Новое отечественное житие

Премия «Новая словесность», учрежденная Фондом Михаила Прохорова, по итогам 2015 года присуждена за автобиографическое сочинение старообрядца Данилы Зайцева. Вечером 28 января финальные дебаты «НОСа» прошли в московском Электротеатре «Станиславский».

На седьмом году существования «НОСа» судьбу премии впервые решало жюри, в составе которого не оказалось ни одного человека, профессионально связанного с литературой и книгами. «Жюри читателей», — угрюмо предупредил, представляя свою команду, председатель судейской коллегии 2016 года режиссер Константин Богомолов. Жюри безответственных — мог бы сказать он, и это была бы чистая правда: театральный режиссер, искусствовед, двое журналистов и историк ничем в репутационном и карьерном плане не рискуют, вынося на публику свои суждения о литературе.

Рискует — и чем активнее экспериментирует «НОС» с составами жюри, тем больше — сама премия. Ротация судей, с прошлого года ставшая, видимо, ежесезонной, давно играет против так весело и разумно задуманного дела. В будущие учебники по истории литературы нового безвременья случай «НОСа»-2016 войдет, надо думать, как образцовый: принцип «хорошие люди говорят о вещах, в которых вовсе ничего не смыслят и не обязаны» возведением Данилы Зайцева в лауреаты окончательно исчерпал себя. Здесь можно было бы натужно пошутить и сказать, что с такими же — никакими — основаниями малограмотный читатель Данила Зайцев мог бы наградить да хоть любую из двух книг вчерашнего главреда «Сноба» Николая Ускова, по совместительству члена жюри. Шутка, однако, не склеивается. После Николая Ускова, по логике «НОСа», в жюри нужно звать именно русского мужика Данилу Зайцева, чтобы усилить экшн. Дальше все будет совсем просто: мужик придет и за ненадобностью закроет все премии, чтобы неповадно было высовываться. «НОС» будет жальче многих: слишком красиво эпоху назад, в 2010-м, все начиналось. Жалко его и сегодня: ведь, в конце концов, те, кто не страдает амнезией и помнит уровень дебатов первых сезонов, по-прежнему ждут от этой премии слишком многого.

Началась церемония на этот раз с сочинения Алексея Айги для пяти пишущих машинок — гармонизированный стрекот, написанный специально для выставки «200 ударов в минуту» в ММСИ, исполнил ансамбль «4'33''». В музыкальном вступлении заманчиво было угадать отправную точку будущих дебатов: пойдет ли речь о мифологии старых и новых инструментов писательской работы, о том, как рождаются автор, герой и читатель из лоскутных записей в социальных сетях (случай Александра Ильянена и Екатерины Марголис, премия по итогам читательского голосования в интернете); или о том, как в новейшем тексте проживается-преодолевается советское; или о том, как опыт сочинительства, слежения за жизнью звуков и слов оказывается сродни опыту взросления и умирания (книги Татьяны Богатыревой и А. Нуне). Увы, списанная в музей печатная машинка оказалась как минимум на два цивилизационных витка более модерной, чем рукописное уставное письмо лауреата Данилы Зайцева. Увы, расставаться с советским никто в жюри особенно не спешил, и даже до такой степени, что советскую школу, накрепко вбившую в головы, что книги бывают о «лишних людях» и о «маленьких людях», а больше ни о чем, стоило бы назвать главным триумфатором этих неслучившихся дебатов. Еще раз увы, у судей хватило пороху довести до финала новаторские по российским меркам, пусть и не вполне премиального качества, заметки из хосписной жизни А. Нуне, но экзистенциальное измерение этой прозы оказалось вершителям судеб не по зубам — никакого языка для разговора о таких материях нажитый после школы читательский опыт не подсказал.

С «маленького человека» начал первый из получивших слово членов жюри — в недавнем прошлом главный редактор «Сноба», ныне возглавляющий русский Forbes Николай Усков. Значительность момента обязывала говорить красиво, и чувствительный к стилю оратор старался как мог. Оцени, читатель, попытку произвести на свет литературоведческую формулу: «тектоническую перемену лирического героя» (произносится с восходящей интонацией, верхняя часть корпуса выдвинута вперед, рука выписывает крендель) обнаружил в родной литературе этот знаток ее недр. Добросовестное чтение в течение целого года обернулось для Николая Ускова открытием — оказывается, в русской прозе «интеллигент-неудачник» прямо на наших глазах сдает позиции тому самому (прости, читатель) «маленькому человеку», он же «делатель судьбы» и «заряд позитива». «Закончилась, — в этом месте народный заступник победно обвел глазами зал, — власть интеллектуала с неблестящими финансовыми перспективами».

