Гая Арутюнян из «Детей Picasso»: «Местному Вавилону не хватало только нас — армян-инопланетян»

С момента переезда в Будапешт в 2007 году яркая московско-армянская этно-рок-группа выпала из российского музыкального информационного поля. За это время «Дети Picasso» сделали неплохую европейскую карьеру, пережили распад, перезагрузку с новым составом, но после выхода альбома «Motherland» в 2015 году коллектив снова замолчал. Этим летом «Дети» неожиданно возвращаются в Россию с песнями, которые не исполняли много лет, а осенью собираются отметить 20-летие группы. В преддверии этих событий Александр Нурабаев встретился с вокалисткой и лидером «Детей Picasso» Гаей Арутюнян и обстоятельно поговорил о том, как группа уехала из России и как вернулась.

— С вами было непросто встретиться. Вы сейчас нарасхват — поездки, эфиры на радио, интервью. Я так понимаю, подобный ажиотаж вызван реюнионом группы?

— Да, но меня пугают громкие определения. Реюнион — это как будто группа, сошедшая с дистанции, возвращается на беговую дорожку, размахивая разноцветными флажками. Только мне не хотелось бы обнаружить нас через некоторое время ни бегущими кросс в толпе уставших, ни бегущими на одном месте на беговой дорожке.

Сейчас «Дети Picasso» разбросаны по разным городам, и нам нужно придумать способ нового взаимодействия, потому что идеи появились и есть что сказать и чем поделиться; осталось это озвучить.

— Кто сейчас входит в состав «Детей Picasso»?

— Сейчас это квартет. Богдан Бобров — ударник первого московского состава, автор многих песен группы. Разумеется, мой брат Карен Арутюнян — гитарист, мультиинструменталист, композитор; без него вообще трудно представить «Детей». И басист Денис Петухов, один из лучших басистов Москвы, также мультиинструменталист и вообще одиозная фигура!

Ну и я скромно замыкаю эту шайку воинов света.

— Денис Петухов — это же бывший басист «Маши и Медведей»?

— Да. Причем басист Георгий Ованесян, который играл некоторое время с нами и даже участвовал в записи альбома «Ethnic Experiments», сейчас играет в группе «Маша и Медведи». А Денис Петухов, который играл в «Маше и Медведях», теперь будет играть с нами. Произошла интересная рокировка.

Наш квартет — это музыканты с большим опытом, сыгранные, очень много прошедшие вместе и по отдельности. Только представьте, какая на сцене будет химия и какое электричество! Я очень ценю это и жду. Сейчас мы сделаем акцент на русскоязычной программе. Мы не играли ее девять лет — с момента выпуска альбома «Герда и Кай».

— Я, признаться, немного удивился, узнав, что «Дети Picasso» снова в строю, поскольку весной прошлого года я собирался в Будапешт и думал между делом с вами встретиться и поговорить; я написал вашему менеджеру Шандору, и он ответил, что Гая вернулась в Москву и не выступает. Проходит чуть больше года — и все меняется. Что подтолкнуло группу снова собраться?

— Просто настал хороший момент, а до этого был двухлетний перерыв. Знаете, когда годами работаешь в режиме максимального и безжалостного самоиспользования, когда кажется, что силы никогда не кончатся, и ты пашешь с утра до ночи абсолютно фанатично и яростно, репетируешь, осваиваешь новые инструменты, техники, выматываешься в турах, тратишь все деньги на студию и костюмы и не понимаешь, что все-таки есть предел. Талант и энергия могут быть конечными.

Хотя у нас всегда был чуткий менеджмент, все же невозможно доить себя, не учитывая человеческий фактор, не распределяя энергию и беря у себя же взаймы. И вот однажды на саундчеке в очередном туре я поняла, что силы покинули и я плачу оттого, что не могу выйти на сцену и подойти к микрофону... Просто я — как перегоревшая лампочка!

Аудитории нужно же все время ОТДАВАТЬ, а что отдать, если ты фактически кончился, а твой талант ушел в отпуск?! Этот период совпал с переездом в Москву по семейным причинам. Поэтому я попросила закрыть все проекты — мы их закрыли на два года.

