Евгений Горбунов: «Немного грустно, что мало хейта»

Евгений Горбунов — один из самых интересных и плодовитых инди-музыкантов в России. И дело не в количестве созданных им заметных проектов (NRKTK, Interchain, Stoned Boys, «ГШ» и «Интурист») в самых разных жанрах — от поп-музыки до авант-рока и техно, а в вечной неугомонности творческих изысканий Жени: никогда не знаешь, какой трюк он выкинет следующим. Вот и новый альбом «Комфорт» стал очередной неожиданностью — это самая легкая, приятная для уха работа «Интуриста», насколько вообще так можно говорить о музыке, нисколько не стремящейся угодить слушателю. Александр Нурабаев зашел к Жене в гости в студию группы и поговорил с ним об альбоме, любви к импровизации, фильмах перестройки и насаждаемом культе молодости.

— У альбома говорящее название — «Комфорт», это, пожалуй, наиболее легкая для прослушивания работа «Интуриста». Ты сделал шаг навстречу слушателю?

— Я уже сам не помню, как так вышло. Обычно есть идея, в данном случае накопился песенный материал, и ты его воплощаешь способом, который тебе кажется наиболее уместным. В этот раз получился очень аккуратный альбом — просто потому, что другое было неуместно.

— Правда ли, что «Комфорт» был записан за три-четыре дня?

— Ну да, когда записываешься живьем, ты просто берешь и играешь концерт в студии несколько раз, чтобы потом выбрать хорошие дубли. И трех дней достаточно, чтобы сыграть концерт три-четыре раза.

— А технически как это было? Вы джемили — и удачные дубли вошли в альбом? Или ты все монтировал и клеил?

— Я обычно все режу и клею, довожу до блеска, но оставляю общую кривизну и никогда не выравниваю барабаны по сетке — мне кажется, это мертвечина. Но иногда приходится подровнять бас, если он где-то вылетел. Потому что, когда играешь живьем, ты не можешь избежать дурацких ошибок — иногда от гитары нужно что-то отрезать и даже выкинуть куски. Тут как с кино: я вижу сцену, понимаю, как ее кадрировать и что из нее надо удалить.

— Два трека — «Москва — Стерлитамак» и «Зал повышенной комфортности» — у меня вызвали ассоциацию с концертом «ГШ» на Киевском вокзале несколько лет назад. А тут я еще выяснил, что ты на этом не остановился и сыграл на Курском вокзале как раз таки в зале повышенной комфортности.

— Нет, это был не Курский, а Рижский вокзал. На Киевском с «ГШ» мы выступали отнюдь не в зале повышенной комфортности, а прямо на перроне. На улице было довольно холодно — ноябрь или начало декабря. Притом платформу мы застали в момент ремонта — она сама по себе очень красивая, такой европейский вокзал, перрон с куполом, но стена, на фоне которой стояла сцена, была закрыта баннерами и лесами. Мы, по сути, играли на стройке, что соответствовало (и до сих пор соответствует) нашему мировоззрению. Мы очень вдохновляемся московской реконструкцией, лужковской архитектурой. А в зале повышенной комфортности на Рижском было тепло и очень клево.

Довожу до блеска, но оставляю общую кривизну.

— Вы сами договаривались с администрацией вокзала, чтобы там выступить?

— Это не мы договаривались. Это в обоих случаях была Ночь искусств, и инициатива шла от города. Ну то есть кураторы сказали, что будет клево устроить концерты на вокзалах, и город им разрешил. На Рижском вокзале мы играли в лайнапе еще с парой групп. И те песни, которые ты перечислил, были написаны там — припевы были придуманы во время импровизации. Мы сыграли одну-две заготовленные песни, остальное было сымпровизировано.

— Полагаю, все песни «Интуриста» к тебе через импровизацию и приходят.

— Да, это самый правильный способ.

— Выходит, тема с поездами и вокзалами — назовем ее железнодорожной — тебе весьма созвучна.

