«По пальцам можно пересчитать людей, которые генерируют смыслы»

29 января Паша Жданов, вокалист московской группы «Ада», выпустил новый сольный альбом «Соледад мортале». Сергей Мезенов созвонился с музыкантом, который «поет о том, о чем больше не поет никто», и поговорил сразу обо всем — о дружбе с «Комсомольском» и чувствах к «Любэ», о важных темах и переводной поэзии, а также о творческой свободе и божественных поцелуях в темечко.

— Я начну сразу с козырей. В Time Out недавно вышел, как у всех, материал с итогами 2020-го, и в нем был раздел, в котором музыканты выбирали любимые альбомы года. И вот девушки из группы «Комсомольск» внесли в свой список альбом «Ады» и написали, что это песни о вещах, «о которых, кроме Пашка, никто не поет». Скажи: когда ты с подобной формулировкой встречаешься, ты понимаешь, о чем это? О чем ты поешь, о чем не поет больше никто?

— Прежде всего, тут надо понимать, что это ситуация из разряда «кукушка хвалит петуха». Когда этот материал вышел, Ваня, бас-гитарист «Комсомольска», скинул мне ссылку со словами: «О, смотри, “Комсомольск” заценил новый альбом “Ады”!» Я отвечаю: «Ну я тоже отметил вас» (смеется). И присылает мне какую-нибудь гейскую фотку; такое у нас взаимодействие, дружим мы с Ваней. Так-то в принципе я, возможно, понимаю, о чем это, — скорее всего, они имеют в виду тематический диапазон и, в частности, мое частое обращение к теме смерти. Если взять какой-то среднестатистический русский рок, новую волну или что-то вроде, то спектр тем, затрагиваемых в песнях, довольно узкий. Мне никуда не надо идти или некуда пойти, мне грустно, я хочу, чтобы всегда было лето, мне страшно жить без мамки — о чем там 18-летние пацаны поют, короче. Поэтому в гитарной музыке о чем ни спой, это уже будет чем-то, о чем никто не поет (смеется).

— Ну а если говорить на уровне осознанного авторского намерения?

— Мне вообще интересно каждый раз касаться какой-то новой темы. Если я о чем-то уже писал, я или к этому больше не возвращаюсь, или с новой стороны какой-то захожу. Понятно, что про любовь и смерть можно написать миллион песен, — группа H.I.M. на этом карьеру построила и не один десяток других групп. Интересно не только тематически что-то новое пробовать, но и расширять авторский вокабуляр от песни к песне. Когда анализируют творчество какого-нибудь суперского рэпера забугорного, Кендрика Ламара или Эминема, говорят: «В его подстрочнике столько-то десятков тысяч слов», меряются этим, выясняют, кто самый умный рэпер. У нас, по-моему, это Noize MC был, по крайней мере, до пришествия Оксимирона. Когда есть возможность не в ущерб истории использовать в песне какое-то словечко или оборот, которые я раньше не использовал, думаю: «Прикольно, надо брать».

— У тебя есть блокнотик специальный, куда ты это записываешь?

— Думаю, почти у всех, кто пишет песни, есть что-то такое — файл на компьютере, заметки в телефоне. У меня все это хранится отложенным сообщением в моем паблике во «ВКонтакте» для десяти человек — если вдруг что, через год все мои наработки всплывут (смеется).

— Вообще если говорить в целом — когда ты пишешь песни, ты понимаешь: «Вот это “Ада”, а вот это — уже нет»?

— Это все в процессе определяется и трансформируется. Как я обычно рассуждаю: если песня достаточно простая, если ее можно, грубо говоря, взять и одному сыграть под гитару, если это классическая структура — вступление, куплет, припев, бридж, куплет, припев, кода, то это стопудово «Ада» будет. Опять же есть нюансы — наш гитарист Денис может сказать: «Я не хочу это играть, мне тут слова не нравятся» или еще что-нибудь кому-то не нравится. Я в таких случаях думаю: «Да вы че, офигели?» — но говорю: «Ну и ладно, запишу это сам, у меня еще лучше получится» (усмехается).

