля и колледже Святой Магдалены при Оксфордском университете. Последовательно получил степени бакалавра и магистра по философии, политике и экономике и докторскую степень по советской истории.

К несчастью, дурное поветрие, просачивающееся в те годы с восточной стороны «санитарной зоны» (как полуофициально именовались на европейском дипломатическом сленге страны, граничившие с недавно возникшей советской империей), не миновало и молодого Конквеста. В 1937 году, возвратившись на родину после годичного пребывания на учебе во Франции и последовавшего за ним путешествия в Болгарию, где он увлекся изучением болгарского языка, Роберт записался в английскую коммунистическую партию. Однако вирус этой заразы, подхваченной, вероятнее всего, на континенте, оказался не смертельным, и, переболев коммунизмом как ветряной оспой, Роберт Конквест приобрел к нему стойкий иммунитет на всю последующую жизнь.

Осенью 1939-го, после начала в Европе Второй мировой войны, Конквест, как тысячи и тысячи других молодых англичан, движимый патриотическим порывом, пошел служить в британскую армию. Военкомат отправил его в пехотный полк, а полковой командир определил в разведотделение. Тут-то будущему историку и пригодилось его лингвистическое хобби — изучение болгарского. Как только об этом прознало его более высокое начальство, Конквеста в 1942 году откомандировали в Школу славянских и восточноевропейских исследований, где он изучал болгарский язык на профессиональной основе, готовясь стать профессиональным разведчиком.

В 1944 году Конквест был направлен офицером связи к болгарским партизанам, находившимся под влиянием советского командования; в конце войны переведен на дипломатическую службу и в течение нескольких лет работал пресс-атташе в британском посольстве в Софии. Покидая Болгарию в 1948 году, Конквест уезжал не с пустыми руками: во-первых, в его багаже находилось бесценное собрание документов и собственных наблюдений за процессом стремительного осовечивания этой маленькой балканской страны, осуществлявшегося местными коммунистами под руководством своего кремлевского Большого Брата; во-вторых, он вывез свою любовницу, болгарку Татьяну Михайлову, на которой женился уже на родине, после развода со своей первой женой Джоан Уоткинс.

До 1956 года Конквест работал в Отделе исследования информации Министерства иностранных дел Великобритании, созданном британским правительством для борьбы с советской пропагандой. Но государственная служба стала его тяготить. Покинув Форин-офис, Конквест перешел на вольные хлеба. Правительство Ее Величества, весьма опечаленное потерей столь ценного сотрудника, отблагодарило его по заслугам, наградив орденом Британской империи — что, как известно каждому, кто хотя бы чуть-чуть разбирается в тонкостях английского государственного и общественного устройства, автоматически предоставляет обладателю этой самой почетной для любого англичанина награды право именоваться отныне не просто Роберт Конквест (или, скажем, Сева Новгородцев), но — с приставкой «сэр».

Перепробовав множество занятий на ниве интеллектуального труда (в частности, в 1962—1963 годах он работал литературным редактором рупора британских интеллектуалов — журнала Spectator), сэр Роберт Конквест окончательно убедился в том, что любая посторонняя деятельность отвлекает его от главного назначения в этой жизни — исторических исследований о том, что же все-таки за катастрофа случилась в октябре 1917-го в России и чем она может обернуться в дальнейшем и для этой несчастной страны, и для окружающего ее мира.

Его первые книги — «Common Sense about Russia» («Со здравым смыслом о России»), «Power and Policy in the USSR» («Власть и политика в СССР»), «The Soviet Deportation of Nationalities» («Советские депортации народов») — вышли в 1960—1961 годах. За ними последовали «Courage of Genius: The Pasternak Affair» («Храбрость гения: случай Пастернака», 1961 г.), «Russia after Khruschev» («Россия после Хрущева»,1965 г.) и множество других.

Разносторонние интересы Конквеста не замыкались, однако же, на одних только исторических исследованиях. Он пробовал свои творческие силы и в литературе, так сказать, чистой, без примесей обществоведения. Говоря проще — сочинял и публиковал беллетристику и поэзию.

