Дэвид Лэнг: «Я мог бы написать прекрасную музыку для Radiohead»

Вы могли слышать музыку Дэвида Лэнга в фильмах Паоло Соррентино «Молодость» и «Великая красота» и не догадываться о том, что ее написал ведущий американский композитор современности, один из создателей проекта Bang on a Can и лауреат Пулитцеровской премии. Накануне московского концерта-чествования Дэвида Лэнга в рамках проекта SOUND UP, который пройдет в цехе «Надежда» Трехгорной мануфактуры, Денис Бояринов обсудил с композитором демократические принципы его музыки и его поход на церемонию вручения «Оскара».

— Мистер Лэнг, ваш интерес к классической музыке проснулся с сочинения русского автора — Первой симфонии Шостаковича. Я где-то читал, что вы — а вам было девять лет — услышали ее исполнение по телевизору, предваренное лекцией Леонарда Бернстайна. И когда Бернстайн сказал, что Шостакович написал эту симфонию в девятнадцать, вы подумали: «Оу, мне осталось всего десять лет, чтобы стать композитором». Это правда или байка?

— Абсолютная правда. Знаете, в моей семье не слушали музыку — мои родители ей совсем не интересовались. Музыкальных инструментов в доме не было, была пара пластинок с классикой и джазом — и все. Так что, когда я увидел этот концерт по телевизору, для меня открылся огромный мир, о существовании которого я прежде и не подозревал. Внезапно — и это привело меня в еще большее восхищение — я осознал, что и сам могу стать частью этого мира. Поэтому я стал узнавать о нем больше.

— Вы — возможно, уникальный пример человека, который открыл для себя классическую музыку через телевидение. В России, например, невозможно себе представить, чтобы по телевидению показали исполнение Первой симфонии Шостаковича, да еще и с лекцией.

— У нас сейчас — тоже. Но когда я был маленьким, Леонард Бернстайн был культурным героем Америки. Его родители были еврейскими иммигрантами, а он стал первым рожденным в США дирижером нью-йоркских филармоников — главного американского симфонического оркестра. С его помощью идея классической музыки для всех стала чем-то вроде символа демократии. Выступления симфонических оркестров показывали по телевизору, простые люди ходили на концерты в филармонические залы. Все это довольно быстро закончилось, к сожалению. Сейчас ничего такого не происходит.

Концепция произведения для меня — его самая важная часть.

— Мне кажется, вы в некотором роде продолжаете дело Леонарда Бернстайна — пытаетесь сделать классическую музыку доступной большинству.

— Я получил от него эту идею и поверил в нее. По-моему, нет ничего замечательнее сообщества людей, которые находят общий язык, чтобы исполнить музыку, а фактически — построить утопию. Подумайте об оркестре или о хоре в таком ключе: группа людей, которые принадлежат к разным расам и вероисповеданиям, плохо знают друг друга и вряд ли друг друга любят, но, собираясь вместе, они знают, что их работа — создать вместе нечто прекрасное. Это же, если вдуматься, могущественная идея, на которой стоит человеческая цивилизация. И в наше время где бы эту идею еще несли людям: ни в политике, ни в религиях, ни в спорте нет этого месседжа — объединения ради того, чтобы создать что-то прекрасное. По-моему, музыка одна осталась.

— С классической музыкой все ясно. А как вы открыли для себя рок, который тоже является важной составляющей вашего музыкального языка?

— Мне просто всегда нравилась разная музыка — я не обращал внимания на стили. Когда я учился в школе, я играл в рок-группе. А в Лос-Анджелесе, где я вырос, в то время была интересная рок- и панк-среда. Я ходил на концерты Black Flag и Minutemen, а чуть позднее появились Violent Femmes, которые мне очень нравились. Калифорнийская панк-сцена, сказать по правде, была гораздо ярче, чем классическая.

— Когда вы с друзьями-коллегами организовали проект Bang on a Can, исполнявший необычную академическую музыку в необычных местах для неподготовленных людей, вами двигало стремление к демократизации классики или же хотелось по-панковски показать неприличный жест ее снобски настроенным ценителям?

— Мы хотели достичь многих целей сразу, но наиболее важным для нас было вывести музыку, которую мы любим, на гораздо большую аудиторию. Вот почему поклонники рока или панка не могут ходить на концерты классической музыки? Все, кто любит музыку любого рода, все, для кого музыка имеет значение, должны были стать нашими слушателями. В то время, когда мы начинали, люди, представлявшие классическую музыку, так не думали.

— Как вы собирали эту публику: какие были ваши первые шаги?

