Только к «Родине-матери» и на «Неопознанное движение»!

15 февраля в Электротеатре состоится мероприятие, посвященное тридцатилетию волгоградского фестиваля «Неопознанное движение» — первого в Советском Союзе крупного и открытого марафона, представлявшего авангард во всех направлениях искусства. С 1987 по 1991 год в Волгограде провели шесть фестивалей-перформансов, на которых выступали Валентина Пономарева, Сергей Летов, «Звуки Му», «Среднерусская возвышенность», поэты Дмитрий Пригов, Виктор Коваль, Лев Рубинштейн, Тимур Кибиров, искусствоведы Андрей Ерофеев и Иосиф Бакштейн и многие другие. Основатель и организатор фестиваля — режиссер Сергей Карсаев ответил на вопросы Григория Дурново.

— Как все начиналось? Как возникла идея провести самый первый фестиваль, как происходила подготовка?

— Идея появилась где-то в 1986 году. Это же перестройка была, началось бурление. И появились возможности для самостоятельных, не контролируемых сверху действий, движений. Давно уже хотелось высвободиться из леденящей скуки заштампованного советского бытия тогдашнего. Хотя бы на время каких-то акций, фестивалей. У нас в Волгограде уже существовала к этому времени активная группка людей в самом южном, Красноармейском, районе, в Заканалье. И там, у себя на далекой рабочей окраине, мы экспериментировали еще с конца 1960-х. Сначала это были довольно простые спонтанные сходнячки, мы что-то придумывали, в основном, с психоделическим уклоном, хипповали. Информации тогда в провинции о происходящем в современной музыке и вообще в современном искусстве было очень немного, так что многое мы как бы сами изобретали и сочиняли нечто, как нам тогда казалось, новое. Но удавалось ловить европейское радио — на юге его плохо глушили, оттуда мы черпали информацию о том, что происходит в остальном мире. А к 1986 году у меня созрела довольно осознанная идея, какой бы можно сделать фестиваль. В то время я увлекался нашими советскими поэтами-метаметафористами и концептуалистами: Александр Еременко, Иван Жданов, Алексей Парщиков, Дмитрий Пригов, Всеволод Некрасов, Юрий Арабов… Кроме этого я слушал авангардный джаз, авангардный рок, академическую авангардную музыку. Это и был тот перенасыщенный раствор, в котором должен был вырасти кристалл. И как-то мне в голову пришло словосочетание «Неопознанное движение». Никакой особой теоретической базы я под него не подкладывал. В то время я был молод и мобилен, мотался по стране, по всяким фестивалям, по андеграундным точкам в Москве и других городах, уже многих подпольщиков к этому времени знал. И вот однажды в Москве я познакомился с Александром Еременко, мы с ним пришли в журнал «Юность», в литературную студию Кирилла Ковальджи, где собирались все представители новой поэзии, и там я познакомился с Дмитрием Приговым. Когда я рассказал Дмитрию Александровичу о своей идее устроить фестиваль, он крайне удивился. Думаю, даже не поверил, подумал, наверно, что просто человек из провинции не понимает, что хочет сделать. Зато он меня быстро познакомил со многими людьми, в частности, с искусствоведом Андреем Ерофеевым. И летом 1987 года, спустя недолгое время, я провел первый фестиваль. Я пригласил певицу Валентину Пономареву с авангардной программой. В Волгограде это был настоящий взрыв, потому что ее все знали как исполнительницу романсов — и вдруг она выходит на сцену и издает какие-то страшные звуки! Андрей Ерофеев прочел на фестивале очень большую лекцию «Авангардистские тенденции в советской живописи», которая тоже потрясла публику. Все это происходило во Дворце пионеров, потому что директором там была наша знакомая. Зал был очень хорошо оборудован, все прошло прилично. Среди участников этого фестиваля преобладали волгоградские поэты — Александр Полануер, Лев Вахрамеев, Виктор Пермяков и я. Из музыкантов были только Пономарева и волгоградский ансамбль «Оркестрион». Комсомольская пресса меня раскритиковала в пух и прах! Вышло несколько статей. Одна из них называлась «Грани дозволенного». Что это вам, мол, Гайд-парк, что ли? Где соответствующие механизмы, которые должны контролировать появление на сцене таких самодеятельных артистов и авторов? Должны же быть какие-то художественные комиссии, которые должны оценить, достойны ли эти молодые люди показывать то, что они считают искусством! Комсомольцы, мне кажется, просто испугались или им не понравилась моя самостоятельность — привыкли же только по указу сверху творить.