— Ощущение «перегорания» наступило после альбома «Motherland» в 2015-м?

— Не совсем: это было в 2017 году. Мы еще параллельно вели наш сайд-проект Wattican Punk Ballet. На тот момент мы с «Детьми Picasso» играли чуть реже, WPB был очень активным — там переместились акценты с этники на англоязычный панк-рок. К тому же мобильный состав — дуэт. Знаете, промоутерам очень нравилось, что два человека делают экшен на сцене и умещаются в легковую машину вместе с оборудованием, тур-менеджером и водителем, а на сцене звучат как большая банда. Их расходы сокращались вдвое.

Весь музыкальный продакшен делал мой брат — как он продумывал, чтобы два музыкальных инструмента звучали как оркестр, я вам передать не могу! Четыре стереопары, октаверы, море примочек, вокальные процессоры, percussion pad, клавишные басы и т.д. У нас ушло на это так много времени, но это того стоило. Ведь дуэты обычно звучат очень весело, но неполноценно. А мы добивались, чтобы продакшен был мощным и убедительным не только визуально, но и музыкально. И мы к этому пришли!

— «Дети Picasso» отмечают 20-летний юбилей в этом году, поэтому предлагаю вам пробежаться по вехам биографии группы и начать с самого начала. Насколько мне известно, вы не собирались становиться рок-певицей, а учились на архитектора, но в какой-то момент все поменялось. Я думаю, ваш брат Карен вывел вас на эту дорожку?

— Да, он с подросткового возраста играл. А я поступала три года в архитектурный институт, проводила за подрамником шесть-семь часов в день, не вылезала из мастерских и от преподов по рисунку. И все же я видела, что в этих классах я — не самый одаренный ученик, однако упорный и очень целеустремленный! Короче говоря, классические музыканты называют это упорство «жопочасы». Вскоре у меня что-то начало получаться, причем очень хорошо!

Через три года адских трудов я поступила в МАРХИ. И на первом курсе написала с братом свою первую песню не больше чем за три минуты. Почему одно дается так трудно, а другое — так легко? Песня пишется за три минуты, а гипсовая голова рисуется три года. Тогда мне и показалось, что в музыке я на своем месте!

— Что это была за песня?

— Это была песня на стихи Пастернака. Мы поняли, что писать легко, и начали писать безостановочно: сначала на стихи Пастернака, Поплавского, Цветаевой, потом на свои. Такое было начало.

— А что произошло в 1999 году, который считается отправной точкой истории «Детей Picasso»? Вы определились с названием, составом и направлением, в котором будете развиваться?

— Была такая тема — после первых пяти-шести репетиций чувак со студии, на которой мы репетировали, сказал: «А не хотите выступить на фестивале женского вокала 8 марта на большой сцене какого-то ДК, подменить слетевшую группу?» Мы спрашиваем: «С чем выступить? У нас всего пять песен». — «Ну вот с этими пятью песнями». Я в шоке: я же еще не понимала, что такое монитор, баланс звука, динамика работы с микрофоном, даже не знала, что такое саундчек. Мы были детьми 19—20 лет. Но мы решили рискнуть. Чего тут думать — конечно, да! После выступления вышла рецензия в «Московском комсомольце» с нашим фото, в которой говорилось, что «Дети Picasso» — открытие года. Конечно, это было очень удачное стечение обстоятельств. Я долго смотрела на нашу черно-белую фотографию в газете, и в этом не было ничего от тщеславия, только удивление. Я подумала, как хорошо все идет: написали песни, отфигачили концерт — и тут же такая рецензия, такой фидбек. Еще через пару лет мы получили премию журнала Fuzz как «Открытие года». Это было в Ледовом дворце в Питере. И я в тот момент посмотрела на нас глазами взрослого и увидела, что мы какие-то дико оригинальные. Так, как мы, никто не делает — мне это тогда показалось.

Что отдать, если ты фактически кончился, а твой талант ушел в отпуск?!

— Однако в начале двухтысячных, когда не было соцсетей, было практически невозможно обойтись без менеджмента и продюсера, потому что многое решали ротации на радио и телевидении.