— Я бы сказал, что она очень созвучна всем русским людям, которые когда-либо ездили в плацкарте, потому что это незабываемый опыт нахождения в очень дискомфортных условиях, в связи с чем возникает много разных ассоциаций, там раскрываются новые грани человеческой натуры. Например, ты никогда не думал, что человек может так громко храпеть. Или ты видишь, как люди живут на самом деле. Ты привык думать, что ты живешь нормальной жизнью, а тут начинаешь видеть действительно нормальных людей и порой от этого испытываешь культурный шок. Ты видишь, как люди ведут себя в общественном пространстве, где им ничего не принадлежит. Там ты невольно проводишь исследование природы человека, поэтому все российские рок-музыканты обожают поезда. Я в детстве даже записывал для друга кассетный сборник, где все песни были про поезда. Любил русский рок — там был «Поезд в огне», конечно же. У нас на новом альбоме поезд не в огне — он существует как некая бесформенная субстанция, которая тебя перемещает.

— А сколько, кстати, ехать до Хабаровска на поезде? Дней пять?

— Вроде неделю. А во Владивосток на 12 часов дольше. От Хабаровска до Владивостока примерно как отсюда до Казани.

— Не на поезде ли ты приехал в Москву в 2007-м?

— Я что, больной? Это дороже, чем самолет, хотя самолет тоже иногда дорогой. Я летел на интересном рейсе — были две посадки с дозаправкой сначала в Иркутске, потом в Омске, и этот самолет был очень смешной. Ты заходишь и занимаешь первое попавшееся место. И там сиденья как в маршрутке. Я никогда в жизни больше так не летал. Рейс был из Хабаровска в Петербург, потому что у меня были причины полететь в Петербург. Теперь я понимаю, что это очень глупо — лучше бы я прилетел в Москву, а потом проехался на поезде.

— А ты летел в Москву в никуда или по приглашению лейбла «Снегири», который вроде проявлял заинтересованность в NRKTK?

— У меня были тут друзья. А по событиям — в тот приезд сначала был отбор на «Новую волну», как ни странно. Мы отправили демо на «Арс рекордз», и нас позвали участвовать. Мы тогда мало что понимали, поэтому согласились, я аж переехал на радостях. А «Снегири» к нам позже обратились. Мы опять же принесли демку, им понравилось, и потом, в процессе обсуждения стратегий и планов, мы поняли, что лейбл нам не нужен, потому что ничего нового они нам все равно не предложили, зато условия были жесткие. Что вообще может предложить лейбл группе на локальном уровне в эпоху интернета? Понятно, что, если ты хочешь выпустить пластинку, которая поможет тебе устроить гастроли по Европе, тебе нужен будет лейбл, который знают, уважают и про чьи релизы пишет Pitchfork. А в Москве лейбл не знаю для чего нужен. Если это клевая тусовка и ты можешь с этими людьми играть, то это тоже не значит, что тебе надо издаваться на лейбле. Ты просто сможешь с ними подружиться и играть на тех же площадках и фестивалях, что и они. Поэтому в локальном плане лейблы не нужны, да и в глобальном тоже.

— Однако у тебя есть свой лейбл — Incompetence Records.

— Да, но мы не подписываем ни с кем никаких договоров. Если люди захотят забрать релиз и издать где-то еще — пожалуйста. Это, скорее, кураторская работа, чтобы собрать тусовку, ну и просто прикольно — заходишь на Bandcamp, а там ощущается какое-то общее видение. Хотя, по сути, оно разное, объединяет его только определенная доля безумия. Сейчас готовятся релизы, и в начале года будут клевые штуки: почти театральная работа группы «ВЕЩЬ», альбом очень интересного музыканта Анатолия Никулина из Гатчины и многими очень ожидаемый релиз Discours Synthétique — проекта Вити Кудряшова из Петербурга.

— Женя, для меня ты всегда был примером свободного художника, который делает то, что ему интересно, а не то, что может ждать публика или критика. Ты талантливый сонграйтер и способен написать в привычном понимании поп — таких песен было немало в период NRKTK. Я полагаю, что тебе банально скучно делать что-то по сложившимся правилам, поэтому метод импровизации тебе видится наиболее подходящим. А сама импровизация не может наскучить в какой-то момент?