— Такое у вас происходит?

— Периодически происходит, да. Я держусь, держусь, коплю в себе все эти обиды… (Смеется.)

— О господи, как ты такое написал, зачем? Такое вообще нельзя никому показывать!

— А наоборот бывает? Что ты выпустил сольник, а тебе говорят: «Блин, ты че, такую песню зажал»?

— Было такое, что я скидывал в наш чат в Телеграме черновик, какую-нибудь зарисовку — я-то уже представляю, как она должна звучать, но мне иногда бывает лень делать демку полноценную, все партии расписывать. И я думаю: «Ну, в принципе, ребята должны будут понять, что из этого можно сделать». А они слышат этот сырой материал — и такие: «Э, че-то слабовато, че-то скучновато». Я думаю: «Да как скучновато — это же эпичная песня, на разрыв!» А потом, когда я ее записываю полностью со всеми инструментами, — «Блин, нормальная песня, можно было и сделать» (смеется).

— Я почему спрашиваю о разделении — у меня, например, по «Частностям и деталям» и новому мини-альбому есть ощущение, что ты на своих сольных записях себя несколько свободнее чувствуешь как автор.

— Ну, я там себе больше «я» позволяю. Что-то более едкое могу исполнить. На «Частностях» есть песня «Не для меняяяя» — там такое впечатление складывается, что я какой-то мерзкий, желчный, мелочный, отмороженный чувак. Ребята, когда послушали, сказали: «О господи, как ты такое написал, зачем? Такое вообще нельзя никому показывать!» А это одна из моих любимых песен на этом альбоме, потому что она по структуре и по подходу к тексту вообще ни на что не похожа. Мне самому интереснее, когда нет никакой строгой рамки — какой размер, какой ритм: захотел и поменял размер, захотел — вообще что-нибудь не в рифму, в духе верлибристов загнул. И все о'кей, все работает, если это с правильной интонацией подавать. А тут еще интонация такого обиженного на мир персонажа — она, в принципе, мне присуща в какие-то моменты, но не настолько. Так что, когда чуваки сказали, что такое нельзя никому показывать, я подумал: «Ну ребят. Ну это же песня».

— То есть все-таки есть ощущение, что «Ада» — это некоторая рамка, которая тебя определенным образом направляет?

— Прежде всего, это четыре головы — сейчас даже пять, с московской презентации с нами пятым Илья Канухин играет из Mari! Mari!, если помнишь такую старую владивостокскую группу. Он барабанщик в «Космосе на потолке», другие проекты у него есть. Хотя он, кстати, наоборот, максимально либерален к симпатичному ему авторскому высказыванию. Он переиграл сессионщиком во многих группах — в The Retuses, в Parks, Squares and Alleys — и знает, что такое играть с удовольствием любой материал: будь то свой, будь то чужой. У нас просто так повелось, что все-таки мы — группа, нам все решения надо принимать сообща, и не всегда это дается легко. Еще одна рамка — инструментальная: количество выразительных средств в рок-группе известно — бас-гитара, гитара, барабаны.

Никакие семплеры и компьютеры не заменят тебе на сцене твоих товарищей, которые почему-то до сих пор играют с тобой твои эти непопулярные песни.

Есть вопрос навыков технических — вот у тебя есть состав, но не все ты с ним сможешь сыграть. А какую-то музыку ребята просто не любят. Например, песню «Обзор» я бы с удовольствием играл живьем, но там есть вступление такое околосладжевое длинное, и мы его как-то пытались к другой песне прилепить, но Денис сказал: «Нет, ну я не могу это играть, это невыносимо, это очень скучно». Или в песне «Держим в памяти» с третьего альбома у нас есть такое полутора- или двухминутное вступление на трех аккордах, с саксофоном, со всеми делами. Я в этот момент погружаюсь в песню, чувствую: «Вот оно, вот оно, щас е∗нет!» — а он говорит: «Я не могу больше это играть, все, давайте сразу начнем с быстрой части!» То есть вкусовая такая фигня. И по итогу понимаешь, что вместо того, чтобы рубить идею на корню, проще воспользоваться искусственным интеллектом, который справится с моими задачами. Но что касается живых выступлений, никакие семплеры и компьютеры не заменят тебе на сцене твоих товарищей, которые почему-то до сих пор играют с тобой твои эти непопулярные песни.