Оставим, однако, комическую сторону дела. Вполне допускаю, что нелюбовь к интеллектуалам и социальная солидарность с «простыми» и «маленькими» — важная вещь, которую о целевой аудитории «Сноба» и Forbes стоило бы знать. Любопытно другое: во главе не последних журналов в России, оказывается, может стоять человек, без малейшей рефлексии, вовсе не оглядываясь на историю слов и идей, готовый жонглировать этими конструктами «маленьких», «лишних», «традиционного» и «позитивного». Собственно, единственная дискуссия, чуть было не завязавшаяся на этих дебатах, и касалась такого некритического употребления идеологически маркированных слов — эксперт Анна Наринская с доходчивостью профессора перед первокурсником объяснила Николаю Ускову, что идеология подстерегает нас всюду, особенно там, где мы отказываем своей речи в какой бы то ни было идеологичности. На том дело и кончилось.

Не буду мучить читателя подробным описанием, кого именно из претендентов каждый из членов жюри продвигал в финал и какими аргументами свой выбор подкреплял, тем более что к афористическим высотам (или недрам) Николая Ускова никто из его коллег так и не приблизился. Директор Волго-Вятского филиала Государственного центра современного искусства Анна Гор, корреспондент РБК Тимофей Дзядко и создатель проекта Oralhistory.ru Дмитрий Споров отработали каждый свою вахту, воздав должное традиционному, позитивному, исторически фундированному, красной нитью проходящему, трудных тем не страшащемуся и прочим достоинствам книг, годных для лауреатства. Довольно быстро стало очевидным, что шансы пройти в следующий круг есть только у трех сочинений короткого списка: у романа «Зулейха открывает глаза» Гузели Яхиной, у повести «Марианская впадина» Татьяны Богатыревой и у «Повести и жития Данилы Терентьевича Зайцева». Искренне жаль, что для книги Татьяны Богатыревой ни у кого в жюри так и не нашлось внятных слов, разве что Константин Богомолов обмолвился, дескать, Балабанов от литературы народился, но пояснять свою мысль не стал. Впрочем, шансы Татьяны Богатыревой с ее книгой о сегодняшнем с самого начала выглядели неубедительно — слишком резво это жюри с первых слов дало понять, что оно за традиции великого русского романа и прочую мысль народную, а не за сомнительную душевную муть нашего современника, пусть даже эта душа никогда не ночевала в хлипком теле интеллигента (см. выше о финансовых перспективах). К моменту, когда в дело должны были вмешаться эксперты, интрига выглядела так: собравшая почти все премии сезона «Зулейха» против мало кем прочитанного Зайцева.

Регламент премии «НОС» устроен таким образом, что у экспертов, выступающих после жюри, есть возможность вмешаться в сложившуюся расстановку сил и основательно спутать карты судейским. Вообще-то это не единственное, чем экспертам «НОСа» положено заниматься, их прямая задача — провоцировать жюри и дискутировать с ним. Дискуссия не сложилась по определению: как-никак в эксперты организаторы премии по старой памяти приглашают людей, для которых думание о литературе остается профессиональной обязанностью, а не светской забавой. Благоразумно рассудив, что против тектонических мутаций лирического героя аргументы бессильны, филологи Татьяна Венедиктова (МГУ), Константин Богданов (ИРЛИ РАН) и Анна Наринская («Коммерсантъ») сосредоточились на провокации. Именно они и вывели Данилу Зайцева в суперфинал и, по большому счету, сделали победителем.

Абсурд ситуации здесь в том, что книга Данилы Зайцева расположилась в поле, где любые награды неуместны: нелепо, в самом деле, вручать приз за мастерство, когда предъявлены жизнь и исповедь. Еще одна нелепость — отдавать премию за новое (новую словесность и новую социальность, о которых по уставу печется «НОС») сочинению, не то чтобы стилизующему ради каких-то целей архаическое, слабо индивидуализированное сознание, но прямо этим сознанием порожденному. Исповедь-жизнеописание старообрядца Данилы Зайцева, наполовину написанная, наполовину надиктованная автором, безусловно, представляет собой интересный документ, хотя фольклористу и антропологу он обещает бóльшую поживу, чем исследователю литературы. Конгломерат традиционных жанров от летописи и истории рода до челобитной по начальству — все это любопытно, пока мы следим за переселением русских старообрядческих семей из Приморья в Китай, из Китая в Уругвай, из Уругвая в Парагвай, дальше Чили, Бразилия, США, Аргентина, ненадолго снова Россия, потом снова Аргентина и так до бесконечности. На историю странствий накладывается история личных отношений: женитьба, измена, свекровь против снохи, теща в борьбе с зятем — латиноамериканской сериальной культуре этот текст обязан не меньшим, чем русской житийной традиции; еще точнее, думаю, будет сказать, что он, как сериал и житие, рожден в рамках той большой эпохи становления художественного сознания, которую принято называть рефлективным традиционализмом. Подниматься над собой и себя перерастать индивидуальное сознание здесь пока не умеет, и предъявлять на этот счет упреки автору бессмысленно. Вот автобиографический герой Данилы Зайцева «прозревает» под воздействием «Протоколов сионских мудрецов» (дочитали ли вы, господа из жюри и эксперты, до этого места?), но это «прозрение» никак не входит в противоречие с его богобоязненностью. Вот он переселяется по программе поддержки соотечественников в Россию (дело происходит в 2007 году), обнаруживает чудовищную коррупцию и лицемерие властей и возвращается назад в Аргентину, правда, на его уважении к чинам и должностям все перипетии жизни на родине никак не сказываются. Тот факт, что в XXI веке можно рассказывать свою жизнь так, как рассказывали в XII или в XVII, заслуживает, конечно, самого серьезного внимания, но лучше эту серьезность перенести куда-нибудь подальше от места, где обсуждают новое и модерное. Иначе выходит пшик: команда аналитиков превращается в объект чужого исследования. Думать, почему они решили так, оказывается важнее того, что, собственно, решили.