Могу сказать, что сначала меня несколько задела безапелляционная комсомольская критика. А потом я подумал, что это можно использовать как рекламу. Я стал скупать эти газеты и рассылать, отправлял в Москву. Одну из статей потом процитировали по BBC. А я недолго думая сделал второй фестиваль — уже зимой! То есть в одном году прошло два фестиваля. Но еще после первого фестиваля меня вызвали в обком партии. Тогда это было очень и очень строго. Серьезные люди в галстуках подробно расспрашивали меня, зачем мне это все нужно. Как ни странно, я совершенно не испугался. До этого я проводил всякие акции, поэтические перформансы, привозил в Волгоград, например, Владимира Чекасина, молодого Игоря Бутмана, Александра Ростоцкого — так что в городе меня знали. В обкоме мне пообещали, что давить меня не будут, но потребовали, чтобы в центре города я с фестивалем больше не появлялся. «Вот на окраине, в своем пролетарском районе, ты там обитаешь — вот там и делай все эти свои фестивали-мероприятия».

Я, точнее, мы, целая группа единомышленников, сделали второй фестиваль в Заканалье, в пролетарском клубе «Строитель». Директор был мой знакомый, я некоторое время до этого проработал режиссером мероприятий в разных ДК района, многие знали, что я умею работать. Я пришел к нему, рассказал про фестиваль, говорю: «Поэты приедут, музыканты». Он не понял, что будет происходить толком, и согласился, не зная, кого пускает. На второй фестиваль приехало уже очень много артистов. Это был лучший фестиваль «Неопознанное движение». Гигантский перформанс, скорее даже хеппенинг, который длился два дня. Никакой режиссуры, никакого плана не было, все сочинялось по ходу дела. Были поэты Пригов, Андрей Туркин, группа «Среднерусская возвышенность», трубач Андрей Соловьев, саксофонист Сергей Летов, виолончелист Влад Макаров, тубист Аркадий Кириченко, «Оркестрион», скульптор-кинетист Борис Стучебрюков, Владимир Чекасин с Владимиром Тарасовым были… Всех и не упомнишь. Фестиваль был невероятно смелый и радикальный. Когда Пригов стал читать стихи с ненормативной лексикой, директор в ужасе бегал по холлу клуба и кричал, что его уволят, а клуб закроют. Но, как ни странно, прошло месяца три, и он сам стал предлагать провести следующий фестиваль. Потому что такого количества народа у себя в клубе он раньше вообще не видел! Зал был набит битком, и еще в проходах стояли. Москвичи, приехавшие в Волгоград, и известные артисты вроде Тарасова с Чекасиным были поражены, потому что даже в Москве тогда ничего подобного не происходило. Не бывало еще такого, чтобы в распоряжении такого фестиваля оказался целый ДК. Но это мероприятие, как ни странно, мне было довольно легко устроить, в частности, в силу того, что никто не просил денег за аренду, гонораров никому не платили, а просто все хотели выступить. Это был настоящий андеграунд. После второго фестиваля меня тоже ругали в местной прессе, но не закрыли, хотя я этого все время ждал.

Но тут как раз перестройка разгулялась, и третий фестиваль был проведен уже на совсем иной основе. Меня позвали в организацию «АТОМ» (Ассоциация творческого общения молодежи) и предложили сделать фестиваль ежегодным. Я даже стал за это какие-то деньги получать. Первые-то фестивали я бесплатно проводил. Я в самом начале не планировал, что это будет ежегодное мероприятие, думал — сделаю один-два больших перформанса. Я не задумывал «Неопознанное движение» как музыкальный фестиваль или поэтический, это должна была быть именно смесь. Я как бы проводил большой эксперимент, не представляя, что из этого может получиться.

Передача о «Неопознанном движении» на волгоградском кабельном ТВ в 1990 году

— То есть идея соединения разных видов искусства у вас была с самого начала?