Как писал в предисловии к русскому изданию книги Конквеста ее переводчик Леонид Владимиров:

«Английский писатель Роберт Конквест — один из самых удивительных литераторов современности. Автор трех поэтических сборников, романа и повести, Конквест написал еще шесть больших исторических исследований. Есть поклонники поэзии, даже не подозревающие о Конквесте-историке; есть ученые, готовые рассмеяться при мысли о том, что их коллега историк Роберт Конквест пишет стихи. Но замечательная особенность писателя в том, что ни в его поэзии, ни в прозе, ни в научных работах нет и тени дилетантства — он поистине профессионал, и талантливый профессионал, во всех этих далеких одна от другой областях литературы».

Как говорится в подобных случаях, талантливый человек талантлив во всем. Не знаю, верна ли эта присказка в отношении всех кавалеров ордена Британской империи, но по отношению к здесь мною упомянутым это чистая правда.

* * *

Сам Роберт Конквест в авторском предисловии к первому русскому изданию «Большого террора», датированном июлем 1971 года, так объяснял потенциальному читателю, зачем и для кого была написана его книга:

«Я писал эту книгу не для русского читателя. И потому вы, конечно, обнаружите много мест, где автор пытается растолковать совершенно ясные вам обстоятельства. Но объяснения эти нужны западному читателю, не имеющему опыта сталинщины. Дело в том, что людям всего мира чрезвычайно важно понять — точно и ясно — истинную природу того периода. Правление Сталина представляет собой один из важнейших эпизодов современной истории; если суть его не усвоена, то нельзя понять до конца, как вообще устроен современный мир, ибо невозможно познавать мир без изучения крупнейшей его части.

На Западе опубликовано много книг, описывающих те или иные стороны сталинизма. Моя книга, однако, — первая попытка дать полный и общий отчет о событиях определенных лет. <…>

Русский читатель воспримет эту книгу не так, как западный. Ибо для вас здесь не будет ничего нового. По многим эпизодам осведомленность некоторых русских читателей, несомненно, превышает мою. И тем не менее друзья из Москвы единодушно говорят мне, что полный отчет о второй половине тридцатых годов в СССР — это откровение для советского гражданина.

Кроме того, у меня есть ощущение, что предлагаемая летопись событий убедит тех, кто выжил после террора: их страдания не забыты, не вычеркнуты из памяти человечества (а ведь они могут думать и так)».

Это очень точное и глубоко верное наблюдение. До написания «Большого террора» Конквест ни единого дня в своей жизни в Советском Союзе не провел, а все имевшиеся у него к тому времени познания об этой стране приобрел из ранее изданной литературы, знакомства с документами британского МИДа с грифом «для служебного пользования» и вследствие личных контактов с оказавшимися на Западе бывшими советскими гражданами — эмигрантами, невозвращенцами, перебежчиками. И тем не менее он совершенно точно понял одну трагическую особенность жизни тех, кто пережил свое пребывание под большевистским игом и сумел из-под него вырваться: эти люди были глубоко обижены. Обижены тем, что на Западе им не верили. Не верили их рассказам об ужасной жизни в СССР («Такого не может быть, потому что это слишком страшно»), не старались их понять («Почему вы не хотите вернуться к себе домой? Там же ваши родные, семья…») и — главное — не понимали того, о чем беглецы из кумачового ада пытались их предупредить: коммунизм — это насилие и террор, коммунизм — это рабство.

Историк Роберт Конквест понял это одним из первых в послевоенной Англии. Не случайно он написал все в том же предисловии такие слова:

«Каждого, кто любит русский народ, глубоко трогает его трагическая история. Страна, столь богатая талантами, столь многообещающая, столь щедро одарившая мировую культуру, перенесла тяжкие муки без всяких реальных причин. Если не верить ни в какие якобы “научные” теории исторического процесса (а я не верю ни в одну из них), то создается впечатление, что России много раз подряд просто не везло, когда на поворотах истории события могли пойти иным, гораздо лучшим курсом.

Но правда и человечность, как бы свирепо они ни подавлялись, так и не вытоптаны до конца. Во всех уголках мира люди доброй воли с надеждой смотрят вперед. И мне хотелось бы, чтобы русский читатель принял эту книгу как скромный вклад в фонд правды, как перечень фактов, вынесенных на обсуждение человечества».