— Так у нас все это было.

— Можно на этом месте подробнее? Кто вас заметил и как вас подписали на лейбл?

— Нас сначала никуда не брали, даже в клубы играть. Молодые армяне, жарят какой-то безумный рок без правил и без тормозов. Мы были неформатом. И однажды девочка, с которой я познакомилась на уроке вокала, подошла ко мне и сказала: «Я люблю вашу музыку, я не менеджер, у меня нет опыта, я вообще студентка, но я очень хочу вам помочь. Возьмите меня в группу, и я буду менеджерить ваши концерты». Я посмотрела на нее — глаза у нее умные, волосы кудрявые и нос с горбинкой. Мои зеркальные нейроны сказали: «Надо брать!» Я сказала: «Хорошо, заходи». И эта девочка (сейчас она — один из главных рекламных продюсеров Москвы и наша близкая подруга) оказалась настоящей находкой для группы. Ее зовут Медея Карашева. Это была наша вторая большая удача!

Медея начала выстраивать график наших концертов. Мы узнали, что, оказывается, есть гонорары и райдер. В общем, мы начали играть в приличных клубах — «Китайском летчике Джао Да», «Проекте ОГИ», на хороших фестивалях. И однажды мы выступили вместе с группой Zdob și Zdub. После познакомились с ними, нашли в них родственные души.

Их директор Саша Коновалов работал по совместительству на MTV Russia. Про него надо сказать, что это нетипичный продюсер: меломан, тонко настроенный профессионал своего дела. Интересы музыкантов ставил всегда выше гонораров! Без него мы не вышли бы на новый уровень. Саша начал работать с нами, без его мощностей и веры в нас мы бы так и остались «подвальной группой».

Так мы оказались в ротации на MTV, на радио, на ТВ и подписали первый контракт с мейджором CD Land. В 2001 году мы выпустили дебютный альбом «Месяц улыбок», и, надо признать, у нас была бешеная дистрибуция. До сих пор где-нибудь на бензоколонке в Ханты-Мансийске можно найти наш диск — нам люди пишут. Дистрибуция была по всей стране, и это было очень мощно. Мы начали снимать видео: мы копили весь год, чтобы снять видео. Мы были просто фанатами своего дела и своей группы.

— В нулевые наша страна переживала экономический подъем: выросла цена на нефть, повысился уровень жизни, люди смогли позволять себе поездки за границу, шмотки, стали появляться торговые центры. Как «Дети Picasso» чувствовали себя в материальном плане? Достаточно ли музыка вас обеспечивала?

— Да. Мы не работали нигде параллельно, занимались только музыкой. Но занимались круглосуточно. Я вообще не понимаю, как мы успевали учиться в институтах... Мы собрали свою студию, потому что не пробухивали гонорары после концертов, как делают некоторые музыканты, — по кабакам, по шлюхам и ночным тусовкам. Нас интересовали преамбы, примочки, комбы, микрофоны, звукоизоляция в вокальной комнате...

Мы репетировали пять раз в неделю и делали это с удовольствием! Естественно, нас поддерживали родители — мы были еще студентами. Но не так поддерживали, как сейчас поддерживают молодых людей — типа «вот тебе сумочка от Burberry и авиабилет на Бали», — а просто мы знали, что завтра в холодильнике будут кастрюля с армянской долмой и кусочек сыра. Этим родители транслировали: «Не волнуйтесь, делайте музыку».

— Если подводить итог периода до вашего отъезда в Будапешт в 2007 году, то какие моменты вы бы назвали наиболее значимыми?

— Мы записали альбом «Ethnic Experiments» уже на своей студии имени Джими Хендрикса и выпустили независимо ни от кого. Мы впервые оторвались по полной на интерпретации армянских народных песен. Так вот, этот альбом попал на стол организаторам фестиваля Sziget Festival. Это самый крупный фестиваль в Центральной Европе, он проходит в Будапеште. Это и был поворотный момент в истории группы. И повлиял на него еще один серый кардинал группы, человек, широко известный в узких кругах, — Шандор Козлов.