— Она может наскучить, если ты все время будешь делать одно и то же. Если твой музыкальный язык не развивается, он превращается в подобие искусственного интеллекта, в который ты загрузил какие-то приемы и общие идеи — и он их воспроизводит в рандомном порядке. Такой исход мне не нравится, и очень обидно, что есть суперталантливые музыканты, которые решили, что они играют вот так и больше никак. Например, гитарист Дерек Бейли очень крутой, но ты слушаешь один концертный альбом, и тебе все понятно. А дальше то же самое, и за него как будто играет искусственный интеллект. Он уже может не рефлексировать на тему того, что делает, потому что он придумал, как ему играть, и играет так. С одной стороны, это грустно, а с другой, может, в этом и прикол. Сейчас я читаю книгу американского композитора Мортона Фелдмана — обычно «читаю» обозначает долгое чтение, потому что книга длинная, а эта как раз короткая, и я ее читаю во второй или третий раз, потому что у Фелдмана все очень содержательно и концентрированно. Он пишет в одном эссе, что творческая свобода заключается в том, чтобы выбрать какие-то рамки для себя, быть свободным в том, чтобы быть собой, а не кем-то другим. Многие воспринимают свободу как возможность уйти в эклектику и делать все что хочется, и я в их числе. Но при этом я стараюсь адаптировать эклектичные вещи под свой язык — что-то выбирать и приделывать к своей музыке. Как в Махачкале строят балконы, чтобы получалось дополнительно несколько комнат в квартире. Я примерно так же беру разные жанры и присобачиваю к своей «вселенной». В этом плане смешно, что в каждом жанре есть негласные правила: «так делать классно, а так — не классно». Ты с ними считаешься, но при этом тебе тоже нужно их поломать, чтобы встроить в свой язык.

И становится понятно, что сейчас будет про мангал.

— Получается, отсутствие рамок — это тоже своего рода рамки.

— Без рамок невозможно. Представим себе пейзаж: тут пикник, дымит мангал, там гора, вулкан, у одного подножия деревня, у другого озеро и так далее. Очень много деталей, и тебе нужно выбрать, где обрезать картину и что поместить в рамку — мангал или вулкан. Это важно, потому что расфокусированность уничтожает твой диалог со слушателем. Слушателю просто неинтересно, когда он не понимает, за что уцепиться. Вот ты поместил в центр композиции мангал, и становится понятно, что сейчас будет про мангал.

— Если переводить на музыкальный язык, то этот «мангал» — это какая-нибудь инструментальная фраза или мелодия?

— В том числе да, но не только. Это общая звуковая эстетика. Если у тебя на альбоме один трек звучит так, а другой кардинально противоположным образом, то слушатель, скорее всего, будет озадачен и тебе самому будет непонятно, для чего все это нужно. Но вот была немецкая группа Workshop, и у них в 2003 году вышел альбом «Yog Sothoth», про который еще рассказывал [писатель и журналист Андрей] Горохов в [передаче] «Музпросвет». На нем все треки разные и в разных жанрах, но у них общая идея — как я понимаю, будто ты находишься в некоем зазеркалье и смотришь на массовую культуру с той стороны, видишь ее несколько искаженной и странной. Еще один объединяющий элемент — очень узнаваемый голос вокалиста, записанный с нетипичным для этой музыки автотюном, который при этом еще двоится и плывет. Все аранжировки разные, но все они транслируют тихое помешательство, даже когда музыка изображает некий easy listening. Тут есть фокус — на общем настроении и звуке голоса.

— Продолжительные импровизации стали отличительной чертой что «Интуриста», что «ГШ». А не возникает ли порой ощущение, что ты немного заигрываешься? Приведу в пример выступление «ГШ» на основной сцене фестиваля «Боль» перед The Good, the Bad & the Queen, во время которого за час было сыграно шесть композиций перед совершенно не врубающейся публикой. Я при всей своей симпатии к «ГШ» был немного обломан, что ли, — было ощущение, что вы играете больше для себя, чем для аудитории.

