«Когда я вышел в финал с двумя девушками, я ни на что не надеялся, клянусь!»

Конкурс имени Николая Андреевича Малько (1883–1961) с 1963 года проводится в Копенгагене Симфоническим оркестром Датского радио, с которым дирижер после отъезда из России в 1929 году много работал. Только что первое место и приз зрительских симпатий на этом конкурсе получил 30-летний белорус Дмитрий Матвиенко, уже успевший стать заметным персонажем на российской музыкальной сцене в довольно разных амплуа, но сейчас живущий в Минске. Куда ему и позвонила Екатерина Бирюкова.

— Для начала расскажите, что такое дирижерский конкурс. Как он проходит?

— Все крупные дирижерские конкурсы проходят примерно по одной и той же схеме. Сначала отправляешь заявку со своим CV и одним-двумя видео (с репетиции или концерта — это на твой выбор). В этот раз было 620 заявок, отобрали 24 человека, которые приехали на 4 тура. И в каждом туре отбирали половину. То есть 24–12–6 — и три финалиста.

Происходит конкурс следующим образом. Есть определенное количество произведений, которыми мы должны быть готовы продирижировать. Обычно это популярная классика. И нам — чаще всего перед самым началом каждого тура — объявляют, какая это будет часть. И дают минут 15–20 времени, чтобы поиграть и поработать. Для конкурса важно уметь быстро поменять звучание в лучшую сторону, мгновенно достичь результата своей работы. С каждым туром немножко времени добавляется. В финале дают уже 40–50 минут на репетицию, а вечером — концерт. Но все равно времени не так много, чтобы что-то оркестру рассказывать и объяснять. Приходилось больше работать руками.

— «Работать руками» — это репетировать, не останавливаясь на разговоры?

— Да, все приходилось показывать прямо в процессе исполнения.

— Публику пускали?

— Да, какое-то количество. Входили в масках, в зале их можно было снять. Публика была на всех турах. В городе очень большой интерес к этому конкурсу. Это очень здорово. Тем более что в тот момент еще проходил чемпионат по футболу. Но люди выбирали наш конкурс.

— Сложно было добраться до Копенгагена? Вы из Минска ехали?

— Да. Это вообще было настоящее испытание! Ну, потому что в связи с событиями, которые у нас здесь происходили, нам закрыли ЕС. Мне пришлось сдать билеты Belavia. Это была самая большая очередь в моей жизни, я часов шесть стоял, чтобы их сдать, потому что у них отключился сайт, они не отвечали на звонки. Ну понятно — там просто безумие какое-то было. Мне пришлось купить билет на поезд до Москвы, а из Москвы уже лететь в Копенгаген. А обратно было еще веселее. Я точно так же купил авиабилет до Москвы и потом на поезд. Но меня не пустили в Москву, сказали, что я могу только транзитом лететь в Минск. А выходить в город — только если у меня есть приглашение или родственники в Москве. Хотя я уже миллиард раз так ездил. И в этом сезоне тоже. Мне пришлось восемь часов просидеть в аэропорту, купить билет в Ригу, из Риги в Вильнюс, там я переночевал в гостинице и утром поехал на маршрутке из Вильнюса в Минск.

— Вы не первый раз участвуете в конкурсах дирижеров. Девушек больше стало?

— Есть такой момент. Но вы знаете что? Ситуация в этом отношении меняется не только в смысле количества, но и в смысле качества. Честно вам скажу: некоторое время назад я достаточно скептически относился к тому, что идет такой наплыв женщин в эту профессию. Не потому, что они недостойны. Конечно, достойны! Но просто в какой-то момент кран был очень уж сильно выкручен в обратную сторону. Когда ты понимаешь, что если где-то в Европе проводится хороший мастер-класс с Риккардо Мути, Пааво Ярви или Даниэле Гатти, то среди участников обязательно будут два парня и две девушки. Я понимаю, почему это происходило: это такая реакция на долгую дискриминацию женщин в этой профессии. Но сейчас я свое мнение поменял. Сейчас в этом потоке действительно есть очень талантливые, а не только образованные и наученные. Конкретно на этом конкурсе было несколько очень хороших девушек-дирижеров. Я был абсолютно уверен насчет одной австрийки (Катарины Винсор), но она, к сожалению, не прошла в финал. У нее все отлично — и в смысле коммуникации, и в смысле воли. Мне раньше казалось, что именно с этим у женщин-дирижеров могут быть проблемы. Но нет. Они все могут, и это прекрасно.

— И каково вам было, когда вашими соперницами в финале оказались две девушки из Франции и Китая?

— Когда я понял, что вышел в финал с двумя девушками, я ни на что не надеялся, я вам клянусь!

— Но за вас ведь тоже был дополнительный внемузыкальный аргумент. Минск — одна из горячих точек планеты. Белорусские волнения сейчас у всех на виду.

