«Жить с текстом семь лет — это прекрасное чувство»

В эту пятницу, 8 ноября, в Москве вместе с Анной Хомлер и Foresteppe на открытии фестиваля имени Дмитрия Брусникина выступит британский композитор и поэт Руперт Клерво — десять лет назад он играл построк и помогал с записью Spiritualized, а сейчас выпустил альбом «After Masterpieces», на котором совместил свою поэзию с музыкой. Накануне визита Клерво в Москву Артем Макарский позвонил ему и поговорил о боязни собственного голоса, разнице между музыкой и литературой и о том, чем Достоевский похож на Библию.

— Несколько лет назад вы сказали в интервью, что музыку теперь предпочитаете воспринимать на физическом уровне, в то время как на интеллектуальном воспринимаете литературу. Ваш альбом совмещает и то и другое — если бы вы слушали этот альбом как альбом другого человека, как бы вы его восприняли?

— Когда ты делаешь музыку или в целом занимаешься искусством, то всегда пытаешься сделать то, что хотел бы получить в качестве адресата, а не адресанта сообщения. Но, чтобы ответить на ваш вопрос, мне пришлось бы стать своей тенью, кем-то другим, отделить себя от себя. Практически невозможно представить себя сторонним слушателем собственного произведения. Я хотел совместить литературу и музыку на том уровне, который мне казался естественным. На таком, которого я до этого еще не слышал. Поэтому я надеюсь, что если бы я все-таки оказался в предложенной вами ситуации, то просто подумал бы: я нашел то, что давно искал.

— В вашем рабочем процессе много места для интуитивных решений?

— Да, безусловно. Я думаю, именно так и проходит разграничение, с которого начался наш разговор, на интеллектуальное и физическое, мысленное и чувственное. Музыка для меня вообще в целом интуитивна. Текст идет первым, я пишу его, живу с ним долгое время — и потом начинаю работать над музыкой, держа в голове саму идею текста. Музыкальный процесс основан на, как бы это сказать, восприятии текста, его ощущении. Главная идея альбома «After Masterpieces» и в целом музыки, которой я занимаюсь сейчас, заключается в совмещении пусть не полностью, но частично импровизационной музыки с вдумчивым письмом. Стихи требуют времени, осмысления, постоянных изменений — а с музыкой все происходит очень быстро.

— Я знаю, что вы работали над альбомом около семи лет и некоторые тексты были написаны еще до этого. Изменяли ли вы сами тексты в процессе работы?

— Изменения были очень небольшими, иногда это было всего одно слово. Но при этом мне было очень важно прожить некоторое время с этими текстами, понять их ритм. Что мне нравится в том, как вместе работают поэзия и музыка, — когда вы читаете стихи со страницы, то между строфами будет одинаковое пространство, но в музыке между ними может быть шесть минут музыки. Это абсолютно меняет ритм, и это невозможно представить в печати. При этом стихи таким образом создают музыку.

Я думаю, что каждый, кто работал с текстом, с которым провел уже какое-то время, смотрит на него через несколько месяцев и видит, что какое-то слово кажется неподходящим. Или ты находишь где-то отличное слово и думаешь: «Хм, почему я раньше нигде не видел его?» — и вставляешь его в свой текст. Жить с текстом семь лет — это прекрасное чувство, самое сложное — это понять, когда ты можешь его закончить и отпустить.

— За такой срок вы явно сроднились с этим проектом; когда вы поняли, что вам больше не нужно продолжать работать над ним?

— В какой-то степени это произошло тогда, когда я согласился выпустить «After Masterpieces» на лейбле Whities. Когда перед тобой дедлайн, ты уже не думаешь об изменениях. Просто потому, что все зависит уже не только от тебя.

— Мне кажется интересным, что Whities выбрал ваш альбом для своей первой полноформатной пластинки: до этого лейбл выпускал только синглы и мини-альбомы. Это довольно простая метафора, но «After Masterpieces» показался мне похожим на путешествие в некий иной мир.

— На самом деле, это то, чего я добивался от слушателя! Основная идея альбома была в создании нового мира, отличающегося от нашей повседневности, такого, который позволит слушателю что-то поменять в своем мышлении. Для меня в этом сила поэзии: в потенциале слов, их трактовок, понимания. А музыка добавляет им силы. В этой трансценденции и заключается мой постоянный образ действий.

— У вас есть любимые поэты, те, чье собственное прочтение стихов вам кажется идеально работающим с их текстами?

— Да, в этом плане мне очень нравится Тилиас Мосс. Она — потрясающий чтец. Я давно пытался с ней связаться, писал ее издателям, но у меня пока так и не получилось с ней поговорить. В своем проекте под именем CVX я использовал одно из ее прочтений своих стихов. Когда ты слушаешь ее и слышишь ритм, который она подразумевает в своей поэзии… Это впечатление подобно взрыву. Мне кажется интересным, что всегда легче говорить о мертвых поэтах, потому что поэзия будто бы работает проще, когда автора уже нет. Но она жива, и она — потрясающий человек; она пишет именно о своем опыте, о своей жизни как черной женщины-поэтессы. Через ее тексты я получаю небольшое представление о ее мире. И это очень мощное ощущение. Ее опыт частично травматичен, ужасен, но я вижу в ее желании рассказать об этом вдохновляющую храбрость.

— Вы говорили, что вам было сложно поначалу свыкнуться с собственным голосом в записи; как вы с этим справились?