Завершая свое предисловие, Конквест высказал следующее соображение:

«Конечно, было бы куда лучше, если бы история того периода была написана советским специалистом. Я хорошо понимаю трудности, встающие перед иностранцем в такой работе. К несчастью, однако, при нынешнем положении дел объективное исследование периода и серьезные публикации о нем могут быть предприняты только вне пределов Советского Союза».

Через пару десятилетий положение все же изменилось. Советский Союз оказался не вечен.

* * *

Уничтожению советской империи способствовали не столько навязанные большевикам свободным миром соревнование технологий и гонка вооружений, сколько та самая знаменитая психологическая война 1940—1980-х годов, в которой СССР и потерпел свое главное, сокрушительное поражение, приведшее его к краху и гибели.

Важнейшую роль в борьбе за умы советских граждан играли западные издательства и средства массовой информации — в первую очередь те самые «радиоголоса», по которым клеветал на свою советскую родину — как были в этом убеждены лубянские товарищи — беглый журналист Леонид Финкельштейн. И если бы только он…

Один-единственный Сева Новгородцев, сидящий в студии Русской службы Би-би-си и запузыривающий в эфир какой-нибудь 1983 года «Пинк Флойд» («Брежнев взял Афганистан, а Рейган взял Бейрут…») в программе «По заявкам радиослушателей», представлял для советской власти угрозу гораздо более страшную, чем десять бронетанковых дивизий стран НАТО, стоящих на восточногерманской границе. И именно поэтому так лютовала советская тайная полиция, стараясь искоренить на подконтрольной ей территории любое проявление инакомыслия и изолировать диссидентов от влияния на широкие массы. Антисоветскую литературу изымали и уничтожали, иностранное радио нещадно глушили, распространителей вредной информации арестовывали и сажали. Однако на место одних арестованных и посаженных невесть откуда приходили другие, американский конгресс постоянно наращивал мощности передатчиков и финансирование радиостанций и издательской деятельности, а интуристы все охотнее соглашались проносить через советскую таможню карманные томики «Архипелага» и «кирпичики» «Большого террора».

Книга Конквеста ценилась в СССР на вес золота. Это, разумеется, метафора и литературный штамп, но именно так оно и было. Книга стала бесценным источником информации о не столь уж и отдаленном прошлом страны, население которой в абсолютном большинстве не знало ничего о своих предках дальше третьего колена и где почти в каждой семье среди ближайших родственников имелись люди, о которых говорили «сгинул в ежовщину», «отсидел десятку ни за что», «арестован и расстрелян».

К сожалению, перевод Леонида Владимирова, для которого английский был языком не родным, а приобретенным, причем уже в зрелом возрасте, к тому же делавшийся явно в большой спешке, не был надлежащим образом отредактирован. Как следствие, текст книги «Большой террор», изданный ALI, грешит множеством терминологических неточностей и неудачных лингвистических оборотов — хотя и мелких, но не менее от этого досадных. Но что может значить сие прискорбное обстоятельство по сравнению с тем, что книга все-таки была издана и стала доступна многим из тех, кто в ней действительно нуждался, — прежде всего по эту сторону «железного занавеса» — хотя бы посредством чтения ее по западным «голосам»?

Приобрести книгу Конквеста, находясь в Советском Союзе и не имея контактов с иностранными дипломатами, журналистами или спецслужбистами, было делом совершенно нереальным. На книжном черном рынке она не продавалась — ни из-под полы, ни тем более открыто. Самиздатовские машинописные или же фотокопии также не продавались. Они выдавались страждущим приобщиться к запрещенной коммунистами информации — только по знакомству, на очень короткий срок и под клятвенное обещание не оставлять в трамвае и не забыть вернуть в положенный срок. И горе было тому, кто, получив копию, не мог или не хотел потом вернуть ее обратно…

* * *

Что же сделал Конквест? Отчего эта книга возымела такую ценность и значение?

Он перелопатил тонны бумажных носителей — изданных в Советском Союзе и на Западе книг, журналов, газет и бюллетеней. Извлек из всего этого невообразимого бумажного девятого вала необходимые ему для написания книги крупицы, граны и скрупулы информации — и с их помощью создал стройную и завершенную картину того исторического процесса, который в наше время во всех соответствующих работах именуется им, Конквестом, введенным в оборот термином — БТ. Большой террор то есть.