— Тут интересный момент: когда ты импровизируешь, нужно быть готовым к тому, что получится скучно или отвратительно. Импровизация — это риск. В тот раз на риск наложились еще и технические сложности. Проблема была в том числе в мониторном звукорежиссере. Это отдельный человек, который отвечает за то, что ты слышишь на сцене. Сколько я ни играл на больших фестивальных площадках вроде «Пикника “Афиши”», несмотря на то что все сделано суперпрофессионально, мониторный звукорежиссер всегда все портит. Ты выходишь на сцену и слышишь совсем не то, что было на саундчеке. Причем катастрофически не то — например, из монитора прет только малый барабан, причем очень громко. А на большой сцене плохо слышно остальных музыкантов без монитора, так как они от тебя довольно далеко и звук просто куда-то улетает. Приходится долго подстраиваться, пытаться вызвать взглядом чувака, который думает или делает вид, что у нас все в порядке. Тогда было очень сложно, и я считаю, что выступление было не очень удачным.

— Но на следующий день ты вместе с «Интуристом» дал жару.

— Там было сложно не дать жару, потому что публика была подготовленная. А в случае с «ГШ» на концерт пришли чуваки, которые хотели послушать Деймона Албарна, и их недовольные лица в первых рядах тоже не добавляли вдохновения. Вообще, импровизация импровизации рознь. Например, на [фестивале] Fields мы с «ГШ» сыграли три песни за отведенный час, и было круто. И на Moscow Music Week три или четыре, было вообще классно. А тут не совпало, бывает.

— Ты следишь за тем, что пишут люди о тебе и твоих альбомах?

— В основном чтобы поржать.

— Да, я знаю, что ты любишь читать комменты под видео твоих проектов в YouTube. Поделишься какими-нибудь перлами из последних [комментариев]?

— Немного грустно, что мало хейта. Хейт заряжает, и ты думаешь, что делаешь все правильно и идешь в нужном направлении. Если искусство или музыка кого-то оскорбляет, это очень хорошо. Если все воспринимается только положительно, то это статика — чтобы пустить волну, нужен конфликт. Есть такой прикол, когда ты пропускаешь мимо ушей музыку, которую не понимаешь. У меня так с некоторыми группами — ты просто их будто не слышишь. Ты слушаешь, понимаешь, что «не мое», а потом даже не можешь вспомнить, как это звучало. В том числе потому, что они не оскорбили тебя своей музыкой.

— В очень многих интервью твои с Катей [Шилоносовой] утверждения, что вы делаете самую настоящую поп-музыку, вводили интервьюеров в ступор. Признаться, я сам это воспринимал как троллинг, но, послушав новый подкаст на «Медузе», где ты привел список артистов и групп из прошлого, в которых нужно искать отсылки и корни твоей музыки, я понял, что потребность в музыке «не для всех» была в общем-то столько, сколько современная поп-музыка и существует. Фрэнк Заппа, Капитан Бифхарт, группы Can, Japan, Джон Зорн — список можно продолжать бесконечно — это все очень большие имена и уважаемые артисты. Так что если говорить о поп-музыке в самом широком смысле, то выходит, что и «Интурист» — это поп-группа, тем более что на последнем альбоме песен с привычной поп-структурой предостаточно.

— Да, все именно так. А вообще странно, что люди воспринимают даже не звук, а определенную структуру — вступление, куплет, припев, бридж, куплет, припев или бридж после второго куплета, потом припев и припев еще раз с модуляцией — как поп. А если там вообще нет текста или в середине поется одна фраза? Но музыка при этом классная и помогает тебе «отъехать» или ты залип; это уже не поп?

Когда ты импровизируешь, нужно быть готовым к тому, что получится скучно или отвратительно.

— В таком случае какая музыка — не поп-музыка?