«На сцене и в зале победил архаизирующий тренд», — скажет мне потом социолог Алексей Левинсон, председатель первого жюри «НОСа», того самого, поднявшего планку дебатов на неправдоподобную по нынешним меркам высоту. Победа архаики выглядела дурной театральной вариацией старого сюжета: блестящие модные люди на сцене, явно заигрываясь, воспевали приход russkogo muzhika, нового Распутина, который должен освободить нас от морока исторической неуверенности; не хватало лорнеток, корсетов и зонтов из реквизиторской, впрочем, и без них пародия удалась. Поднявшийся за наградой Зайцев в роль muzhika вжился вполне, пустил сентиментальную слезу, посетовал на недостаток соборности и духовности и обещал — лорнетки, аплодисменты, кружевные платочки у виска — «пысать ишшо».

Если совсем всерьез, в коротком списке этого года были две книги, каждая из которых в случае победы могла бы стать для «НОСа» итогом не просто не позорным, а историческим. Отправляясь на дебаты, я почти не сомневалась, что стану свидетелем столкновения партий барсковистов и ильяненцев, и мысленно продумывала аргументы, которыми «наши» будут обмениваться с другими «нашими». Это бывает не так уж часто, чтобы в одном сезоне в одном премиальном шорт-листе сошлись две книги-события, и надо же — именно этому жюри так незаслуженно повезло. Куда там: традиционное и домостроевское овладело умами судей настолько, что за два часа на сцене никто так ни разу и не заикнулся о квир-культуре, о праве быть не таким и писать не так (в том числе не так, как сам автор «Пенсии» пять или десять лет назад). Полине Барсковой повезло чуть больше, чем Александру Ильянену, жюри сдержанно похвалило ее за интерес к блокадной теме и тут же забыло — как будто после «Живых картин» с их опытом личного, телесного прорастания в блокадные жизни русская проза может быть такой же, как до них. За победу Барсковой высказался зал — формально третье место, которое присудила ей публика, стоит считать первым (со скидкой на не читавших ничего и шумные группы поддержки Богатыревой и Зайцева). Свой голос «Живым картинам» отдали и старейшины: от имени первого состава жюри выступил Кирилл Кобрин, краткой репликой расставивший все по местам и мягко — слишком мягко, как по мне, — указавший жюри на отличие «нового» от «свеженького». Увы, никакого веса в премиальном раскладе это уже не имело, разве что стопка «Живых картин» в книжном киоске Электротеатра после слов Кобрина и Наринской, тоже высказавшейся за Барскову, заметно поредела.

Остается сказать о главном герое этого вечера, и здесь пусть все будет предельно внятно: Константин Богомолов, снимаю шляпу. Это сложно — собирать команду из людей, которые в команду не собираются, это неприятно — втолковывать взрослым людям на глазах у других взрослых людей, что искусство не всегда меряется масштабом темы. Это позорно, и вам это ведомо лучшие других: два долгих часа на сцене хотеть провалиться сквозь землю, удрать за кулисы, уползти от стыда в темный зал. Константин Богомолов, в предлагаемых обстоятельствах, которые мало кому пожелаешь пережить, вы держали фронт почти в одиночку и там, на своей войне, наверное, победили. Что ж, виват победителю.

В проигравших осталась та самая история, о которой вроде бы больше всего беспокоилось жюри. Вопросы, заданные из исторического ниоткуда, из дня, который несложившаяся команда Константина Богомолова так и не осмелилась назвать ни войной, ни одичанием, ни еще как-нибудь, аукнулись ответом из XII, а может, из XVII века — урок исторической безответственности, который хорошо бы на этом премиальном сюжете зафиксировать. Вместе с судьями, которым нечего сказать публике, обанкротилась и демократия, да и какая тут демократия, когда на повестке дня соборность по самое мама не горюй. Года из 2018-го мы будем смотреть на эти сегодняшние игры, наверное, со вздохом умиления: тогда еще премии вручали в Электротеатре, а не в Русском духовном театре «Глас», и каждая церемония не начиналась с обязательной молитвы и пения гимна. Этот день — будем честны перед собой — мы приближали как могли.

Понравился материал? Помоги сайту!