Понимаете, обстоятельства складывались невероятно удачно. На нашем пути всегда были помощники, защитники, люди, верившие в нас, которые помогали нашей музыке дойти до правильного слушателя. Забегая вперед, скажу, что через несколько лет этот человек [Шандор Козлов] стал новым директором группы и моим супругом!

А пока мы сыграли на фестивале Sziget и тут же получили приглашения от нескольких промоутеров в Португалии, Франции и Италии.

Позже я анализировала это и поняла, откуда был такой интерес к нам. Просто мы там были экзотикой — никто не играл армянские треки в Европе. Тамошняя аудитория объелась насмерть европейской музыкой, которая настроена на Запад, для них мы были «вау-экзотикой». Так и начались наши европейские концерты.

— Теперь понятно, что ваш переезд в Будапешт был предопределен. Но здесь, в России, вы еще успели записать мой самый любимый у вас альбом — «Глубина».

— Да, [альбом] «Глубина» — один из наших лучших. Абсолютно мистический альбом: мы работали над ним год, и, когда он был готов к сведению, мы включили компьютер, а его там просто не оказалось. Компьютер его съел, его нет.

— Ужас какой!

— Мы опустили руки, типа не судьба, ребята предложили писать новый материал, а не восстанавливать старый. И тогда я в первый раз поставила группе условие — либо мы заново пишем альбом, либо я ухожу. Они сказали, что это шантаж и манипуляция, а я говорю: «Ничего не знаю, думайте». Мы уже потратили год на запись альбома со струнным квартетом. Но мы собрались с духом и начали работу с нуля. Альбом «Глубина» вышел в 2006 году, а в 2007-м мы уехали.

— Каковы были причины вашего отъезда? Вы ведь сами говорите, что не бедствовали. Значит, не так все плохо было.

— Не плохо, а тесно. Нам говорили: играйте на корпоративах, вы не выйдете на новый уровень. А мы не хотели играть на корпоративах. Нам говорят: «Вы не понимаете, там очень хорошо платят» — типа в 20 раз больше, чем на концертах. Все играют, и вы играйте. И нет ничего в этом плохого, только осадок остается.

Но дело не только в этом. Здесь был как бы и творческий потолок тоже. Хотелось двигаться, развиваться, расширять кругозор... В общем, нам стало тесно в Москве.

— Так вы ни на одном корпоративе не сыграли?

— На одном или двух сыграли за всю жизнь. В компании Касперского и где-то еще.

Понимаете, ведь на корпоративах зритель не по своей доброй воле приходит на концерт, а ему навязывает эту музыку руководство. И вот они, бедные, вынуждены слушать «Детей Picasso», а хочется им Ваенги, к примеру. Знаете, как проходят корпоративы за границей?

— Не доводилось бывать. Повеселее?

— Не в этом дело! Компания покупает всем сотрудникам билеты на концерт группы, а не вызывает музыкантов, как девочек по вызову: «Сыграйте на нашем заводе, а мы пока осетринку покушаем». Видите разницу? Уважение к артисту!

— Мне тоже всегда казалось, что «Дети Picasso» так и не получили в России того признания, которого заслуживали.

— А здесь так и должно быть, это как раз нормально. Нет пророка в своем отечестве.

Мы знали, что завтра в холодильнике будут кастрюля с армянской долмой и кусочек сыра.

— Поговорим про будапештский период. Насколько мне известно, в первые два года, пока сохранялся костяк группы, дела шли хорошо.

— Очень. Помню первый сольный концерт в Будапеште. Не фест, а именно сольник, на который должны прийти 800 человек в клуб — в чужой стране. У меня был такой нервяк, думала — будем играть в пустом зале! А тут в гримерку заходит директор и говорит: «Ребятки, готовность пять минут» — и добавляет: «Гая, выгляни в окно». Я отодвигаю жалюзи и не верю своим глазам, потому что там стояла огромная очередь Г-образная, уходящая в перспективу. Я спрашиваю: «Почему людей не пускают внутрь, концерт же сейчас начнется?» — а он говорит: «А это те, кто уже не попадет в клуб. Солдаут, детка!» И я такая: «Охренеть». У меня темнеет перед глазами, я лихорадочно думаю, что программа составлена неверно и что нужно срочно переодеться в красное платье.