— Если говорить о «Частностях и деталях» и «Взрослом альбоме», то как эти песни создавались, в каком порядке?

— Большую часть «Взрослого альбома» мы сделали за 2019-й — уже к зиме 2020-го мне было понятно, какие песни в него войдут, в каком порядке. В течение весны, когда уже объявили карантин, мы записывали инструменты по отдельности — я хорошо помню, как в конце мая, в последних числах, я за два дня накопил дома все вокалы. Июнь и июль это все сводилось. Очень хорошо, что времени свободного было много, иначе так быстро у нас ничего бы не вышло. Я работаю на государственную контору, у меня была великолепная весна — я получал полноценную зарплату и за два с половиной месяца ходил на работу, наверное, два или три раза. Я думал: «Почему раньше мы так не делали?!» (Смеется.) Много еще в это время просидел в компах, кучу подкладов инструментальных сделал. Были мысли: есть знакомая трубачка, есть пианист крутой, подключу их. А потом думаю: любое дополнительное взаимодействие с человеком удлиняет процесс производства в разы. И не всегда ты получаешь нужный результат, как у нас вышло с мальчиком Мишей, который в последней песне поет (смеется). Он классный парень, все вставки между песнями хорошо зачитал, и спел он… Душевно. Так что все трубы, все оркестровки — это я взял на себя.

На «Частностях и деталях» были, по сути, более свежие песни, хотя и вышел он раньше — я их постепенно выпускал с начала 2020 года. Пара песен вышла в январе, потом еще две в феврале, потом уже остальное я во время карантина доделывал и решил, что стоит все это выпустить одной пачкой.

— Я почему спрашиваю — у меня просто сложился такой славный нарратив, что большая свобода «Частностей и деталей» повлияла и на материал «Ады», который тоже пошел в каком-то неосвоенном направлении. Но, получается, так нельзя сказать?

— Да, получается, это все было параллельно. С «Адой» у нас всегда было так, что то, что у нас релизится сегодня, — это такой слепок прошлого двух- или трехлетней давности. У нас выходил, например, первый альбом, а к этому моменту уже был полностью написан и наполовину записан второй и наполовину написан третий.

— А песни с «Соледад мортале» когда были написаны?

— «Жителей Земли» я написал буквально пару недель назад, на выходных, и сразу сделал. А все остальное — это 2020-й; какие-то наброски я успел сделать еще во время карантина, но в основном я за него сел где-то в ноябре-декабре.

— Сольно, получается, дистанция между началом работы над материалом и его выпуском гораздо меньше?

— Да, тут большая экономия средств, времени и нервов, потому что я еще свожу и мастерю это все сам. Мне так проще — то, что я себе накручиваю в Ableton'овских проектах, я не знаю даже, как можно было бы какому-то звукорежиссеру объяснить, чтобы он понял, чего я от него хочу, и смог это реализовать. Так что это такой принципиальный do-it-yourself подход. Вот я написал песню три недели назад — на следующий день я сел собирать минус (смеется) или как это называется в хип-хопе. У меня был семпл, еще один семпл, еще какая-то партия — я за день нарезал весь этот минус. Потом еще день правил текст, денек на запись вокала, еще два дня на сведение — и все, готово. Песня под ключ за четыре дня. Но опять же нужен накопившийся предварительно материал; совсем с нуля так едва ли нагородишь.

— Мне в песне «Тот, кому есть о чем спеть» очень нравится момент, когда там появляется вопрос. «Последний крунер», в общем-то, в ту же сторону.

— Ну да, они все три объединены…

— Ну да, и «Жители Земли» тоже об этом, хотя немного с другой стороны. Здесь чувствуется какой-то вопрос про творчество и его восприятие, какое-то неудовлетворение — о чем поете, как слушаете, что-то такое.

