Mujuice: «В переходах поют одно и то же уже лет тридцать»

Московский электронный музыкант Роман Литвинов (Mujuice) стал главным российским героем июльских опенэйров — с концертной программой, посвященной недавнему песенному альбому «Amore e Morte», он появится на Outline, фестивале «ВКонтакте» и Пикнике «Афиши». Денис Бояринов выпил с Романом Литвиновым чая, расспросив музыканта о музыкальной биографии и о том, поет ли поколение Mujuice его песни.

— В Википедии написано, что ты учился играть на пианино. Каким образом — брал уроки?

— Уроки я не брал. У меня стояло пианино дома, потому что на нем играла мама. Я в детстве на нем импровизировал и сочинял композиции. Но образования у меня нет.

Mujuice/Земфира — «Возвращайся домой»

— Ты самоучка?

— Да-да… В какой-то момент у меня был шанс получить академическое музыкальное образование. Но не случилось. Есть какие-то вещи, которые ты можешь постичь, просто находя информацию и осваивая ее. Плюс в электронной музыке, которой я занимаюсь, много полезного и интересного есть в ошибках и сбоях. Когда не знаешь правил и выбираешь неправильные решения, они могут оказаться классными.

У меня есть знакомые с академическим образованием, представители музыкальных династий, занимающиеся электронной музыкой, и нельзя сказать, что это им помогает. Музыкальное образование критически важно как язык, когда тебе нужно общаться с другими музыкантами. Например, сделать так, чтобы твое сочинение сыграл симфонический оркестр. Но и то сейчас можно с помощью программы механистически перевести музыку в партитуру, потом ее должен отредактировать тот, кто разбирается.

— Путь самоучки, мне кажется, интереснее, потому что сложнее. Сначала ты играл на мамином пианино, а что было дальше? Когда появилась электроника?

— Дальше был типичный путь: родители подарили в 13 лет электрогитару, резко снизилась успеваемость, бесконечные фидбеки и дилеи по ночам. Но вышло так, что параллельно я разбирался и с компьютером, поэтому лет в 17, поиграв хардкора и всего такого, я понял, что мне интереснее электронная музыка. В то время гитарная музыка резко отступила, перестала быть передовым краем. И я для себя выяснил, что для меня коммуникация с компьютером гораздо более удобна, чем коммуникация с рок-инструментами и людьми. Все эти провода и репетиции — это ужасно. В результате ты все равно приходишь к такому же количеству проводов, но как-то иначе.

— Это было где-то в конце 1990-х. В каких программах ты тогда работал?

— В Acid Pro компании Sonic Foundry, которую потом купила Sony; ее неоднократно модернизировали, отрезая хорошие функции, и закрыли. Теперь многие продюсеры пишут, что хотят купить последнюю оригинальную версию. На самом деле это был хороший трекер. Там были интересные функции — например, ты мог взять 20-минутный трек и ускорить его до микросекунд. Если из такого ускоренного трека ты делал снейр или хет, то программа каждый раз рендерила его по-разному — абсолютно случайно. Получался неожиданный интересный эффект, что-то вроде звукового муара. На таких ошибках воспроизведения, глитчах, я строил многие треки.

— Когда ты понял, что у тебя есть свой слушатель?

— Выступать я начал довольно рано — лет в 19—20.

— Помнишь свое первое выступление?

— Не очень помню. Наверное, это было в клубе «16 тонн»... Тогда это все называлось IDM — с одной стороны, это был неправильный термин, а с другой, он все-таки что-то описывал. Тогда я не понимал, как это действительно работает: что я должен делать, когда играю музыку, и что должны делать слушатели. Мне казалось нормальным играть бейс, а потом в середине сыграть вальс, и я удивлялся, почему люди не могут быстро переключаться. На это ушло много времени (смеется).