Книга Конквеста великолепно документирована. Любое утверждение автора имеет обоснование в виде приводимой тут же цитаты. А любая закавыченная цитата имеет постраничную сноску-примечание с указанием на то место, откуда она извлечена. Достаточно сказать только, что в книге объемом в 1066 страниц имеется 2297 сносок с примечаниями, чтобы читатель мог осознать, какую титаническую работу проделал ее автор, выстраивая свое исследование. В подавляющем большинстве использованные Конквестом источники имеют советское происхождение. Это в первую очередь официальные большевистские документы, советская периодическая печать, различные мемуары и тому подобные сочинения, в которых без соответствующих навыков чтения между строк никогда нельзя разобрать, где правда, где полуправда, а где откровенная ложь. У Роберта Конквеста такие навыки были как мало у кого на Западе, кто занимался исследованием сталинского террора в СССР.

Любое историческое явление прежде всего нуждается в определении точной его хронологии. Хронологические же рамки Большого террора с точностью не установлены по сию пору. То есть они установлены, но далеко не всеми серьезными историками признаны как единственно верные и правильные. Подавляющее большинство современных российских историков определяют хронологию Большого террора отрезком времени в семнадцать месяцев — с 1 августа 1937 года, когда на всей территории СССР был введен в действие оперативный приказ наркома внутренних дел СССР Николая Ежова № 00447, на основании которого и началась охота сталинских опричников на простых и не очень советских человечков, объявленных «врагами народа», и до 1 января 1939-го, когда после смещения того же Ежова с занимаемого им поста и назначения на его место Лаврентия Берии деятельность сталинской карательной машины была стремительно свернута и тотальный террор как бы сам собой сошел на нет.

Роберт Конквест с такой концепцией был категорически не согласен. Он определил хронологию Большого террора гораздо более широкими рамками. А именно с 1 декабря 1934-го, когда в Смольном был застрелен глава ленинградских большевиков Сергей Киров, и вплоть до того момента, когда в марте 1939-го в Москве состоялся XVIII съезд ВКП(б), на котором Сталин формально «закрыл тему» террора, объявив о том, что «жить у нас в стране стало не только лучше, но и существенно лучше» и что «партия у нас теперь стала несколько меньше по количеству, но гораздо лучше по качеству». А это никакие не семнадцать месяцев. Это — четыре с лишним года. Другое дело, что после загадочного убийства Кирова тотальный террор начался далеко не сразу, на организационную подготовку его ушло у Сталина и его приспешников более двух лет, но суть происходившего в Советском Союзе от этого ничуть не меняется. Поскольку Сталину уже тогда, в начале 1930-х, когда в Советском Союзе проводился чудовищный эксперимент по уничтожению крестьянства как класса и превращению его в бессловесных рабов большевистской партийной диктатуры, было ясно, что советская империя нежизнеспособна и не может существовать сама по себе, в изолированном от остального мира вакууме, сколько-нибудь продолжительное время. Вот у него и возникла вполне логическая в его положении мысль: захватить весь остальной мир — или не весь, но столько, сколько удастся, — и пожрать его, чтобы отсрочить собственный конец. А потом видно будет, как из всего этого выкручиваться. Поскольку на его жизнь, вероятнее всего, награбленного хватит, а после него — известно что: да хоть потоп…

Очень точно это сталинское намерение сформулировал хорошо всем известный современный историк Второй мировой войны Виктор Суворов (он же Владимир Резун):

«Советский Союз должен был расширяться на весь свет, ибо не мог существовать рядом с нормальными государствами. Спасение коммунизма было только в его распространении по всему миру, в уничтожении нормальной жизни в остальных странах — чтобы для советского народа не было страны, о которой можно мечтать, не было страны, в которую можно убежать, не было в заграничье другой, не такой, как у нас, жизни. Надо было установить коммунизм везде, чтобы через несколько поколений люди забыли, что возможна какая-либо другая форма существования.