— Это уже либо субкультурная штука, например дроун-эмбиент, либо академическая музыка, к которой слово «популярный» просто неприменимо, потому что, чтобы ее слушать, надо что-то знать дополнительно. Поп-музыка — это как научно-популярные издания, которые тебе все объясняют понятным языком. Не знаю, насколько наш язык непонятен, возможно, люди просто обленились — не хотят думать и внимательно слушать. Я не думаю, что поп-музыка обязана быть тупой или красивой или быть про любовь. Поп-музыка — это просто некое явление, и оно очень многогранно. Есть хук — это штука, которая как-то воздействует на твое сознание. Ты обращаешь на нее внимание больше, чем на остальную часть композиции. К примеру, есть 20-минутный трек «ГШ» «Гибкий график» — по всему произведению разбросано несколько хуков, которые в какой-то момент включают заново твое сознание. Ты только расслабился и уплыл, как что-то тебя возвращает и заставляет твое внимание сфокусироваться. Что это, если не поп?

— «Люди просто обленились» потому, что время такое — с его культурой потребления, соцсетями и бесконечным потоком информации. Или же людям в массе своей просто всегда лень выходить за привычные рамки восприятия?

— Так было всегда, ничего не меняется. Просто раньше было больше возможностей высказаться. Возьмем, например, 80-е годы, когда было много поп-групп, которые вообще не звучали как поп. Как я говорил в том подкасте, Japan — очень странная группа по сегодняшним меркам. Или взять The Cure. Они были в повестке, ну и молодежь любит грустные тексты о том, как все плохо. Но если послушать альбом «The Top», то там половина альбома звучит довольно безумно, при этом группа почти в мейнстриме. Сейчас эра маркетологов, поэтому многие забывают, зачем они начали заниматься музыкой. Ты, например, думаешь: «Я переверну свое и чужое представление о том, что такое поп-музыка», — а потом начинаешь смотреть на цифры и понимаешь, что это так не работает. Здесь ты хватил лишнего, а тут лучше написать один или два хита и вообще сделать альбом в духе предыдущего, потому что у тебя накопилась аудитория, которая понимает, как звучит предыдущий альбом, а не этот. И в итоге получается бледная и неинтересная ерунда. Даже при том, что она пытается казаться яркой и необычной. К примеру, возьмем новых и наглых рэп-артистов, которые очень броские и напористые. Я не знаю, где чьи треки, потому что я в этом не разбираюсь, но понимаю, что этот суперпопулярный, но при этом очень «чизи» поп был всегда — например, группа «Ласковый май». Там тупейшие тексты, отстойная музыка, и все, что в ней есть хорошего, — это располагающая к себе наивность. Еще «Руки вверх!» — сейчас это воспринимается как шкатулка бабушки: ты ее открываешь, рассматриваешь и удивляешься, какие странные вещи когда-то делали. Сейчас появились вот эти ребята с рэпом. Музыка здесь (даже по сравнению с «Руки вверх!») на втором плане — важен персонаж: как он мыслит и что постит в соцсетях. Это скорее бренд, чем творческая единица. В нем нет исследования и развития музыкального языка, а есть просто история про персонажа, который в очередной раз что-то натворил. Сможет ли он выкинуть что-нибудь эдакое в следующий раз? Делаем ставки. Это путь в никуда: ведь рано или поздно ты устанешь, повзрослеешь, поймешь, что хотел заниматься совершенно другими вещами, а тебя, как Мурата Насырова, помнят только по песне «Мальчик хочет в Тамбов» и постоянно просят ее исполнить. Это очень грустно, и никакие цифры, фанаты и толпы подписчиков не уберегут тебя от этой грусти. А когда ты занимаешься исследовательской работой и тебе самому интересно что-то изобретать, твоим слушателем становится такой же заинтересованный человек, а не абстрактные массы, которые сегодня пришли на твое стадионное шоу, а завтра не придут на твой концерт даже в маленьком театре, потому что ты старый и давно не выкидывал никаких фокусов. Лучше быть свободным от всего этого. У меня есть отличная аудитория, и она потихоньку растет. Мне хочется расширять зону влияния в географических масштабах, а не в цифрах продаж. Допустим, придет на меня куча народу в Москве. Потом я поеду в Голландию, которая мне очень нравится, а там уже никто не придет, и я расстроюсь. А так тут никто не приходит — и там никто не приходит. Есть баланс. Ха-ха.

— А как на вас ходили в Голландии, кстати?