В общем, были такие солдауты. Наверное, работало сарафанное радио. Были и другие моменты. Один из наших туров начинался с Франции — мы выступаем на большой готической площади города Тьонвиль. Красивый антураж, мы прекрасные, на пике формы, звучим офигенно. Но публика абсолютно мертвая, и после каждой песни почти тишина. Я думаю: «Не заходит», — смотрю на сет-лист и думаю, что не так с драматургией программы. Начинаем нервничать, потому что фидбека нет, будто пустая площадь, хотя она полная. И дело не только в аплодисментах, но и в атмосфере. После концерта я схожу со сцены просто белая — мне ребята говорят: «Ну, бывает и такое, не расстраивайся — или ты уже обнаглела и привыкла к горячему приему?!» Ну, конечно, привыкла!

А теперь представьте наше удивление, когда эта самая холодная публика после концерта скупила две коробки наших дисков подчистую!

Дела у нас шли очень хорошо, пока наша альтистка Эллина Хачатурян не уехала в Швейцарию и мы не взяли ей замену.

— Из местных?

— Да, взяли классную скрипачку, но она не врубалась ни в настроение, ни в то, что мы играем. Что это за армянская музыка? Да, интересно. А почему сложные размеры, нельзя ли упростить? Почему 7/4? Нельзя сыграть 4/4? Нет, дорогуша, нельзя — играй 7/4 и 21/8, так надо!

Честно говоря, это был первый провальный тур группы. И это было очень больно. Мы потеряли свою химию, волшебство, уверенность, все, за что нас так любили. Один человек изменил полностью атмосферу. С того момента начался спад. Как мы ни пытались это разрулить — брали саксофониста, пробовали виолончелистов, — мы не нашли замену нашей Хачатурян. Группа — это организм. Потеряешь руку — будет протез.

— Давайте поговорим о проекте, который пришел на смену «Детям Picasso», — Wattican Punk Ballet, наверное, самом тру-роковом вашем проекте, в котором вы пели на английском и играли на ударных. Поющие ударники всегда вызывают восхищение у публики.

— Ага, особенно девочки. Мне достаточно было один раз жахнуть по бочке и железу — и все вокруг писали кипятком.

— Насколько это сложно — одновременно петь и играть на барабанах?

— Очень непросто, поскольку задействованы обе руки, обе ноги и нужно петь, а еще быть фронтменом, сидя за ударной установкой.

Я лихорадочно думаю, что программа составлена неверно и что нужно срочно переодеться в красное платье.

— Быстро ли у вас стало получаться?

— Это вопрос соответствия. Сколько я ни пыталась взять в руки гитару — ни в зуб ногой. Совсем не могу играть на клавишах и петь, а вот барабаны — это мой инструмент. Я сажусь, начинаю играть — и будто веду лайнер: чувство эйфории и полета. Это так кайфово. Конечно, я занималась день и ночь, у меня был препод, и он только через год сказал: «Смотри, у тебя что-то начало получаться», — а я пашу, не вылезая. И очень сложно было справиться с левой рукой — она не звучала. Замок (зажим барабанной палочки в пальцах. — Ред.) был очень слабым, и это была основная задача — освоить силу удара левой руки, потому что это малый барабан, слабая доля, и она должна быть мощной. Сильная доля — в правой ноге, а слабая доля — в левой руке. Без правильного звукоизвлечения не качало бы. Вот это было сложно! И еще, конечно, начать писать интересные тексты на английском! Пришлось штудировать Эдгара По и Уильяма Блейка в оригинале.

— Легко ли сочинять на английском?

— Английский — безумно благодарный, легкий, певучий, короткие слова, слоги, почти одни гласные. Нам в Москве, кстати, предлагали: «Сделайте такой же проект на русском. Просто переведите тексты — и все». Но я представляю, что начинаю переводить текст «Му voice is a disturbed piano, my voice is a creaky violin» — и получается: «Мой голос — это испорченное фортепиано, мой голос — это скрипящая скрипка». Это так тупо звучит, а на английском эти слова легкие, полетные, гибкие! Я сейчас все это рассказываю и понимаю, что я — дерзкая такая мадам! После того как я освоила спряжения венгерских глаголов, я сказала себе: «Гая, ты выучила венгерский разговорный, неужели ты не напишешь крутой мистический текст на английском?» Конечно, напишу!