Вот почему Вторая мировая война для Советского Союза была желанна, необходима и неизбежна. Сталин затевал Вторую мировую войну как этап в борьбе за распространение коммунизма по всему миру. Расширение на весь мир — не прихоть Сталина и не территориальная экспансия Российской империи, это не идеология, а жестокая борьба за жизнь. Так борется за жизнь кукушкин птенец-подкидыш, вылупившийся из яйца в чужом гнезде. Он просто обязан выбросить из гнезда законных обитателей, погубить их, чтобы выжить самому».

Для того чтобы осуществить эту безумную идею — сокрушить, захватить и поработить весь остальной, цивилизованный мир, Сталину необходим был крепкий тыл в собственной стране. Чтобы при наступлении его воинства на Запад тому в спину из обрезов не стреляли.

Для того чтобы обеспечить себе крепкий тыл, Сталину необходимо было уничтожить — или, как выражались большевики в ту пору чудесную (в которой, по счастью для нас, им не приведется больше жить никогда), выкорчевать — так называемую пятую колонну. А заодно с «социально далекими» — всеми этими «бывшими кулаками и белогвардейцами» — еще и «социально близких», которые имеют наглость сомневаться в том, кто именно является их Отцом и Учителем. Ну и тех из собственной большевистской банды, кто не испытывает круглосуточной готовности по первому его прищуру бросаться плясать перед ним гопака или кувыркаться через голову на коврике, как Никита Хрущев.

Вот именно поэтому Сталин и устроил в советской империи ту чудовищную — беспредельную, не поддающуюся осмыслению и абсолютно беспрецедентную в мировой истории — вакханалию смертоубийства, которая получила благодаря Роберту Конквесту ныне ставшую общеупотребительной дефиницию — «Большой террор в СССР».

* * *

В конце 1986 года в Советском Союзе началась горбачевская перестройка. Одной из важнейших ее составляющих стала повторная кампания десталинизации советского общества «сверху». (Кампания первая, хрущевская, осуществлявшаяся в 1961—1964 годах, оказалась чрезвычайно куцей, непоследовательной и была мгновенно свернута после дворцового переворота 14 октября 1964 года, когда Никита Сергеевич был смещен своими ближайшими подельниками со всех постов и посажен под домашний арест.) В начавшей сперва медленно, но с каждым месяцем все быстрее и быстрее меняться империи стали приоткрываться ранее находившиеся за семью печатями архивы. И из этих архивов стали просачиваться в печать — сначала по капле, затем робкими ручейками, а потом уже и вовсе полноводными реками — документы. Да такие, о существовании которых прежде не подозревали не только советские «историки», но и сами высшие коммунистические начальники, которые в те приснопамятные годы еще только учились читать по складам по букварю с физиономией Ульянова-Ленина на обложке. Что уж тут говорить об историках иностранных…

Ознакомившись с начавшими публиковаться в СССР документами по истории сталинских репрессий, Роберт Конквест увидел, что он все описал в своей книге совершенно верно. Но сделал это двадцатью годами раньше. И не имея никакого доступа к секретным документам. Только и всего. О чем не преминул во всеуслышание заявить.

Когда же издатель попросил его подготовить к публикации новое издание «Большого террора» с учетом всех только недавно рассекреченных в СССР сведений, Конквест предложил тому выпустить переиздание под названием «I Told You So, You Fucking Fools» («Я же вам говорил, гребаные м*даки!») — явно имея в виду бесчисленных западных критиканов-леваков, поборников «истинного социализма», не перестававших все те два десятилетия нападать на него.

Несмотря на столь яркую идею, второе издание «Большого террора» вышло в мае 1990 года под гораздо более скромным названием «The Great Terror: A Reassessment» («Большой террор: переоценка»).