На тот момент в Москве была сильная техно-волна, я попал под ее очарование, и она меня хорошо структурировала, хоть и техно я делал довольно специфическое. Кстати, я жил рядом с Антоном Кубиковым (известный техно-музыкант, участник дуэта SCSI-9, основатель лейбла Pro-Tez, который издавал техно-композиции Mujuice. — Ред.), когда мы познакомились. В соседнем доме.

Я благодарен людям, с которыми познакомился в техно-период, — Кубикову, Максиму Милютенко и многим другим, но потом я понял, что мне интереснее работать со смысловыми сбоями и с вещами, которые не укладываются в жесткую форму техно.

Непонятно, что такое «наше поколение».

— Ты возвращаешься к своим старым записям — переслушиваешь их, анализируешь?

— Я не слушаю. Иногда бывают ситуации, когда я слышу свои треки случайно, — тогда я чувствую себя странно. Мне кажется, немногие артисты переслушивают себя. Ведь для чего делается музыка? У тебя есть потребность что-то проговорить, если ты сделал все правильно, то ты закрываешь эту тему. Эта практика для того и нужна, чтобы не возвращаться к вопросам.

— Твои первые попытки не скажу петь, но использовать свой голос как музыкальный и смыслообразующий инструмент появились на альбоме «Cool Cool Death!».

— Да, это тот момент, когда столкнулись рок- и электронная традиция и я сделал первые текстовые конструкции. Околопесенные.

Я в этот момент оканчивал институт и делал дипломную работу — это было видео. Образование дизайнера мне много чего дало в смысле методологии. Дизайн — это проектная дисциплина, которая основана и на философии, и на семиотике, и на логике. Она заменила мне музыкальное образование и определила мои художественные взгляды. Дизайнеры близки к продюсерам. Они тоже не находятся внутри одной специальности и смотрят на задачу в целом. В отличие от исполнителей, продюсеры должны быть и музыкантами, и композиторами, и авторами текстов. У дизайнеров и продюсеров иной взгляд, иной подход.

— Дизайнеры и продюсеры решают не свои задачи, а задачи заказчика. Пытаются удовлетворить чужой запрос. Когда ты выпускаешь альбомы (а за последние полтора года ты выпустил три альбома в разных стилистиках), ты пытаешь ответить на чей-то запрос или только на собственный?

— Забавно, что как дизайнер я работаю только с друзьями и почти не берусь за коммерческие проекты. При этом как коммерческий композитор я работаю активно, и меня это совершенно не грузит. Потому что музыка хоть и не универсальна, но она более доступна для восприятия любого человека, чем, скажем, текст. Она по-другому работает. В музыке больше вариантов доставки чего-то еще посредством звука до человеческого сердца.

При этом как композитор я стараюсь делать функциональные вещи. Я отдаю себе отчет, что часто они получаются странно функциональными. Но если их слушают — это значит, что они свою функцию выполняют.

А если говорить про разные стилистики... Может показаться, что меня бросает из стороны в сторону. На самом деле нет. Моих интересов в музыке ограниченное количество. Мне нравится техно. Мне нравится неклассический и странный эйсид-хаус. Мне нравится то, что мы называем «песнями». Это не спонтанный выбор. Есть много видов музыки, которые находятся вне зоны моих интересов, и я ими никогда не буду заниматься.

Mujuice — «Dirty»

Тот самый странный эйсид-хаус

— Журнал «Афиша», который активно пропагандировал твою предыдущую песенную пластинку «Downshifting», называл тебя «новым Цоем». Эту фразу все запомнили и еще долго будут тебе вспоминать. Хотя, на мой взгляд, ты не новый Цой и не стремился им быть. А ты слушал Цоя в 1990-е? На какой русской музыке ты вырос?

— Я был нонконформистски настроен — у меня был радикальный вкус. «Кино» и вообще русский рок я не слушал. Хотя я знал, как звучит «Кино», — и их фактура мне нравится. Но на дистанции. В плеере я их не слушал. Я слушал Sonic Youth и лейбл Warp.

Кстати, нонконформистская позиция мне во многом мешала — например, «Гражданскую оборону» я смог слушать только после того, как исчез окружавший ее контекст.

