Теодор Курентзис вернулся в Пермь. На три дня

Утешительный приз для пермяков, отчасти смягчивший удручающие потери прошлого сезона: три дня — три концерта, репертуарный диапазон — от Джона Доуленда и Гийома де Машо до Джачинто Шельси, Бернхарда Ланга и Хельмута Лахенмана. Первый концерт прошел в театре, остальные два — в пространстве огромного цеха завода Шпагина.

Конечно, «Дягилев+» не сравнить с полноценным фестивалем, на котором каждый день случалось по три, а то и по пять концертов, допоздна работали фестивальный клуб и лекторий, а перманентные ночные посиделки в баре гостиницы «Урал», где жили участники и гости, компенсировали потери энергии от лихорадочной дневной активности, когда нужно было стремглав нестись из Органного зала в оперный театр, оттуда перемещаться в Дом Дягилева или на ночные хоровые концерты в Пермской галерее, продолжавшиеся до первых проблесков зари.

Главное, чем всегда был славен Дягилевский фестиваль, — это уникальная атмосфера дружеского и профессионального общения. Горящие глаза юных волонтеров, прогулки по набережной Камы, выступления солистов и ансамблей мирового уровня, новая и хорошо забытая старая музыка, мировые премьеры — вот это все… Нынешний мини-фестиваль ничего такого не предполагал и не подразумевал: в Перми бушует ковид, выпал снег, температура за окном колебалась от –6 до –12, и музыкантам musicAeterna было строжайше запрещено выходить в город без острой необходимости.

В этот приезд в Перми все располагало к задумчивости и уединению. И все-таки это было возвращение: возвращение в родной город оркестра, который до прошлого года именовался «пермским»; возвращение в обжитой, знакомый до последнего закоулка Пермский театр оперы и балета. Так случилось, что гендиректор театра Андрей Борисов, после отъезда Теодора Курентзиса и его оркестра оставленный на хозяйстве за главного, в эти дни отсутствовал. Неожиданно получив новое назначение Минкульта, он срочно выехал в Москву, где принимал под директорскую руку Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко. Что теперь станется с Пермским оперным театром и какова будет судьба грядущего — надеемся, полноценного и полноформатного — летнего Дягилевского фестиваля, пока остается неясным.

Во времена тотальной неопределенности будущее кажется зыбким, пугающе ненадежным. Об этом рассуждал и Теодор, выйдя после первого концерта в фойе к публике. В краткой речи он напомнил, что доковидная жизнь становилась все более безумной: планирование концертной деятельности на три, четыре, пять лет вперед, изматывающая погоня за ускользающим временем и уплывающими возможностями, попытки успеть всё и всюду оборачивались не только тяжелым стрессом, но и явным ухудшением качества всего — от исполнения музыки до самой жизни. В этом смысле пандемия — при всех моральных и материальных издержках, при постоянно присутствующем чувстве опасности — смахивает на последнюю попытку высших сил притормозить безоглядный бег человечества. Чтобы оно опомнилось, остановилось, заглянуло в себя, почувствовало ценность мгновения, его красоту и важность. Вернуть интенсивность проживания жизни «здесь и сейчас», отрешиться от образа будущего, к которому мы стремимся, которого не достигаем и оттого делаемся несчастны, — не в этом ли смысл происходящего?

На наших глазах схлопнулись, сжались, усохли привычные институты — образование, искусство, культура, социум. Смерть стала близкой, привычной, страшно сказать — обыденной: старуха с косой стоит за плечом каждого из нас. Это постоянное, фоном присутствующее memento mori сближает мироощущение современного человека со средневековым. В такие времена человек, как тонко настроенный биоинструмент, начинает особенно чувствительно отзываться на музыку, на любую попытку гармонизировать, упорядочить распадающийся мир. После долгого воздержания начинаешь иначе — острее, рельефнее — слышать звучание оркестра, отдельную ноту, тембр, фразу, мелодию. Научаешься без страха погружаться в тишину и темноту — в  ту самую ночь, верного друга, о котором толкуют Тристан и Изольда. Из темного Ничто рождается все: звук, музыка, форма, сама жизнь.

По-гречески «теос» означает «бог, божество». Разумеется, мы не собираемся обожествлять Теодора Курентзиса, однако его отчетливо выраженная склонность превращать каждый свой концерт в род мистического ритуала кое о чем говорит. Он вдохновенно играет роль эдакого демиурга, мага музыки. То, что происходит на концертах Курентзиса, сродни рождению нового мира. Нам понятна любовь Теодора к темноте. Игра теней преобразует любое пространство в сакральное, храмовое. Темнота для него есть условие существования музыки. Во тьме слушатель готов воспринять некие эзотерические откровения, которые при ярком свете, возможно, многим показались бы не столь сокровенными и поразительными. Вот почему разнообразные события петербургского Дома радио, нынешней резиденции musicAeterna, — хоровые и камерные концерты, лекции и дискуссионные круглые столы — проходят в полумраке.