— Да, именно с самого начала. Я задолго до «НД» делал подобные акции волгоградскими силами. Например, была акция вместе с поэтами, которую я пытался театрализовать, чтобы поэты выходили и не просто читали стихи, а еще и некие действия совершали — сжигали листы со своими текстами и т.д. Я очень много выступал с «Оркестрионом», а выступления этой группы сами по себе были смесью текстов и музыки — кстати, очень радикальная смесь получалась, я ничего подобного до сих пор больше не видел. Надо сказать, и стандартным фестивалем искусств «Неопознанное движение» не должно было быть. Фестиваль искусств — это что-то тривиальное все-таки: ну, сейчас выйдут эти, потом эти. Нет, это должно было быть действо, в которое могли бы втянуться и зрители. Все было настолько открыто, что в принципе любой человек мог выйти из зала и начать читать или играть, любой мог прийти и повесить свою картину в экспозицию. Была, конечно, обязательная часть программы — Тарасов с Чекасиным, Пригов, искусствовед Иосиф Бакштейн, «Среднерусская возвышенность», то есть те, кого я специально пригласил. Но помимо этих обязательных артистов мог выйти на сцену почти кто угодно. Могу сказать, что и сам фестиваль состоялся практически случайно: не попади я в Москве в 1986 году в редакцию «Юности», не познакомься я с Приговым, может, ничего и не произошло бы. Хотя, с другой стороны, говорят, ничего случайного не бывает. Что-нибудь да сделал бы. Но интересно, что многих, кто приехал на второй фестиваль, я на тот момент практически и не знал. Как ни странно, мы в провинции тогда лучше знали западный музыкальный авангард, а советский не знали почти совсем. Информация о западном авангарде до нас доходила через пластинки, через иностранные журналы, через радио — на юге почти без помех шли передачи «Радио Свобода» на румынском языке. Там была очень хорошая музыкальная программа, благодаря которой я познакомился с академическим авангардом. А про ребят вроде Макарова, Летова, Курехина мы ничего не знали в Волгограде долгое время. Только слухи какие-то долетали, что где-то кто-то что-то делает. Хорошо знал я только Чекасина и Тарасова, ГТЧ. Поэтому я многих собрал, не зная толком, что они делают, и знакомился с ними в процессе.

— А как же вы их приглашали, не зная их?

— Я уже говорил, что очень много ездил. Кого-то удавалось увидеть, познакомиться, про кого-то мне рассказывали. Например, «вот есть такой музыкант, он играет в духе Эвана Паркера, или Дерека Бейли, или…» Кто такие Паркер и Бейли, я на тот момент уже знал — значит, этот музыкант мне подходил. При этом записей наших музыкантов, которых я приглашал, я порой и не слышал, иногда просто верил на слово тем, кто мне рассказывал. С поэтами несколько проще было — с их текстами я был более или менее знаком. Уже были кое-какие публикации метаметафористов в официальной прессе, и рукописи их доходили до меня. Хотя, например, покойного поэта Андрея Туркина я не знал до его приезда на «НД-2», но поверил на слово Пригову.

— Но кто им звонил непосредственно, кто приглашал?

— Я. Сначала только я. Затем уже подключились единомышленники в Волгограде. А уж когда стал сотрудничать с АТОМом, организовалась целая рабочая группа. Но первые звонки пригласительные делал, как правило, я сам.

— То есть просто звонили и говорили: «Мы с вами незнакомы, но у меня есть фестиваль, я вас приглашаю, приезжайте»?

— Приблизительно так и происходило. Я начинал разговаривать на понятном им языке, и меня опознавали как своего. Кодовые слова, названия, фамилии и так далее. Сейчас эту атмосферу трудно почувствовать, но у большинства андеграундных артистов в то время особенно не было «точек», мест для выступлений! Их никто никуда не звал за пределы узких кругов Москвы, Питера. И вдруг появляется некто, который зовет их выступить в далекий, непонятный Волгоград на большой открытый фестиваль-перформанс, — и они с удовольствием ехали! И там, на месте, мы с ними знакомились. А с некоторыми я даже и во время фестиваля не успевал познакомиться, они уезжали, и знакомились мы уже позже.