— Знаете, была одна неприятная ситуация на конкурсе. Из России же приехали три дирижера, все трое — мои хорошие, близкие друзья. К сожалению, они не прошли во второй тур, после чего вышла статья какого-то критика из Копенгагена под названием «Bye, Russians». В статье про них не было ни одного плохого слова. Просто желтое название для привлечения внимания. И это вывесили на сайте конкурса. Мы все очень возмутились. Это очень некрасивый ход был. На следующий день статью все-таки с сайта убрали. Потому что не хочется сюда приплетать политику. Вы спросили про Беларусь. Я не думаю — во всяком случае, мне хотелось бы надеяться, что это не так, — что политическая ситуация в моей стране каким-то образом отразилась на мнении жюри. И потом, вы знаете, у меня был хороший контакт с оркестром, они меня очень поддерживали и даже говорили, что именно хотят со мной сыграть в финале. Оркестр тоже имеет один голос в каждом туре. И еще мне сказали, что жюри буквально через пять минут обсуждения объявило результат. Так нечасто бывает. То есть очевидно, что не было никакого спора. Поэтому я надеюсь, что у меня просто неплохо все вышло на этом конкурсе.

— Перед тем, как стать симфоническим дирижером, вы были хормейстером?

— Я учился в Санкт-Петербурге три года в консерватории на дирижерско-хоровом у профессора Татьяны Ивановны Немкиной и пел во многих хорах и ансамблях — немного в Мариинском театре, немного в хоре Смольного собора. Но хормейстерской работы у меня практически и не было.

— Вы значитесь хормейстером в проекте Электротеатра и композитора Дмитрия Курляндского «Октавия».

— Вот это, собственно, единичный случай. Но я бы его тоже не назвал классическим хормейстерством, потому что там я все-таки работал с драматическими актерами. Это была своего рода лаборатория.

— В любом случае ваш путь к симфоническому дирижированию был непрямым.

— Да, вы правы. Путь был достаточно долгим. Когда я поступил в Московскую консерваторию на симфоническое дирижирование — уже после того, как поработал в хоре у Теодора в Перми, — я еще достаточно долго связывал свою жизнь с вокальными ансамблями. Пел в хоре Intrada некоторое время, в ансамбле N'Caged — до прошлого сезона. Хотя нет, еще и в этом сезоне было с ними несколько спектаклей в Электротеатре. Я очень ценю этот ансамбль, для меня это важная история. Я до последнего старался, чтобы это в моей жизни оставалось, даже когда у меня уже начались концерты с ГАСО, НФОР, Musica Viva и другими оркестрами. Я не исключаю, что с N'Caged мы что-то еще сделаем.

— А чем вам дорог N'Caged, вокальный ансамбль ультрасовременной музыки из нескольких человек? Это же совсем, казалось бы, не имеет отношения к симфоническому дирижированию, к опере «Травиата», недавно прошедшей под вашем управлением в Большом театре Беларуси. Кто-то даже может сказать, что это не очень музыка.

— Ну вот те, кто так скажет, — да, они совершенно не поймут, как я могу и дирижировать «Травиату», и петь в N'Caged. Знаете, для меня в этом смысле лучший пример — Владимир Михайлович Юровский, который берется и за Баха, и за Штокхаузена, может сесть за хаммерклавир или выступить в качестве драматического актера в «Маленьких трагедиях» на музыку Альфреда Шнитке. У него есть в Москве фестиваль современной музыки «Другое пространство». И в то же время он сделал лучшего «Дон Жуана» в Глайндборне с Оркестром века Просвещения. А сейчас — «Кавалера розы» в Мюнхене. Мне кажется, это самый правильный путь сейчас для дирижера — быть универсальным солдатом. Оставаться в одном жанре, заниматься какой-то одной эпохой — это немножко скучно. Я рад, что у меня есть возможность делать разное. Наверное, это заезженно звучит, но скажу: моя работа с N'Caged и Электротеатром наполняет меня и потом каким-то образом откликается во всем, что я дирижирую.

— И даже в «Травиате»?

— Конечно. Тем более столько уже разного с ней случалось. Последняя известная трактовка — это, конечно, то, что сделали Теодор с Уилсоном. Курентзис — вот тоже пример дирижера, который работает с абсолютно разными жанрами и эпохами.

— Что вам дала работа у него в Перми?

— Там я как раз решил учиться дальше и не останавливаться только на хоровом дирижировании.

— Вы там дирижировали?