— И с «ГШ», и с «Интуристом» все было супер, особенно в Роттердаме. И в Германии были очень хорошие концерты с полными залами. Здорово, что в России сейчас формируется вполне европейская привычка ходить на концерты. Раньше на независимые группы ходили только очень увлеченные люди, теперь ходит совершенно разная публика. Не потому, что ты молод и тебе некуда девать энергию, а потому, что просто концерты — это клево. В Европе в зале вместе с молодежью стоят люди, которым по 40–50 лет. А у нас такая аудитория пока на концерты не ходит, кроме того самого знаменитого деда. Взрослые россияне скорее скажут ему: «Дед, куда ты вообще пошел?» — чем сами последуют его примеру. Не положено взрослому веселиться, нужно делами заниматься или семьей. Ну и не статусно. Европейцам пофиг на статус в принципе, поэтому люди приходят, и им интересно услышать что-то новое. Приехал какой-то русский непонятный чувак — давайте сходим, может, будет классно.

— Ты сказал, что маркетинг победил непосредственно музыку. А в случае с «Интуристом» как дела обстоят с маркетингом?

— Маркетинг всегда уместен, если он не идет вразрез с твоим художественным видением и не лезет в творческий процесс. Например, нужно размещать рекламу о концерте, потому что даже люди, которые на тебя подписаны, не всегда успевают прочитать твои анонсы в соцсетях. Или снять видео, чтобы больше людей услышало песню, — нормальный ход. Но писать песню попроще или снимать клип покрасивее только для того, чтобы увеличить прослушивания и т.д., — это какая-то ерунда.

— Говоря о видеоработах группы «Интурист», сложно не сослаться на все те же 80-е и начало 90-х. Очевидно, та эпоха тебе очень нравится. Думается мне, тебе импонируют творческая свобода и фантазия при тех скудных по нашим меркам технических ресурсах, к которым тогда появился неограниченный доступ.

— С одной стороны, да, а с другой, когда началась перестройка, люди дорвались до свободы и поняли, что никакой цензуры больше не будет. Хлынула волна абсурда, но в то же время многие стали болеть западной «фирменностью», которой многим не хватало. Они хотели сделать все как «там». Это как в независимой музыке 2000-х, когда все начали петь на английском и пытаться пробиться в международную инди-тусовку. Попали туда единицы, но потом поняли, что надо много работать, обломались и куда-то исчезли. И только когда артисты начали задумываться о собственной аутентичности, а иногда даже русскости, у них стало все получаться. Kate NV, Яна Кедрина, Buttechno, PTU, Shortparis, «ГШ» опять же: список длинный, и от этого очень радостно.

А в перестройку все болели жестко. Если посмотреть мультфильм про майора Пронина, слизанного со Шварценеггера, который тогда был национальным российским героем, можно уловить эту жажду западной крутизны. С одной стороны, это были прикол и стеб над сознанием советского человека, который насмотрелся видиков, но с другой — реальное желание приблизиться к той культуре. Например, когда смотришь фильм «Лицо со шрамом», становится понятно, откуда слизан стиль российских бандитов 90-х. И вся эта дичь бросалась через телевизор и радио тебе в глаза и уши и очень влияла на сознание, потому что такого треша не было никогда. Причем треша, сделанного на разные лады. Был треш откровенный, был более интеллектуальный, но все равно треш. Был интеллектуальный по своей сути не треш, но он все равно вписывался в общий треш-контекст. Есть песни группы «Комбинация» типа «American Boy» или «Два кусочка колбаски», а есть «Эй! Зажгите свечи, встаньте под образа» Платицыной — такой призыв срочно стать духовными, но тоже ведь нереальная дичь. Плюс ко всему этому Кашпировский и Чумак, какие-то попы и маги по телевизору, мультфильмы про Кришну в детской передаче на Первом канале и прочие невообразимые чудеса. Все это создало в сознании образ перестройки как дикого, неуправляемого потока сознания, который при этом еще и лишен цензуры. Очень смутное представление об этике, реклама табака и алкоголя, которую цитируют дети в школе на переменах; включаешь телевизор — а там к Ленину приделывают бакенбарды, чтобы превратить в Пушкина. Ничего святого. Впервые на советском экране появились голые женщины, каждый уважающий себя режиссер вставил в фильм постельную сцену, ну и, конечно, бандиты, убийства и кровища. Есть еще, кстати, фильм «American Boy» — абсолютно дикий, который заканчивается отвратительной сценой убийства главного злодея лопатой. Жуткая чернуха.