Я считаю песни Цоя хорошим образцом и делал на них референс, когда записывал альбом. Но аллюзий на советскую и постсоветскую культуру, продуктом которой, безусловно, является Цой, в «Downshifting» у меня очень много.

— Действительно, там можно услышать и БГ, и «Мумий Тролля», и Дельфина. Ты пытался вычислить русский песенный код?

— Мне были интересны советские культурные и лингвистические особенности — слова, интонации из того времени. Это не значит, что я отсылаю слушателя к советскому времени. Они имеют отношение к тому, что здесь и сейчас происходит. Их надо воспринимать как сталинскую архитектуру в ландшафте современной Москвы. При этом во время записи «Downshifting» я слушал много альбомов с лейбла DFA. Мне нравится, как у них звучат снейры и бочки. Я вообще люблю диско.

Мне кажется, что на этой пластинке получилось хорошее сочетание драматизма и ироничности. Только так и можно решиться озвучить важные вещи нашему поколению, которому трудно сказать что-то буквально. При этом непонятно, что такое «наше поколение» (смеется).

Художник только кажется абсолютно свободным.

— Как ты оцениваешь эффект, произведенный «Downshifting»? Ты добился чего хотел?

— Эффект, которого хочет добиться художник, находится в теле самой работы — в самой записи и, в моем случае, визуальной части к ней. Тот материал, с которым я работал, — клише и особенности, казавшиеся мне интересными, в нем реализованы. А как их восприняли медиа и зрители — не мне оценивать. После того как работа сдана в печать, у художника нет права говорить о том, как ее понимать.

— Если ты собирался записать поколенческую поп-пластинку — а я так понял, что эта задача была, — то твои песни должны цитировать представители поколения. С такими ситуациями ты сталкивался — грубо говоря, слышал, как заводят твои песни на дискотеках или поют в переходах?

— В переходах поют одно и то же уже лет 30 (смеется). И я не уверен, что проблема в тех, кто записывает песни. Чем и интересен эффект «Гражданской обороны» — что сложные, жутковатые и психоделические тексты Летова может петь и какой-то Вася, и образованный человек, обладающий необходимым культурным багажом и инструментарием для понимания этих текстов. Судьба «Гражданской обороны» — это лучшее, на что может рассчитывать автор.

Но свои песни я слышал только в каких-то странных обстоятельствах…

— Пришел в стрип-клуб, а там играет «Downshifting»?

— (Улыбается.) Ну да… речь скорее про нецелевое использование.

Mujuice — «Не забудем, не простим»

— Для тебя эта пластинка действительно оказалась дауншифтингом. С карьерной точки зрения для тебя перспективнее было бы продвинуться дальше по линии танцевальной, международно конвертируемой электроники, чем записывать альбом с песнями на русском.

— Если ты что-то делаешь, то ты чего-то и не делаешь. Обязательно. Художник только кажется абсолютно свободным, а он пытается высказать то, что у него есть. Ты не можешь выбирать — ты работаешь только с тем материалом, который у тебя есть. С тем, что тебе сейчас кажется интересным. Может, это моя инфантильность, но я пытаюсь собрать и скомпоновать все то, на чем я в юности заморачивался.

— В каких отношениях «Amore e Morte» находится с «Downshifting»? Это альбом-продолжение или, например, альбом-опровержение?

— Мне кажется, что он по форме — продолжение, сиквел. А по посланию он абсолютно противоположен «Downshifting». «Amore e Morte» более разнообразный и в то же время цельный. Там больше пересечений между текстами, там больше одних и тех же слов, которые в разных контекстах означают разное. Это такой конструктор — и семиотический, и смысловой.

Он сознательно более конформный по форме. Потому что самые неприятные вещи надо преподносить в самой яркой упаковке. А по содержанию он очень жесток: он про капитализм, телесность, миф и предопределенность.

— А откуда взялась жестокость?

— Взросление. Или как-то так…

Понравился материал? Помоги сайту!