Когда Пригов стал читать стихи с ненормативной лексикой, директор в ужасе бегал по холлу клуба и кричал, что его уволят, а клуб закроют.

— А кто занимался организационными вопросами, логистикой, размещением людей? Их же надо было поселить, дорогу оплатить.

— На первом фестивале приехавших было немного, так что известной певице Валентине Пономаревой, например, мы смогли сами оплатить гостиницу, а молодой искусствовед Андрей Ерофеев просто жил на квартире у одного волгоградского поэта. У нас тогда существовал полуофициальный «Клуб любителей импровизации», под этой вывеской мы и действовали. А со вторым фестивалем, кстати, помог комсомол. Надо знать Заканалье — это совершенно особый район Волгограда, это как отдельный город, община, здесь все друг друга знают. Секретаря Красноармейского райкома ВЛКСМ, покойного Андрея Гурского, я очень хорошо знал, мы были знакомы с юности, и он помог с гостиницей, в которой всех поселили. Все держалось на личных связях, на доверии. Кроме того, Гурский очень любил Чекасина и был страшно доволен, что видит и слышит живого Чекасина. В общем, все складывалось очень легко, до невероятности. Во Дворец пионеров на первый фестиваль нас пустили вообще бесплатно. Видимо, им нужно было поставить какую-то галочку, что они провели культурное мероприятие. Среди активных моих соорганизаторов, конечно, необходимо назвать Сергея Купцова, Петра Павлова, Сергея Кудрявцева, Сергея Лепилина, Юрия Михайлевского, Александра Лотника, Анатолия Матвиенко, Андрея Харахоркина, Андрея Василенко.

Мне удалось создать особое энергетическое напряжение на первых фестивалях, способствовавшее неожиданным мгновенным решениям и находкам, которые вне поля этого напряжения, возможно, и не произошли бы. Причем я даже ничего не продумывал особо, многое получалось интуитивно. Не было никакого заранее составленного плана, сценария. Мы просто приходили «на точку» и только там распределяли: «Так, сначала ты выходишь, а ты готовишься», — и все так и текло. Заканчивалось чье-то выступление, после чего объявляли: «А сейчас будет перформанс в фойе!» — и все вставали и шли в фойе. Потом опять в зал возвращались. Действо переливалось из зала в фойе по нескольку раз. Помню, Владимир Тарасов был под таким впечатлением, что в конце фестиваля «НД-2» двинул речь: «Ребята, я такого еще не видел!» Ему особенно понравилось, что это было представление, а не обычный концерт. Весь клуб был увешан пролетарскими картинами, мы их сняли и стали носить по сцене и фойе. Они как бы ожили. Например, во время музыкальных выступлений эти картины неожиданно проплывали на заднем плане. И все это придумывалось прямо на ходу, спонтанно. Кто предложил идею, не помню. Все двигалось и пульсировало. Жаль, что все это практически никак не было зафиксировано.

Под третий фестиваль в 1988 году отдали городской музыкальный театр — гигантское здание на берегу Волги, в самом центре Волгограда. Третий фестиваль прошел тоже очень удачно, много артистов приезжало. Игорь Иртеньев, Вячеслав Гайворонский, «Звуки Му», Юлий Гуголев, Сергей Летов, Андрей Соловьев, Игорь Григорьев, Иосиф Пуриц, Светлана Голыбина… Программа параллельного кино была показана. Приезжал даже целый саратовский экспериментальный театр «АТХ» с постановками Хармса. Уже пятое «Движение» стало международным — к нам зарулил ветеран европейского фри-джаза, саксофонист Вернер Люди, ныне покойный. И в конце концов к нам стали приезжать экстраординарные иностранные музыканты вроде фаготистки Линдси Купер и певца Фила Минтона. На шестом фестивале Купер с Минтоном, Верианом Вестоном, Хью Хоппером, Альфредом Хартом, Крисом Катлером показала свой проект «Oh Moscow». Приехала группа Lokomotiv Konkret из Швеции. В это время мне уже помогали многие люди из Москвы, они налаживали связи с желаемыми артистами — покойная Татьяна Диденко (кстати, бывшая волгоградка), с которой я потом работал в телепередаче «Тишина № 9», Николай Дмитриев (организатор множества авангардных и экспериментальных концертов и перформансов, основатель и художественный руководитель Культурного центра ДОМ, умерший в 2004 году. — Г.Д.), Андрей Соловьев. В Москве стали писать статьи о «Неопознанном движении», что, конечно, очень помогало. Даже в Европе пара статей вышла.