— Можешь назвать три фильма из той эпохи, которые тебя впечатлили?

— Во-первых, «Такси-блюз», его я смотрел уже в зрелом возрасте. Во-вторых, «Черная роза — эмблема печали», потому что он очень лицедейский и ты видишь, как люди кайфовали, когда его снимали. Это очень веселый фильм. Понятно, что он морально устарел и смотрится как артефакт того времени, но именно поэтому он очень крутой, и я его люблю. Еще режиссер Мамин, который снял «Окно в Париж», — у него есть фильм «Фонтан». Советую его посмотреть — очень смешно и жутко одновременно.

— Обошлось без главных фильмов перестройки — «Ассы» и «Курьера».

— Они клевые, но это общее место. Я понимаю, что «Асса» — клевый фильм, но мне «Черная роза» нравится больше, потому что «Асса» — это как будто специальное заявление. А «Черная роза» — скорее, побочный эффект от жизни в Советском Союзе и вымещение каких-то проблем. Хотел добавить: принято понимать, что искусство и культура устроены таким образом, что одно должно замещать другое, обесценивать предыдущие достижения и выстраивать на их костях что-то новое. Старое — это отстой, а новое — зашибись. И в этом плане чем старше ты становишься, тем больше понимаешь, что это так не работает. Даже тот же панк (когда все повыкидывали «стыдный» прог-рок и купили панк-пластинки) вырос из музыки 50-х годов, которая была даже более оголтелой, чем Ramones и Sex Pistols. Поэтому не обязательно следить за трендами и пытаться делать музыку на основе каких-то явлений, которые сейчас принято считать классными. Мне кажется, каждый волен вырастить свою мысль на той почве, которая ему больше нравится. Мне нравится перестроечная эпоха, потому что она безумная и заворожила меня своими непосредственностью и дилетантизмом.

— А если говорить о музыке перестроечных лет, то какие у тебя основные исполнители?

— Не то чтобы я сильно на них опираюсь, потому что тогда музыка ставила перед собой поверхностные задачи и копировала западные образцы. Те, кто их копировал «неправильно», становились интересными — например, «НИИ косметики», которые не умели толком играть. «Звуки Му» — это вообще отдельная история. Я настолько их фанат, что специально перестал их слушать, потому что понял, что их влияние на меня слишком велико. Круто, что, в отличие от русских рокеров, они ориентировались не на Led Zeppelin и Pink Floyd, а на какие-то джазовые оркестры, Майлза Дэвиса и т.д. В итоге у них получились свои подход и язык, которые при этом были понятны слушателям в любой стране мира, и они с успехом гастролировали на Западе.

А так в плане музыки меня, скорее, вдохновляют какие-то саундтреки или совсем странные вещи, которые получились как бы сами собой. Мы с Андреем Ли делали микс для NTS, когда вышел альбом Interchain «Plenum». Кстати, лейбл Hivern недавно выпустил пластинку с ремиксами на него. Там участвуют John Talabot, DJ Richard и Kate NV. В общем, мы решили сделать перестроечный микс, и наш друг Саша Скобеев расшарил свою папку с музыкой того периода — там реальные артефакты: есть итало на казахском языке, христианская группа «Трубный зов», группа с прекрасным названием «Компьютер Страдивари», песни про видеосалон и фильмы ужасов, грустный эйсид про Россию-матушку и т.д. Для микса я еще нарезал диалоги из фильмов вроде «Города Зеро» и «Лоха, победителя воды», где Курехин играл главную роль и писал музыку. Получилась довольно странная штука.

— Женя, правильно ли я понимаю, что раньше у тебя было много проектов для реализации разных идей, а теперь все их, по сути, объединил «Интурист»?

— Просто «Интурист» объединяет все, что приходит мне в голову. Это даже не группа, а, можно сказать, мое второе имя. Соответственно, сегодня я выпустил альбом с песнями, но это может больше никогда не повториться.