— В принципе, ты верно все считал. С каждым годом все тяжелее найти что-то, что самому было бы интересно послушать. С зарубежной музыкой другая история — какие-то вещи в тексте считываешь, в целом понятно, в чем смысл, но все равно голос работает как инструмент. А так — помню, когда еще был маленький, едем с отцом в машине, врубаем какую-нибудь кассету, и в один прекрасный момент у меня созревает вопрос: «Папа, а что в песне главное — музыка или слова?» И он мне говорит: «Сынок, мы русские, для нас слова» (смеется). Вся эта наша литературоцентричность, сколько этому в школе внимания уделяют, поэзии, прозе (особенно если ты все это читаешь действительно, а я старался все успеть освоить) — все это оставляет свой отпечаток. А потом, если ты после школы еще что-то почитал, и после университета еще что-то почитал, и тебе уже не 18 лет — сложно реагировать на какую-то голую эмоцию в песне, которая никак не артикулирована даже. Не хватает идей, не хватает поэзии, не хватает чувства русского языка. По пальцам можно пересчитать людей, которые генерируют смыслы какие-то. Все, кого у нас сейчас хвалят, — это, как правило, или про необычную форму, или про повестку. Джон Кейдж тот же говорил: формы иногда достаточно, тот факт, что мне нечего сказать, и есть высказывание. На альбоме «Доброе слово» есть песня-цитата в двух вариантах, и она достаточно грустная. Мне все равно не хватает этого, какого-то месседжа. Скажи мне что-нибудь.

Я давно для себя решил, что музыка хороша в двух случаях. Либо она тебе не мешает думать — просто какой-то хороший саундтрек, фон к твоему мыслительному процессу или наблюдению, восприятию мира. Либо она, наоборот, наталкивает тебя на какие-то мысли. Если она ни то ни другое, то вообще непонятно, зачем ее слушать. У меня месяц назад сломался плеер — да, у меня в 2020-м был плеер, — и я оформил первую в жизни подписку наконец-то на музыку во «ВКонтакте», теперь могу слушать все без рекламы и даже с погашенным экраном телефона (смеется). И теперь вместо того, чтобы скачивать архивы с айфолдера, я стал добавлять себе в закладки разное, что-то такое, где есть что послушать.

Зачем некоторые этим вообще занимаются, откуда столько уверенности в себе?

И вот я добавляю себе какой-нибудь «Источник», от которого наши критики были в восторге, — и понимаю, что это здорово сделано, что они просто через себя перепрыгнули офигеть как, особенно если сравнивать с тем, что было до этого. Но есть ведь и другие показатели: по гамбургскому счету до какого-нибудь King Krule они так и не допрыгнули — или на кого они там ориентировались, Animal Collective или Yves Tumor: что-то такое приджазованное, эклектичное, при этом легкое. Все здорово, круто, в России такого не очень много — но что он мне хочет сказать? Грув есть, мелодия есть, голос у него прикольный, но что он мне хочет сказать, я не понимаю. Нулевое сообщение. Поэтому и возникает у меня такой вопрос: зачем некоторые этим вообще занимаются, откуда столько уверенности в себе? Но потом я добавляю в закладки «Жарок», слушаю и все понимаю: и что, и почему, и зачем. Только про «Жарок» не напишут, что лучше них никто ничего на русском языке в 2020 году не спел, как написали про «Room for the Moon» на «Афише», хотя там полторы песни на русском вообще.

— В «Последнем крунере» ты еще в какой-то момент довольно мощно обращаешься к рэпу — это стоит воспринимать как разворачивание твоего вопроса о творчестве в сторону этого жанра в целом?

— На самом деле в голове у меня было, скорее, обращение к достойным образцам (смеется). Мне кажется, это довольно очевидный оммаж каким-то чувакам, которые мне нравятся, такие стилистические кивки моим любимым рэперам.

— Еще меня интересовало название «Соледад мортале». То есть у меня вопрос по этому поводу в стиле Алексея Кортнева — нет, все понятно, но что конкретно?