Нестандартной атмосфера была не только на сцене фестиваля, но и за ее пределами. Какие были дискуссионные застолья! После фестиваля начинался второй фестиваль, ночной. Для узкого круга. Помню, во время «НД-6» в 1991 году шведский музыкант Дрор Файлер вышел ночью в гостинице на балкон и стал шпарить на саксофоне над площадью Павших борцов — это самый центр Волгограда. В холлах, в номерах устраивались спонтанные акции. Иностранцы говорили нам, что такой дружественной, теплой атмосферы они у себя в Европе не видят.

Доходило до курьезов. Перед четвертым фестивалем на «Маяке» сделали большую передачу о «Неопознанном движении» и объявили, что это такой уникальный фестиваль, на котором может выступать кто хочет. И на четвертый фестиваль приехала целая толпа никому не известных людей — желающих поучаствовать! Куда их девать?! Хипня поехала со всех концов Руси великой, несколько квартир местных хипов было забито этими людьми, которые спали на полу. И вот на фестивале ко мне подходит какая-то мадам и говорит: «Мы приехали из Сочи, моя дочь исполняет под Майкла Джексона эротический танец». Я растерялся, не знал, что с ними делать, они меня преследовали весь фестиваль.

Выступление поэта Виктора Коваля на «Неопознанном движении — 5» (1990 год)

— На этом фестивале была уже четко расписанная программа?

— Да. На сцене незаявленных практически не было. Но в художественной экспозиции была полная свобода. Привалила толпа народу, людям сказали: «Вешайте что хотите». Но в целом после третьего фестиваля «Неопознанное движение» стало медленно планировать от полуспонтанного перформанса, хеппенинга в сторону обычного концертного мероприятия, где номер идет за номером, между номерами выступает конферансье, что-то юморит. В итоге на самом последнем, шестом, фестивале, который, кстати, прошел на очень высоком музыкальном уровне, вообще не было поэзии. А публика-то уже привыкла, у фестиваля появился свой зритель и слушатель, и все ходили и спрашивали: «А где же поэты?» Поэты Пригов, Виктор Коваль, Лев Рубинштейн, Тимур Кибиров, Владимир Друк, Нина Искренко, Игорь Иртеньев, поэтический дуэт «Квас заказан» очень нравились тогдашней волгоградской публике. Их ждали.

Мне все это превращение фестиваля в регулярное концертное мероприятие, кстати, не нравилось. Но я пошел на компромисс. Я устроился на работу в АТОМ и был вынужден считаться с их пожеланиями. Им нужен был полный зал, нужны как бы даже официальность, организованность.

— То есть выстроенность программы, конферансье — это была их инициатива?

— Это было их предложение, на которое я согласился. А уже Колю Дмитриева на роль конферансье пригласил я. Они на меня не давили, но намекали, как было бы хорошо сделать. И я стал подстраиваться. Так что если на первых трех фестивалях царили алеаторика и анархия, то с четвертого начала появляться банальная структура, заранее подготовленная организованность, где уже не оставалось пространства для случайностей, которыми как раз и интересны были первые фестивали. Но какие-то элементы прежнего настроения сохранились: артисты-то приезжали соответствующего, так скажем, жанра, живые, незаштампованные.

И все же на последних фестивалях стало, к сожалению, много авант-попсы, я бы сказал. Фестиваль стал очень шумным, было много плакатных акций с социально-политическими играми и подтекстами. А мне хотелось чего-то иного, камерного, углубленного. На седьмой фестиваль, который так и не состоялся, я планировал пригласить Алексея Любимова с камерной программой, у нас договоренность уже была. С Ольгой Седаковой уже созвонился. Но в конце концов я понял, что устал от шума и суеты, и не стал проводить седьмой фестиваль. Я чувствовал, что не смогу изменить ситуацию так, как мне желалось.

— Мы приехали из Сочи, моя дочь исполняет под Майкла Джексона эротический танец.