— Я так понимаю, беседу вы можете поддержать как минимум на четырех языках — русском, армянском, английском и венгерском?

— У меня армянский очень слабый, я там не родилась и никогда не жила. Он у меня в пассиве. Английский, венгерский и русский — более-менее хорошие.

— Недавно вы опубликовали пост в Фейсбуке о том, что за два года в Москве вы написали две песни на русском, а до этого за две недели — 30 песен на английском. Русский язык требует к себе более серьезного подхода даже для носителей?

— Есть такой момент — называется «отрыв от языка». Английский и венгерский очень круто заместили русский в моей голове. Я в Москве уже два года, а русский мне чужой, как великоватое пальто! Я как бы разучилась писать на русском, не могла зайти в это поле идей и черпануть там, будто эти двери закрыты для меня, но раньше были открыты нараспашку. Типа: ты писал на английском — пиши дальше на английском. Как будто русский язык ревнует к другим языкам и обижается, когда от него отходят.

Я пыталась зайти со всех известных мне сторон. Читала любимую поэзию, воспоминания, письма великих, но ничего не шевелилось и не откликалось внутри. Через год я уезжаю в Индию, сдаю обратные билеты, сажусь на берегу океана и пишу первую песню на русском языке. Накануне я купила на рынке перкуссионный индийский инструмент, начала играть — и, как 20 лет назад, одним разом эта песня появляется из меня, будто я ее знаю и просто вспоминаю.

Одним полотном — с проигрышем, с припевом, с интро и аутро, одним разом все проявилось. Я думала, что больше никогда так не смогу. Я записала ее на диктофон и заплакала!

Группа — это организм. Потеряешь руку — будет протез.

— Вы десять лет прожили в Будапеште и знаете европейскую музыкальную индустрию изнутри. Чем она отличается от российской — по крайней мере, от той, что была на момент вашего отъезда?

— Там несколько факторов. Первый — близость других стран и городов: через три часа ты в Вене, через восемь — в Берлине, через два — в Братиславе. Ты можешь уехать в тур на неделю, а можешь вообще на три концерта или на месяц. И это автобус, а не самолеты или бесконечные поезда. Мы застали туры по России — это когда в поезде с оборудованием, а если еще зима, а в вагоне пахнет яйцами и колбасой... Или летишь в самолете: инструмент нельзя взять с собой на борт, и вот ты объясняешь, что это хрупкое, как крылья бабочки, умоляешь, устало улыбаешься, а потом заходишь в самолет — и не надейся поспать, потому что в каждом самолете постоянно орет маленький ребенок. Все это дико выматывает.

А тут ты сел в автобус — это твой домик: ты можешь там читать, писать песни, спать, есть и вообще жить. Ты там даже можешь заниматься спортом — гантельки взял и подкачал трицепс. Это намного лучше.

Второй момент — очень многих музыкантов поддерживает государство. Там гранты — регулярная штука, и самая аутсайдерская андеграундная группа может выиграть грант. Потом она обязана, конечно, представить чеки, что грант ушел на запись альбома, или на съемку клипа, или даже на тур, потому что поехать в тур — это тоже расходы. Нужно взять в аренду автобус, нужны бензин и походные траты. И группа, которой два месяца, может выиграть грант и стартануть, и не надо где-то подрабатывать ночью продавцом обуви, строителем или охранником в детском саду, чтобы потом уставшим и измученным идти и сочинять музыку. Это очень трудно.

И сюда же стоит отнести авторские права. За период с 1999 по 2007 год в России мы не получили ни копейки от РАО. В Европе, если ты зарегистрировал песню или альбом и фигурируешь как автор, — просто представьте: к вам домой приходит почтальон в зеленом комбинезоне, красивый, упитанный мужчина, и приносит тебе конверт. Ты его открываешь, а там деньги. «Что это?» — «Это роялти». Понимаете?! Это была наша реальность десять лет. Одну песню с нашего последнего альбома взяли в венгерский театр. Так я до сих пор получаю авторские за то, что они используют эту песню.