— Соледад — это такое лоркианское одиночество. Лорка писал очень тоскливые и светлые при этом стихи, и с учетом его несчастливой любви к Дали и трагической кончины я могу воспринимать его переводную поэзию. Хотя, конечно, переводным стихам смело можно приписывать авторство переводчика. Со школьной скамьи и до 2013 года я и сам пописывал какие-то стишата, но буквально до позапрошлого года ничего не читал чужого сознательно: школьная программа, какая-то убогая сетевая поэзия, сборник Введенского, сборник Бродского, что-то еще по сусекам. И вот в конце 2019-го что-то щелкнуло, и я нырнул в этот мир удивительной графомании. При этом, когда ты сидишь дома, не охотишься на тигра, не строишь стену на границе с Мексикой, не бросаешь жену с тремя детьми и не употребляешь наркотики с богемой, — твоя жизнь недостаточно насыщенна, чтобы с определенным постоянством перерабатывать опыт в художественный продукт. И вот тут чужие стишата помогают, я люблю повырывать и поворовать образы. На этом альбоме, например, «Жители Земли» и «Этого теплой водой не запить» — максимально интертекстуальные вещи; я укажу всех своих «соавторов», кого вспомню, в сопроводительном материале к альбому. Еще мне нравится, что «соледад» созвучно «саудаде», а тоска по ушедшему — это то, чем мы все живем. Это чувство, которое рано или поздно заглушает все остальные, и в пределе оно «мортале».

Возвращаясь к Лорке, приведу цитату из свободного стиха моего неназванного поэтического наставника и бывшего научного руководителя по неорганической химии Михаила Арсеньевича Фадеева, подражавшего в нем Лорке: «Пузырек воздуха в сердце. Маленький, достаточно маленький». Что это значит? Что-то значит. Вот и вся поэзия таким образом работает — непонятно каким.

— Сейчас довольно резкий переход от высокой поэзии будет, но я давно хотел спросить об этом — было довольно неожиданно встретить на «Частностях и деталях» группу «Любэ». Как она там появилась?

— Я их с детства люблю — не удивлюсь, если в тот день, когда отец говорил мне про то, что главное — слова, мы как раз слушали «Любэ»; кроме их кассеты у нас еще были в машине альбом Михаила Круга «Мадам» и пара сборников с попсой начала нулевых. Взять, например, альбом «Зона Любэ» — авторский союз Матвиенко и Шаганова в 90-х был просто бомбой. Они взяли и написали песен десять таких сиротско-пролетарских. Не про березы и не про спецназ, а на простые, околобытовые, понятные каждому темы. И обрамление было правильное — это в нулевых уже пошли какие-то околоэстрадные стремные аранжировки, а если послушать альбом «Зона Любэ», там настоящий такой хард-рок, чуть ли не хардкор. Помню, заливал в Инстаграм видео, в котором я слушаю с котом концовку песни «Луна», так кто-то спросил: «Это что, The Cure?» Все это звучало очень свежо и одновременно в вечность — мне кажется, вышел бы этот альбом лет пять назад, все бы офигели. Ну а что стало потом, мы знаем.

Я еще буквально месяц назад прочитал автобиографию Александра Шаганова, мне батя как раз подсунул. С одной стороны, Шаганов — человек одаренный, гений: он написал песню «Конь», которую все считают народной. Как так звезды сошлись — песня написана при нашей с тобой жизни, а ее сто миллионов человек знают. А с другой, читаешь другие его тексты, для других исполнителей, или там стихи его есть в книжке — и все какое-то необязательное, корявенький такой слог, псевдокрестьянская такая поэзия, золотые облака в полуночной синеве. Так смотришь, и не поцеловал тебя никакой Господь — а песню про коня написал.

— Ну, может, он один раз поцеловал, а потом пятьдесят раз не поцеловал.

— Да, по головке погладил, а потом все — дальше сам.

Слушайте «Соледад мортале» в стриминговых сервисах

Понравился материал? Помоги сайту!