— И никто не подхватил?

— Никто, все заглохло, и больше до сих пор ничего в Волгограде не происходит в этом духе. Есть какие-то молодые ребята, которые что-то делают, но по размаху это несравнимо с «Неопознанным движением». Иногда какие-то артисты приезжают, но чтобы одновременно столько разных артистов — такого здесь уже давно не бывает. У меня ведь исполняли и Кейджа, и Губайдулину, в той же программе выступали и «Звуки Му», и группа «Зга» — такой широченный был диапазон. О «Неопознанном движении» до сих пор вспоминают. Недавно случайно наткнулся на статью, в которой говорилось, что это была одна из самых мощных акций событийного туризма, что больше ни на что в Волгоград столько людей не приезжало. Только к «Родине-матери» и на «Неопознанное движение»! Смешно, конечно, но тем не менее.

— Что все-таки сейчас происходит в Волгограде, есть свободное искусство, какая-то среда?

— Что-то делают ребята, но я с ними никак не связан. Мы с ними какие-то разные. Была группа молодых людей, делавшая фестиваль «Видеология», к ним и Сергей Летов приезжал, например, если иметь в виду музыку. И другие. Но в основном фестиваль был сосредоточен на видео, у них не было пестрого, развернутого, многосоставного, многослойного действа, как на «Движении». На один фестиваль к ним я приходил. Они провели фестивалей пять, кажется, сейчас уже не проводят. Я замкнулся у себя в Заканалье, где теперь уже ничего не происходит. Мое поколение практически вымерло, люди, с которыми я раньше что-то делал, если и остались в живых, то постарели или больны. Я оказался в изоляции и стал делать какие-то совсем камерные вещи в одиночку. Иногда включаю в свои фильмы скульптора Валерия Кобзева, который раньше делал движущиеся скульптуры и декорации для фестиваля и «Оркестриона».

Какие-то мероприятия в центре проходят. Но тот район, где живу я, расположен в сорока с лишним километрах от центра, это очень далеко. Волгоград — очень длинный город. Иногда я выбираюсь, но в основном я погружен в свой мир, у меня достаточно своих дел.

— Как возникла ваша община в Заканалье? Вы просто все там жили или там была какая-то точка в 1970-е годы?

— Сейчас уже сложно вспомнить, как все началось. Кто-то с кем-то учился вместе. Мы знакомились еще в школе, учась в восьмом, девятом классах. Это пролетарский район, мальчиков и девочек, которые писали стихи, рисовали картинки, а также интересовались современным искусством, было не так много, и мы быстро сгруппировались в эдакую провинциальную богемку. Художник Павел Нежнёв, бас-гитарист Жора Вязьмин, меломан Юрий Мешковский, художник Валерий Кобзев, меломан Сергей Купцов, художник Евгений Быстров, Сергей Шрамковский, ставший мультипликатором, Валерий Михайлов, впоследствии профессор МФТИ, поэт Евгений Ипатов… Интенсивно жили, даже бурно временами. Очень активно общались, обменивались драгоценной тогда информацией о современном искусстве, что-то друг другу читали, демонстрировали творческие находки, выезжали на совместные пикники, во время которых устраивали представления — играли на гитарах, читали стихи, дурачились. Мы это тогда не воспринимали как искусство, мы не знали тогда слов «перформанс», «хеппенинг», но фактически этим и занимались. Сначала все это было сильно подстегнуто рок-культурой, позднее — авант-джазом и т.д. Даже в Москву и в Ленинград на выставки и концерты коллективно выезжали.

— Записей не осталось?