— Все просто: мы рассылали приглашения на концерты по почте. Только не тем людям, которые и так ходили на классические концерты, — они про нас все равно узнали бы рано или поздно. Мы доставали адреса людей, которые ходят на танцы, в кино и в музеи, — людей, интересовавшихся искусствами, но другими.

Я говорил себе, что мне наплевать на этот «Оскар»: да какое это имеет значение!

— В социальных сетях по-прежнему пользуются этими инструментами — они называются «инвайты» и «таргетинг».

— Нет ничего нового на Земле.

— Ваша первая пластинка называется «Are You Experienced?» и, очевидно, связана со знаменитым альбомом Джими Хендрикса. Как вы пришли к идее ее записать?

— Я в детстве очень любил этот альбом. Однажды мой друг, который играет на тубе, догадался, что внутрь тубы можно поставить микрофон, который бы усиливал ее звук. И я ему сказал в шутку, что теперь могу написать для тубы хендриксовское соло. А потом из шутки родилась музыка.

— Чаще всего применительно к вам и вашей музыке можно услышать определение «постминимализм», но для меня вы — композитор-концептуалист. За каждым вашим произведением стоит законченная и чаще всего остроумная концепция.

— Вы правы. Многие композиторы начинают писать музыку, отталкиваясь от звука, мелодии, мотива или ритма. Знаете этот штамп из плохого киносценария — композитор с вдохновенным лицом подходит к роялю, начинает что-то наигрывать, и льется дивная мелодия? Я так не могу. Я сочиняю так: я задумываюсь о вещах, которые могли бы существовать, должны были существовать или мне было бы любопытно, чтобы существовали, и воплощаю их в реальность. Концепция произведения для меня — его самая важная часть. В этом смысле моя музыка похожа на концептуальное искусство нью-йоркских художников 60-х вроде Сола Левитта. Это спектакль, в котором слушатель принимает участие, а слышимая музыка является результатом этого спектакля.

Они такие: «О, да ты ведь композитор! Мы тебе верим!!»

— Давайте обсудим ваш проект, наиболее тесно связанный с рок-музыкой. Я имею в виду «Death Speaks», в котором приняли участие известные инди-рокеры Шара Уорден из My Brightest Diamond, Оуэн Паллетт и Брайс Десснер из The National. В чем была концепция?

— Это сочинение посвящено Шуберту — его текст взят из песен Шуберта, в которых Смерть действует как персонаж. Я люблю Шуберта, люблю его песни и хотел сделать свои песни в его стиле как можно более интимными. Дело в том, что в шубертовские времена его песни пели по-другому. Если бы мы могли перенестись в те времена и зайти в гости к Шуберту, мы бы увидели, как он сидит за роялем, а вокруг него стоит с десяток его друзей и поет его песни. Сейчас они существуют в совершенно другом контексте: знаменитый певец приезжает в Карнеги-холл и поет их для 3000 человек. Сейчас в камерных залах звучит инди-поп или инди-рок. Поэтому я решил, что интересно было бы, чтобы песни, пришедшие из XIX века, исполняли люди из этого мира. Я недавно был в клубе, где Шара Уорден — теперь ее зовут Шара Нова — фантастически исполняла их для 50 человек: Шуберт остался бы доволен.

Слушать David Lang — «Death Speaks»

— Вы угадали с исполнителями — они теперь, как правило, выступают на гораздо больших площадках, чем клубы в 50 человек.

— Да, Оуэн Паллетт тогда еще не играл в Arcade Fire. Но тут мне просто повезло. Я искал музыкантов из поп- и рок-мира, которые начинали как классические музыканты. С Брайсом Десснером я познакомился до The National — он учился играть на классической гитаре. Шара Нова училась оперному пению, а потом решила пойти в поп-звезды.

— Да — такие инди-музыканты могут читать ноты. Сейчас у вас есть на примете какие-нибудь поп- или рок-музыканты, с которыми было бы интересно поработать?

— Очень много талантливых певцов с прекрасными голосами. Я, думаю, мог бы написать прекрасную музыку для Radiohead. Я слушаю хип-хоп — особенно мне нравится то, как эта музыка спродюсирована, и иногда я думаю о том, что забавно было бы сделать проект, где мою музыку спродюсировал бы кто-нибудь из этого мира.

— Типа Jay-Z?

— Да, или Кендрик Ламар. Даже, может быть, не сама звезда, а продюсер, который на нее работает.

Большой масштаб — это весело.