Тьма царила и на концертах «Дягилев+». Открыло мини-фестиваль новое сочинение Алексея Ретинского, композитора-резидента musicAeterna, «Krauseminze» («Мята»). Оно было инспирировано впечатлениями от поэзии Пауля Целана и написано по заказу Симфонического оркестра Юго-Западного радио Германии (нынешний шеф которого — Курентзис) для фестиваля Donaueschinger Musiktage. Было завершено в конце октября, но мировая премьера прошла онлайн, так что впервые с публикой и с расширенным составом оркестра опус прозвучал в Перми. Изумительной красоты и утонченности получилась партитура: в традиции жанра Nachtmusik, с нежными посвистами соловьев, тихими звонами, пасторальными голосами флейт, длинными струнными педалями и капелью подготовленного рояля, за которым сидел Вадим Холоденко. Две арфы вплетали мечтательные переборы в общую картину. Динамическая палитра — от пианиссимо до меццо форте. Лишь дважды звучание оркестра вздымалось до полноценного фортиссимо: первая кульминация подчеркивалась грохотом большого барабана, вторая — трескучей глиссандирующей медью и призывными квартовыми интонациями. Обе наступали как-то вдруг, потом резко и быстро опадали; казалось, автор с удовольствием обошелся бы вовсе без них, бесконечно выплетая оркестровые туманности, наслаждаясь прихотливой тембровой игрой, бликами, зыбкими, плывущими, как облако, созвучиями. Девичий голос (Елене Гвритишвили) спорадически прорезал нежную оркестровую субстанцию, словно вспарывал гладь сонного пруда, затянутого ряской. Словом, атмосферное получилось сочинение.

Четвертая симфония Брамса продолжила завуалированную в «Krauseminze» австрийскую традицию. И снова Курентзис удивил: после порывистого, абсолютно неконвенционального прочтения Бетховена с запредельно быстрыми темпами (цикл из всех симфоний прошел на Зальцбургском фестивале 2018 года, отдельные симфонии исполнялись в Петербурге и Москве) его интерпретация Брамса поразила подчеркнутым спокойствием, взвешенностью тона и почти сверхъестественной четкостью артикуляции.

Второй и третий вечера фестиваля прошли в пространстве завода Шпагина. Световые пятна скользили по трибунам, плясали на стенах, выхватывали из тьмы опорные столбы и балки. Публика чинно рассаживалась на отведенные места. Народу пришло много, благо кубатура зала позволяла выстроить амфитеатры в разных секторах.

В первый вечер заявленную программу расширили до восьми опусов; за дирижерский пульт попеременно вставали Федор Леднев и Теодор Курентзис. Элегантному и аккуратному Ледневу достались опусы Ретинского «Bride Song» («Песня невесты») и «Rex Tremendae» («Царь, повергающий в трепет» — латинский текст из ординария мессы). Курентзис предпочел переключиться на раннюю музыку. Контрастом к провокативной «Офелии» Бернхарда Ланга — обрывки знакомых интонаций, навязчивые повторы, фрагментарность текста, пронзительный тембр сопрано — прозвучала куртуазная баллада Гийома де Машо в деликатном исполнении женского хора musicAeterna. А затем — нежнейшая песня Джона Доуленда «Weep You No More, Sad Fountains» («Не плачьте, грустные фонтаны») в переложении для струнных, лютни и пилы. На пиле играл скрипач Владислав Песин, извлекая нежнейшие нездешние звуки, словно привет из другого мира.

Главным событием и одновременно завершением второго вечера стало исполнение опуса Хельмута Лахенмана «“…zwei Gefühle…” Musik mit Leonardo» для чтеца и ансамбля. Это сочинение прозвучало месяц тому назад в Штутгарте: там играл оркестр SWR, за пультом стоял Курентзис, а партию чтеца исполнил сам автор — что автоматически превращало концерт в исторический, тем более что он был посвящен юбилею Лахенмана. В Перми партию чтеца поручили Виктору Шаповалову.

Магия темноты, группы исполнителей в разных углах, подсвечиваемые только во время игры, красноватые отблески на стенах цеха. Солистку в «Офелии» Ланга в ритме медленного ритуала заворачивали в белое полотнище, во время исполнения «Анаит» Джачинто Шельси за спиной Курентзиса плавно кружился, красиво воздевая руки и распушая черную юбку, фактурный танцор-дервиш (Серкан Селик, из самой Турции выписали!). Все вместе сложилось в завораживающий перформанс. Похоже, фестиваль «Дягилев+» постепенно может превратиться в отечественную Руртриеннале. Благо в Перми и ее окрестностях множество заброшенных заводов и промзон, есть где развернуться.

Понравился материал? Помоги сайту!