— Ничего не осталось. Только кое-какие картинки и какие-то тексты стихотворные. Тогда очень сложно было что-то фиксировать, музыку, например. Студий не было, мы существовали в пустоте. Мало того — мы опасались, как бы нас не прикрыли. Я некоторые свои тексты даже уничтожал. Потому что нас несколько раз в милицию забирали. Идем мы с пикничка, а нас просто за внешний вид забирают: «Почему вы так странно одеты? Почему волосы такие длинные, почему лица раскрашены, почему идете босиком?» Так что никакой фиксации мы даже и не планировали, это было сложно и даже опасно. Время было такое. Правда, больших неприятностей у нас не было. Может быть, потому, что я был сыном уважаемого человека — мой покойный отец был заслуженным учителем, директором первой в Волгограде французской школы. Надо сказать, что до некоторых пор мы и не собирались выходить на поверхность, нам хватало собственных переживаний, мы эти акции делали для себя. Были акции, довольно опасные для нас самих. Например, кто-нибудь играл ночью на окраине на каком-нибудь музыкальном инструменте, спрятавшись в кустах, а в это время на торец здания транслировались странные слайды из потаенного места. Мы наблюдали, как ночные прохожие будут на это реагировать. Или приходили в заброшенную котельную, выстраивали из самих себя композиции, били в чаны и бочки, как бы сопровождая этот перформанс музыкой.

Из всех этих уличных представлений «Неопознанное движение» и проросло. Затем я некоторое время работал в заканальском ДК, должен был заниматься обычной массовой работой, но помимо основной деятельности под видом поэтических вечеров устраивал экспериментальные представления, подбирал фонограмму, делал звуковые коллажи, и под них, к примеру, несколько артистов читало разные тексты, как-нибудь странно передвигаясь по сцене и залу, и т.д. Потом начал делать акции в центре Волгограда, в Доме архитектора и Центральной библиотеке. На некоторых вел себя довольно провокативно. Однажды в Библиотеке имени Горького проводился вечер памяти Мандельштама, и я со своими сподвижниками представил довольно смелую программу. Я читал стихи из мандельштамовских «Воронежских тетрадей», изображая, будто в меня стреляют во время чтения стихов, ползал по сцене, и все это сопровождалось довольно радикальным музыкальным аккомпанементом. Музыкально-поэтический экстрим! После этого вечера «Оркестрион» пригласили в Западный Берлин, кстати говоря. В зале оказалась немецкая делегация. Тем не менее, кажется, после этого представления вышла разгромная статья в «Вечернем Волгограде», в которой ставился вопрос: мол, как такие люди могли среди нас, советских граждан, вырасти?! В общем, по несколько статей в год про нас выходило. Мы часто выступали.

На Российском телевидении такая свобода и анархия царили — любо-дорого вспомнить!

— Как возник «Оркестрион»?

— В конце 1980-х я познакомился с музыкантом Славой Мишиным, ныне покойным. На тот момент это был самый интересный музыкант-экспериментатор в Волгограде. Мы приглянулись друг другу. Он быстро откликнулся на мои перформативные идеи, стал слушать авангардистские пластинки из моей коллекции, и понемногу мы начали вдвоем придумывать разные действа для музыкально-поэтических вечеров в ДК, где я в то время работал: он играл на разных музыкальных инструментах, я подбирал актеров, придумывал какое-нибудь квазидраматическое действие. Это было в основном наивно и непрофессионально, но иногда получалось и нечто весьма оригинальное. Для наиболее радикальных перформансов мы сняли старую хижину на горах Ергенях. Слава импровизировал, я декламировал, собиралась немногочисленная публика. Отсюда все и проистекло. Потом появился музыкант Равиль Азизов, который пел на местной танцплощадке, но стал проявлять интерес к современному искусству. Мы даже переписывались с ним, когда он был в армии. Я познакомил его с Мишиным, и они стали вместе экспериментировать. Мы со Славой взяли Азизова как бы на воспитание. Через некоторое время Мишин стал изобретать собственные инструменты. И мне пришло в голову объединить их совместное экспериментальное музицирование со своими текстами и как бы драматическим действием. Так у нас получилось трио «Оркестрион». Мы съездили на симпозиум новой музыки в Ленинград. Нас там заметили, мы приняли участие в выступлении «Поп-механики». Потом «Оркестрион» стал разрастаться, в него вливались иногородние музыканты и актеры. Нас начали приглашать на разные фестивали. Даже перкуссионная установка «Оркестриона» представляла собой авангардную скульптуру, которая вдобавок ко всему еще и звучала. Интересно, что Слава Мишин, возводивший все эти конструкции, не относился к этому как к изобразительному искусству. Видеозапись нашего представления в Новосибирске попала к Лео Фейгину (основатель и директор британского лейбла Leo Records, специализирующегося на импровизационной музыке, эмигрировал из СССР в 1972 году. — Г.Д.), он прислал письмо: «Ребята, это круто! Вы не хотите выпустить диск?» Мы в Новосибирске, в Академгородке, выступали в темноте, я расставил какие-то горелки в кастрюлях по сцене, громыхала установка, я, декламируя, прыгал по сцене с цветными лентами, музыкальный критик Андрей Соловьев показывал слайды на задник с изображениями свалок, мужиков с татуировками и т.д. После этого американский критик Майк Зверин, присутствовавший на этом симпозиуме новоджазовой музыки, написал про нас в журнале Down Beat: вот это да, мол, какие импровизаторы бывают в СССР! Съездили на организованные Фейгиным гастроли в Европу пару раз.