Меня раздражают насаждаемый культ молодости и эйджизм с позиции юности.

— Мне кажется, что как раз твоя аудитория именно этого и ждет.

— Есть комментарии на новый альбом, в которых один чувак говорит, что тогда была веселая «Экономика» и можно было побеситься. А другой сетует: вот «Командировка» — вот это был звук, а сейчас не то. Люди хотят получить от тебя то, что им понравилось изначально. Это нормально, я сам хочу, чтобы появился еще один альбом King Crimson в духе 80-х или чтобы появился альбом Орнетта Коулмана в духе «Human Feelings», где он играет полную дичь под танцевальный бит. А их не будет, и это тоже отлично. Я считаю, что каждый альбом должен быть в своем отдельном жанре: вот нарисована картина, это законченная работа, и больше такого не надо.

— Последний вопрос. В твоих недавних интервью я обратил внимание на практически повторяющиеся фразы наподобие «Я рожден стать дедом» и «Мы не молодимся и хотим эффектно состариться». Ты ведь еще очень молод. Да, я понимаю, что ты старше ребят из условной «молодой шпаны», чьи пластинки ты продюсируешь, с кем выступаешь на одних фестивалях и ездишь в одни туры по европейским шоукейсам, но ведь ты общаешься с ними на равных. Откуда тогда эти «пенсионерские» интонации?

— Они не пенсионерские. Меня просто раздражают насаждаемый культ молодости и эйджизм с позиции юности — типа «вы старперы и ничего не понимаете». Всегда есть оппозиция молодежной культуры культуре старшего поколения, но это такой же маркетинговый ход. Молодежная аудитория активная и ведомая, ее можно зацепить простыми испробованными способами. Что и делала «Пепси» на протяжении десятилетий. Можно ли назвать пепси, которая существует с незапамятных времен, молодежным напитком? Или, например, гитары. Люди играют на электрогитарах с 50-х годов — можно ли назвать гитару молодежным инструментом? Можно ли назвать звук Roland ТR-808, который используют современные рэперы, молодежным саундом? Понятно, что сейчас по-другому делают паттерны, но эта драм-машина — моя ровесница. Каждый год выходит куча клипов, где волосатые скейтеры ездят по городу в закатном солнце: это символ молодой энергии. Это очень поверхностный образ, и он наскучил, как только появился. Я помню такие клипы из 90-х, из 2003-го и из 2010-х. Это не устаревает только потому, что постоянно рождаются люди, которые этих сцен еще не видели. Понятно, что, если человек юн, он может послушать какую-нибудь не особо интересную группу и проникнуться ей, потому что он никогда такого не слышал и ему не с чем сравнивать. В этом плане опыт играет с тобой злую шутку — ты перестаешь удивляться, потому что ты это слышал уже 100 раз. Вот многие в такие моменты говорят: «Я себя чувствую старым», — но на самом деле им просто скучно: не потому, что они не понимают молодежных приколов, а потому, что они этого наелись. Понятно, почему панк-рок и постпанк так нравятся молодежи: романтические образы, герои «подполья», сопротивление миру усталых взрослых людей и т.д. Это старая игра, с точки зрения которой любой финал очень грустный: либо ты умираешь молодым, либо успокаиваешься и устраиваешься на скучную работу, либо продолжаешь скакать по сцене с молодежными лозунгами до самой старости, являя собой удручающее зрелище. Но для творчества есть миллион других тем, которые маркетологи не могут (да и не видят смысла) использовать, поэтому они не так популярны, как юные скейтеры, рэперы и сопутствующие им музыка, одежда и продукты питания. В общем, к чему это я. Очень классно, когда ты не боишься взрослеть и стареть, а видишь в этом только плюсы. Ты набираешься опыта. Ты не становишься хуже или тупее, ты становишься интереснее, глубже и умнее, если продолжаешь развиваться. Тогда и то, что ты делаешь, взрослеет вместе с тобой.

«Интурист» выступит 10 декабря в московском клубе Powerhouse.

Понравился материал? Помоги сайту!