Тем не менее на Западе и в то время снова нашлись критики, которые обрушились на Конквеста с яростными нападками, подвергая сомнению как приводимые им сведения о количестве жертв сталинского террора, так и сделанные историком выводы. Например, в части оценки данного явления как геноцида российского народа, осуществленного захватившими власть в стране уголовными элементами, прикрывавшимися фальшивыми лозунгами о построении «светлого коммунистического будущего». Ничего удивительного. Как говорится, им плюй в глаза — а они в ответ: «То божья роса…»

* * *

В августе 1991 года покончила с собой Коммунистическая партия Советского Союза. Сам Союз пережил ее ненамного и столь же бесславно помер, развалившись на множество прежде составляющих его частей, организованных по этническому признаку. Хотя реальный распад империи случился на исходе 1991-го, после подписания главами России, Белоруссии и Казахстана так называемых Беловежских протоколов, де-юре процесс этот начался еще в марте 1990-го, когда одна из балтийских республик — Литва, незаконно оккупированная и аннексированная Советским Союзом еще летом 1940-го, официально объявила о восстановлении своей полной государственной независимости и о непризнании действия на своей территории советских законов. К этому же были близки и две другие республики Балтии, Латвия и Эстония, но их руководители осторожничали и тянули со столь решительным шагом до самого конца СССР. В одной из них — Латвии — в том самом судьбоносном для нее 1991 году было осуществлено первое советское издание книги Роберта Конквеста «Большой террор» на русском языке. Первое, оказавшееся и единственным.

Фактически это был репринт итальянского издания 1974 года; правда, не в одном томе, а в двух. По-видимому, имевшиеся в распоряжении рижского издательства «Ракстинекс» полиграфические мощности просто не позволяли изготовить такую внушительную по объему книгу под одной обложкой. Да и тираж рижского издания ни в какое сравнение с итальянским не шел — было отпечатано 50 000 копий.

Тем достоинства издания и исчерпывались. Все прочее — кривая картонная обложка, похабная бумага, дрянная брошюровка, мерзкий клей — было несравнимо с цэрэушным качеством первого русского издания. Однако по сравнению с привычными самиздатскими машинописными и фотокопиями налицо был гигантский прогресс.

Тираж рижского издания мгновенно разлетелся по городам и весям. Затем распался Советский Союз, вслед за ним кануло в небытие издательство «Ракстинекс». Выпущенная им книга Конквеста с тех пор ни разу на территории бывшего СССР не переиздавалась. По-моему, это безобразие, причем вопиющее. И его следует ликвидировать. И как можно быстрее. Не все же еще российские издательства перешли на штамповку сочинений какой-нибудь Агриппины Васильевой. Куда, например, смотрит правильное издательство «РОССПЭН»? Хотелось бы мне знать.

* * *

Существует такая довольно распространенная теория, гласящая, что негодяи живут долго. Очень долго. Чтобы потом, на том свете, им нечем было перед Богом оправдываться — мол, молодой я был и глупый, вот и натворил, вот и наворотил делов… Для того им долгая жизнь якобы и дается, чтобы хватило времени осознать всю тягость содеянного и попробовать прозреть еще здесь, в этом мире.

В качестве подтверждения верности теории ее сторонники чаще всего приводят в пример таких мерзавцев, как Молотов, Маленков, Каганович и примкнувший к ним Шепилов. В самом деле, пример впечатляет, и весьма: Вячеслав Скрябин, более известный как Молотов, прожил девяносто шесть лет, Георгий Маленков — восемьдесят шесть, а уж Лазарь-то Каганович и вовсе до столетнего рубежа всего трех годков не дотянул. И примкнувший к ним Шепилов, тоже изрядный долгожитель, умер восьмидесяти девяти лет.

Насколько эта популярная теория верна, я не знаю. Но вот что я знаю, причем совершенно точно, — так это то, что если она даже и верна, то в ней имеются исключения. То есть когда и человек хороший, и живет долго. И не только живет долго, но и работает продуктивно. И на свое собственное, и на благо миллионов окружающих. Даже если они — окружающие — об этом и не подозревают. Поскольку не умеют читать книги, издающиеся для их просвещения, и не имеют обыкновения слушать передачи иностранного радио на родном для них языке.

И в качестве ярчайшего подтверждения верности этой моей контртеории о связи долголетия и человеческой деятельности на Земле я всегда первым делом вспоминаю журналиста и писателя Леонида Финкельштейна (коему в прошедшем мае исполнилось девяносто лет), а вторым — сэра Роберта Конквеста. Которому сегодня, 15 июля 2014 года, исполняется девяносто семь.

Please, accept my most sincere congratulations, sir. And God bless you.

Понравился материал? Помоги сайту!