— Как вы начали заниматься кино?

— Любительские фильмы я начал снимать на 8 миллиметров еще в 16 лет, но не относился к этому серьезно. А серьезный старт получился, как и почти все в моей жизни, случайно. На фестиваль «НД-6» приехала группа с Российского телевидения во главе с продюсером Татьяной Диденко, они снимали для программы «Тишина № 9» нечто о моем фестивале. А к этому моменту у меня самого уже был снят фильм на 35 миллиметров, очень экстремальный, который, к сожалению, так и не был доделан, пленки до сих пор валяются у меня в гараже несмонтированные, потому что мы договаривались с киевской студией, но по причине падения Советского Союза они отказались с нами дальше сотрудничать. То есть уже во время последнего «НД» я планировал уход в кино, так как с «Оркестрионом» решил больше не работать. И за тем, как работает съемочная группа Российского телевидения, я пристально наблюдал. В итоге я нагло заявил Тане Диденко: «По-моему, твои ребята неправильно снимают. Если тебе приспичит, будет непонятно, как работать со снятым материалом, — звони. Я приеду и все сделаю как надо». Недели через две Таня звонит и зовет в Москву на Российское телевидение. А оно-то новорожденное, только что созданное! 1991 год. Там такая свобода и анархия царили — любо-дорого вспомнить! Что хочешь делай, как хочешь, используй технику, никто тебя ни в чем не ограничивает. Мы с моим оператором Славой Дергачевым торчали в студиях с новейшей электронной аппаратурой целыми сутками и очень многое освоили за короткий срок. Мы попали в «Арт'ель», там было много интересных людей — Татьяна Диденко, Артемий Троицкий, Сергей Антипов с «Программой А», Андрей Борисов с «Виниловыми джунглями», Артем Липатов. Мы сделали первую передачу, целиком посвященную моему последнему «Неопознанному движению», и уехали назад в Волгоград. Передача прошла в эфире. Через пару недель Таня Диденко звонит, говорит: приезжай дальше работать. Я приехал, меня приводят к начальству, и я вижу рейтинг передач центральных каналов, в котором моя передача вошла в тройку лучших, и отзыв какого-то киноведа из ВГИКа на нее. Но по некоторым причинам с РТР я вынужден был уйти. Однако в это время вместе с оператором Вячеславом Дергачевым я сумел сделать в Москве в очень сложных условиях фильм «Balance Action» с немецким саксофонистом и композитором Альфредом Хартом. Фильм этот затем довольно успешно был показан на нескольких ведущих европейских фестивалях: на Oberhausen, Франкфуртском кинофестивале, вроцлавской «Открытой студии», в Майами и т.д. Потом я поехал в Европу, где сотрудничал с экспериментальными музыкантами. Стал стипендиатом австрийского KulturKontakt в области видео. Снимал фильм-балет по Пятой симфонии выдающегося армянского композитора Авета Тертеряна, а также делал фильм-портрет самого Тертеряна. Эти работы тоже успешно были показаны на фестивалях короткого метра. Было несколько удачных фестивальных видеоработ с участием фольклорных музыкантов. Снимал я и обычные документальные фильмы, и музыкальные клипы. Время от времени продолжаю снимать до сих пор. Изредка выезжаю на разные фестивали, но все реже и реже. В Волгограде очень сложно с экспериментальным или независимым кино и видео, сотрудничать не с кем — никто мне здесь этого не предлагает.

Понравился материал? Помоги сайту!