— Поначалу мне казалось, что мое чтение получается чем-то вроде актерской игры: я не чувствовал ничего, кроме фальши. Мне хотелось показать, что для меня это больше чем слова, что они для меня что-то значат, — а потому хотелось, чтобы их произношение было естественным. Но на практике это никак не получалось. Я запоминал все тексты наизусть, передо мной не было никаких распечаток. Я старался создать такую атмосферу в студии, чтобы не казалось, что я сейчас записываюсь, чтобы все происходило спонтанно, — я выстраивал микрофоны, включал запись, ходил по студии и в какой-то момент говорил себе: вот сейчас. Мне хотелось избежать усложнения, не дойти до момента, когда я начну слишком много думать о записи.

Я записывал слова до тех пор, пока мой собственный голос не показался мне на записи скучным. И удивительным образом именно после этих дублей все начало получаться так, как мне хотелось бы. В итоге мне удалось избежать ощущения монотонности, скуки; конечно, кто-то все еще может посчитать таким мой голос на альбоме, но всем не угодишь.

— Кажется, что вы не только хотели ощутить свой голос, но и доказать себе, что это ваш собственный текст, полностью присвоить себе написанное и сделать его сказанным.

— Да, именно поэтому мне не хотелось читать из какого-то источника, с распечатки или экрана. Даже когда ты запоминаешь что-то чужое наизусть, это все равно становится на какое-то время частью тебя. Да, пожалуй, именно так мой текст для меня становится настоящим.

— «After Masterpieces» — ваш первый сольный альбом, но и на нем присутствует довольно много других музыкантов. Что делает сольный альбом сольным?

— Для меня совместная работа — это важнейшая часть творчества. В одиночку я провел очень много времени, обдумывая различные идеи, — но я думаю, что альбом был бы гораздо хуже, если бы я закончил работу над ним один: он был бы слишком далеким от реальности, более абстрактным. И мне повезло, что над «After Masterpieces» я работал с удивительными людьми — например, с Анной Хомлер, одной из моих героинь: такие люди отдаляют тебя от солипсического подхода к твоей работе. Но при этом сольный альбом исходит из моей идеи — в первую очередь, из моих мыслей.

Для меня очень важно не быть в какой-то устоявшейся группе людей — я прошел через это очень давно. Мне нравилось быть в группе, писать песни, но я понял, что лично для меня это не очень здорóво — быть в одной тусовке долгое время. Когда ты работаешь с кем-то, все проще: все очень свободно, нет разделения сил, нет установок по поводу того, кто на чем играет. Мне кажется, сейчас музыкальная сцена в целом выглядит более здоровой: люди понимают, что они не привязаны к кому-то конкретному, и могут делать то, что хотят.

— Кто был вашим самым неожиданным коллаборатором?

— Это точно была Анна Хомлер. Мои друзья с лейбла First Terrace выпустили запись ее выступления с Адрианом Нортовером и Дейвом Такером — а мне очень хотелось видеть кого-то на двух треках с готовящегося к выходу альбома. Ее участие было моей мечтой, но мне она казалась несбыточной — конечно, я попросил друзей дать мне ее мейл, но я все еще не мог поверить в то, что это действительно происходит! Мы списались с ней, и в итоге, как видите, она не только есть у меня на альбоме, но мы еще и вместе выступаем в России. Я просто счастлив, что все это произошло и происходит!

— Вы также работаете над мастерингом и постпродакшеном с самыми разными музыкантами — этот процесс не кажется вам в какой-то степени совместной работой?

— В какой-то степени да. Но в этой технической части мне как раз нравится то, что я все еще окружен интересной музыкой, однако нахожусь где-то сбоку. Твоя роль важна при записи, но мой стиль мастеринга достаточно вежлив, я стараюсь не вмешиваться в чужой взгляд на музыку, не включать в эту музыку себя. Я стараюсь работать только с теми, чья музыка мне интересна, с теми, кто интересен мне как человек. Но при этом мне куда важнее понять, чего в этом добивается автор, как работает его собственная фантазия, — и в этом мне совсем нет места.

— Когда вы слышите свои композиции в диджейских миксах, что вы чувствуете?

— Это, безусловно, очень приятно. Я же все-таки делаю довольно странную музыку, я не ожидаю, что то, что я делаю, будет любить огромное количество людей. В этом есть нечто новое и радостное — что кто-то послушал мою музыку и использовал ее в другом контексте. Мне уже 43, и, кажется, это чувство новизны у меня уже никогда не исчезнет. Я всегда буду испытывать счастье, благодарность и волнение оттого, что моя музыка для кого-то что-то значит.

— Напоследок я не могу не спросить вас о русской литературе — насколько я знаю, вас в первую очередь интересует XIX век?

— Да, мне кажется, это то, что сформировало меня в юношеские годы. Одна из песен моей старой группы Sian Alice Group была названа «Kirillov» в честь персонажа «Бесов», а нашему второму альбому «Troubled, Shaken Etc.» дала название строчка Некрасова («Возмущена, потрясена и т.д.» из эпиграфа к части «По поводу мокрого снега» «Записок из подполья». — Ред.). Я читал русскую литературу, еще когда был совсем молодым, но позже часто перечитывал и старался следить за новыми переводами. Не так давно, например, вышли новые «Братья Карамазовы». Мне кажется, до сих пор никто не приблизился к Достоевскому в психологии в литературе — и это тонкое понимание человеческих чувств меня привлекает в этих книгах сквозь года. Это как Библия — даже если вы не согласны с написанным, она всегда в чем-то будет релевантной нашему времени.

ПОДПИСЫВАЙТЕСЬ НА КАНАЛ COLTA.RU В ЯНДЕКС.ДЗЕН, ЧТОБЫ НИЧЕГО НЕ ПРОПУСТИТЬ

Понравился материал? Помоги сайту!