А в России взяли нашу вещь на какое-то громкое ТВ-шоу.

— Я видел на YouTube — шоу «Танцы». Еще сильно удивился, так как сложно соотнести современное федеральное телевидение и «Детей Picasso». И что, вам за это заплатили?

— Смеетесь? Ничего! Нас даже не спросили. Тут надо понять, что это другая ментальность, другая культура. Я раньше злилась. Это просто несправедливо — ты хреначишь всю жизнь, чтобы записать свои идеи. У кого-то один хит, у кого-то 20 000 хитов, но это твой продукт и твое дело. Ты душу в это вложил, а кто-то берет и забирает это у тебя, как если бы пришли к вам домой и забрали компьютер. Это не очень приятно. Но теперь я понимаю, что зато в России люди дружат так, как нигде в мире. Просто есть свои плюсы и минусы! Я решила фокусироваться на плюсах.

— Вы уже два года живете в Москве — как за время вашего отсутствия изменились страна, город и люди?

— Я первый год вообще была в депрессии. Год мы жили на Новом Арбате, в высотке на 24-м этаже (там шесть высоток, я жила в третьей), и этот год я не выходила из квартиры.

— В буквальном смысле? Даже в магазин за хлебом?

— Максимально. Сколько можно было не выходить — не выходила. Ну, выбиралась только в театры, кино и музеи. Вызывала такси, садилась в машину — и обратно по-быстрому. Я не коммуницировала с городом. Только работала с несколькими учениками, преподавала вокал.

Вообще психологи говорят, что эмиграция по силе стресса равняется потере двух близких людей. Я это почувствовала на себе. А потом случилось кое-что очень важное, и по возвращении из Индии сменился мой ракурс. Я вернулась в феврале: на улице слякоть, грязный снег, тетка в магазине нахамила, квартиру залило, а я смотрю и улыбаюсь. Будто это кино про Россию и оно хоть и дикое, но мне нравится. Я не знаю, что со мной сделала Индия, но после той поездки я увидела, как сильно изменилась Москва и какая здесь культурная движуха. Конечно, куча шлака параллельно и куча всего для людей не очень высокой культуры. Например: «Есть такой спектакль, модный режиссер — идите на него. Билеты всего 15 000 рублей». Люди идут валом и едят второсортную продукцию. То же самое с выставками, концертами, но среди этого всего есть настоящие бриллианты — черные и белые. И ты так счастлив, когда находишь их. Словом, все как в большом мегаполисе! И вот тогда я поняла, что мы можем дать этому городу еще очень много и вдохновить новое поколение. Я поняла, что местному Вавилону не хватало только нас — армян-инопланетян. И у меня включилась лампочка, которая тогда перегорела! Так вот сейчас она горит очень ярко.

— Давайте тогда закончим тем, что вы можете дать новому поколению. Какие ближайшие планы у «Детей Picasso» (помимо выступлений)?

— Сейчас мы возобновили работу над русскоязычной программой. Мы не играли в России пять лет, русскую программу не играли девять лет, и я думаю, что сейчас самое время вернуться к русскоязычным песням. Мы готовим the best of всех русских альбомов и покажем новый материал. Мы не заявляем эти выступления как презентацию новой программы. Конечно, осенью на 20-летие группы мы сделаем два отделения, где будут русскоязычная и этническая армянская программы. Мы раньше ни в какие ворота не лезли и сейчас не будем лезть. И ни в какой ряд становиться не собираемся — мы будем двигаться в свободном полете, и как будет подсказывать атмосфера на сегодняшний день, так и будет все происходить. Но пока план такой — русскоязычные треки. Это будет вкусно, честно, инстинктивно, и я иду на это, как на запах жареного мяса!

Ближайшие концерты «Детей Picasso»: 8 августа на крыше павильона «Рабочий и колхозница» (ВДНХ) в проекте #музыканакрыше и 10 августа на фестивале «Джао Да!ча»

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ

Понравился материал? Помоги сайту!