— Самое известное ваше произведение для широкой аудитории — это музыка из фильма «Молодость» Паоло Соррентино. Это фильм про композитора. Вы не отошли от дел и моложе, чем герой Майкла Кейна, но, может быть, эта история вас трогает как-то по-особенному?

— Забавно, что Паоло обратился ко мне с просьбой написать музыку к этому фильму до того, как он закончил сценарий. Я спросил его: «А что бы ты хотел, чтобы Майкл Кейн испытывал в конце этого фильма?» Он ответил: «Я не знаю. Ты поймешь». Он сам не знал ответа. Очень интересной частью моей работы было представить, как бы я себя чувствовал в конце своей жизни, оглядываясь назад на всю музыку, что я написал. Музыка может работать как временная капсула: заставлять человека переживать заново моменты из своего прошлого. Я пытался представить, каково было бы написать в молодости музыку о любви, которой суждено было пройти. Я не так стар, как Майкл Кейн, конечно, но у меня тоже есть музыка 30-летней давности, которую до сих пор исполняют, а я уже совершенно другой человек.

— Ваша музыка была номинирована на «Оскар», и вы были на оскаровской церемонии. Каково было оказаться в этом непривычном для вас мире? Познакомились с кем-нибудь из любимых актеров или актрис?

— Я всю дорогу чувствовал себя очень странно. Я действительно не принадлежу к этому миру. Там было интересно и забавно — это было как цирк, и довольно весело было принимать в нем участие. Я познакомился с несколькими кинозвездами и известными музыкантами — с Lady Gaga, Сэмом Смитом и The Weeknd. Я очень уважаю этих людей, и было приятно их увидеть. На церемонии вручения «Золотого глобуса» я познакомился с Рюити Сакамото — Bang on a Can исполняли его произведения, и мы договорились о будущих проектах. Но самым впечатляющим для меня было познакомиться с Эннио Морриконе.

Однако я почувствовал себя очень неуютно, когда проиграл. Я ведь и не рассчитывал победить и говорил себе, что мне наплевать на этот «Оскар»: да какое это имеет значение! Но когда я проиграл, мне — внезапно — стало не все равно (смеется).

— Со временем ваши концепции становятся все более масштабными — больше певцов, больше музыкантов. Почему так происходит?

— После того как я получил Пулитцеровскую премию за «Страсти по девочке со спичками», люди вдруг поверили, что я знаю, что делаю (смеется). Они такие: «О, да ты ведь композитор! Мы тебе верим!!» Поэтому я решил, что, если им стало проще мне доверять, я должен сделать так, чтобы они усомнились в своем доверии. Тогда я написал эту песню для 1000 кричащих людей. Кстати, в ее партитуре есть примечание, что ее может исполнить и сотня тысяч человек. От этого она только выиграет.

Большой масштаб — это весело. Я по-прежнему пишу «обычную классическую музыку» — музыку для концертных залов, пишу оперы, симфонические и камерные сочинения. Но, если мне выпал шанс раздвинуть границы, я должен раздвинуть границы.

Только не спрашивайте, какой у меня любимый альбом «Аквариума»!

— Уместный момент спросить, над чем вы сейчас работаете.

— Я работаю над оперой, которая является переделкой единственной оперы Бетховена «Фиделио». Бетховен переписывал ее несколько раз, потому что понимал, что она не работает. Я решил тоже ее переделать — переписал либретто и сочинил новую музыку. Вообще это опера о политических заключенных. В ней женщина переодевается мужчиной с целью устроиться работать в тюрьму, чтобы освободить из нее своего мужа, оказавшегося там за политические убеждения. Мне кажется, мы сейчас живем в мире, когда люди могут понять цену того, что кто-то хочет вызволить политзаключенного. В своем «Фиделио» я хотел сфокусироваться на этой теме.

— Очень интересная идея. А у вас есть дедлайн?

— Да, конечно, есть — 1 января 2019 года! (Смеется.) А премьера состоится в июне с Нью-Йоркским филармоническим оркестром.

— Я был впечатлен вашим плейлистом русской музыки, составленным для российских СМИ. Вы очень глубоко ее знаете — не только Шостаковича и Прокофьева, но и Мартынова с Курляндским.

— Только не спрашивайте, какой у меня любимый альбом «Аквариума»! (Смеется.) Русская культура очень важна для меня. Я не знаю о ней столько, сколько мог бы узнать и сколько хочу, но я стараюсь. Знаете, я люблю музыку, и благодаря тому, что моя работа — музыка, я счастливо провожу жизнь, слушая то, что делают другие люди.

Понравился материал? Помоги сайту!