— Нет. Только один раз Виталий Анатольевич Полонский (хормейстер musicAeterna. — Ред.) разрешил сделать видеозапись для латвийского конкурса — я его потом выиграл. Несмотря на то что я просто пел в хоре, те полтора сезона, которые я провел в Перми, очень для меня важны. В первую очередь это невероятное количество знакомств. Многие люди, с которыми я дружу уже много лет, — именно из того пермского времени. Недавно у меня в Питере был концерт, они меня пригласили к Теодору на репетицию, мы все обнимались, болтали. Это семья, которая теперь уже всегда со мной.

— С вашей женой Надей Кучер вы тоже в Перми познакомились?

— Нет, мы с ней познакомились в Питере. Хотя мы оба из Беларуси. Она была на четвертом курсе консерватории, я на первом. А в Пермь мы уже через три года уехали.

— Какие перспективы открываются перед вами после победы в Копенгагене?

— Прежде всего, это, конечно, ангажементы. Единственная премия, которая их дает, — это как раз первая. Поэтому так важно было ее выиграть. 24 оркестра предлагают мне концерты в течение двух сезонов. Причем многие оркестры достаточно высокого класса. То есть там нельзя дебютировать «с кондачка». Туда надо приезжать обыгранным, выученным. Это уже следующий профессиональный этап — который, на самом деле, намного сложнее конкурса. Это первое. Второе — председатель жюри Фабио Луизи на один сезон становится моим ментором. Что это значит? Он тебя поддерживает во всех твоих начинаниях, рассказывает в театрах и оркестрах, старается тебе помогать с карьерой, знакомит с нужными людьми. Мы с ним уже на связи. И третий момент — это агентура. К этому я не очень был готов. Множество агентов мне позвонили, написали и прямо после конкурса меня встретили и начали со мной разговаривать. Разобраться в этом рынке — это «третье отделение концерта» и, возможно, самое сложное. Тут очень важно сделать правильный выбор. Вот такие перспективы.

— При этом вы остаетесь работать в Большом театре Беларуси?

— Сезон подходит к концу. Сейчас мы ведем переговоры с новым директором о дальнейших творческих планах. Я сразу предупредил их о том, что следующий сезон у меня будет достаточно плотным. Но в Минске у меня важная история — в ноябре—декабре я ставлю там «Самсона и Далилу». И эти полтора месяца я точно там проведу. Я не хочу уходить из театра, честно скажу. И я надеюсь, что мы найдем какие-то варианты сотрудничества.

— Сколько вы там уже работаете?

— Ну смотрите, как все случилось. Я, в принципе, в Минске живу только один сезон. Я решил сюда вернуться, потому что случилась пандемия и у меня резко отменились все проекты в России. Буквально за один час я получил отовсюду эсэмэски с отменами. Это в прошлом марте было. И до конца сезона вообще нет работы. А у меня семья в Минске, маленький ребенок, я туда каждый месяц из Москвы ездил, это было ужасно неудобно, но вот так мы жили. А минский оперный театр не закрывался во время пандемии практически вообще. И я понял, что для меня это хорошая возможность просто нарастить оперный репертуар и набраться опыта. Так и произошло. В течение сезона я продирижировал шесть новых для себя опер, Реквием Верди, несколько концертов и балетов. Поэтому я считаю, что правильно сделал. В данный момент я рассматриваю Минск как базу для отдыха между проектами. Хорошо, если я два-три месяца здесь в следующем сезоне проведу. Все остальное время я буду в разъездах. Сначала Бавария, потом Монте-Карло, Болонья, потом постановка «Мертвого города» Корнгольда с Валентином Урюпиным и Василием Бархатовым в московской «Новой опере» и еще миллиард концертов.

— Какая же это база, если закрыто авиасообщение?!

— Ну да, это называется — «не в бровь, а в глаз». Ну кто же знал, что так произойдет?! Конечно, то, что закрыли ЕС и авиасообщение у нас ограничено, — это очень большая проблема. Но я очень надеюсь, что она не вечная. Очень не хочется думать, что закроется Belavia. Страна не может жить без своей авиакомпании. Ну, тем не менее Турция не закрылась, еще сколько-то вариантов перемещения по миру пока остается.

— А что будет в Баварии?

— Владимир Михайлович пригласил меня ассистировать ему в постановке «Носа» Шостаковича с Серебренниковым. Это будет открытие сезона в Баварской опере. Первые две недели я проведу в Москве на подготовительных постановочных репетициях с Кириллом Семеновичем и солистами. А потом мы поедем в Баварию, где будем все это объединять.

— Минский театр не станет возражать против того, что вы работаете с Серебренниковым?

— Именно с Серебренниковым? (Смеется.) Вы очень переоцениваете информационное поле, за которым следит наш театр. Для меня это знаковая фигура. Я очень люблю «Гоголь-центр», ходил туда регулярно, когда жил в Москве. Вопрос — отпустит ли меня вообще театр на эту постановку. Но это никак не будет связано конкретно с Кириллом Семеновичем, поверьте.

Понравился материал? Помоги сайту!