«Розовый фламинго» Алены Свиридовой — знаковая песня для отечественной поп-музыки девяностых. Ну как знаковая — тогда она была реальным хитом, который крутили в телевизионный прайм-тайм, а сейчас наверняка она войдет в условную двадцатку или даже десятку главных клипов 1990-х. Если интересна статистика — сейчас у оригинала чуть больше 2 млн просмотров на YouTube: далеко не лучший, но и не худший результат, сравнимый, допустим, с клипами Натальи Ветлицкой. «Розовый фламинго» — одна из эксплицитно утопических песен того времени: «В час туманный предрассветный спящий город мы покинем / И уйдем тропой заветной к тем озерам по равнине, / Где закаты цвета вишни одуряюще прекрасны, / Здесь никто не станет лишним <…> думай о хорошем, я могу исполнить».
Алена Свиридова — «Розовый фламинго»
Речь, конечно, о формальной стороне вопроса, об использовании тропа «утопии бегства», а не о каком-то эмансипирующем утопическом потенциале: его в 1994 году в поп-музыке постсоветского пространства за пределами рейвов и новых песен «Гражданской обороны» (которые потом станут «Солнцеворотом») было немного. Как пишет в своем тексте «Преданная революция, или Девяностых не было» Андрей Шенталь, «Розовый фламинго» тогда создавал «геотемпоральную фикцию, которая определялась через <…> недосягаемое прекрасное далеко». Понятно, что этот утопизм — примерно на уровне «Маленькой страны» Наташи Королевой (у этого клипа, кстати, на сегодня 5 млн просмотров). Также понятно, что именно тогда, в девяностые, всем этим утопическим тропам мейнстримной поп-музыки можно было вменить некоторый социокультурный подтекст — начиная от психоделического и заканчивая общеэскапистским, характерным для той поп-культуры, разворачивающейся на мы-знаем-каком-фоне.
Если клип 1994 года обращался к подводным образам, то видео на новую версию песни, сделанную группой Cream Soda, визуально решено как совокупность многочисленных отсылок к мифам дворянской усадьбы (дело происходит как бы в лесу, но на самом деле концептуально это, конечно, именно заброшенный усадебный парк) и барской охоты (выстроенной более или менее по канонам: утренняя подготовка — собственно охота — финальный пир).
Cream Soda & Алена Свиридова — «Розовый фламинго»
Дореволюционная усадебная Россия, показанная на экране, уже не может восприниматься без учета реконструкций и деконструкций позднесоветскими режиссерами, в диапазоне от михалковски-чеховских экзерсисов и до какой-нибудь «Формулы любви». И — самое важное — без учета огромного визуального массива ностальгического и иронического отображения дореволюционной дворянской культуры в девяностые. Авторы клипа учитывают все эти пласты, более того, они снимают видео на песню из 90-х именно так потому, что это и есть один из сквозных сюжетов того десятилетия, одновременно приторно-романтичный, бесплодно пытающийся возродить ту самую ретроутопию усадьбы, охоты и проч., и иронический (сравните «Как упоительны в России вечера» и саркастические дореволюционные сцены в «Особенностях национальной охоты»). Да и снят «Розовый фламинго» в утрированно-комедийной манере, имитирующей юмористические передачи девяностых, в духе скетчей из «Масок-шоу» или «Городка».
Музыкально атмосфера оригинала воспроизведена бережно: о современности куда больше, чем новая аранжировка, говорит качество мастеринга да, может быть, RnB'шная вокальная партия ближе к концу. Голос самой Свиридовой, кажется, совсем не поменялся и звучит как семпл из тех старых времен. В смысле работы с ностальгическим звуковым материалом новый «Розовый фламинго» сделан максимально аккуратно: без экстремальных решений и серьезного переосмысления.
Казалось бы, такой кавер, плюс еще и усиленный визуалом, с утопической проблематикой и стилистикой девяностых и работать будет плюс-минус так же, как оригинал. Актер Никита Кукушкин, сыгравший в клипе нарочито кринжеватую роль барина-фламинго, и предложил снять видео на эту песню как раз как оммаж девяностым, потому что «люди того времени лучше понимали эту жизнь». Но нет, разумеется, в итоге все функционирует совершенно по-другому. Реконструкцию нового «Розового фламинго» можно сравнить с последними двумя частями «Старых песен о главном», развернувшимися от наивной ностальгии по советской ретроутопии к довольно жестоким для зрителя и даже несколько издевательским иронии и пастишу ради иронии и пастиша. «От былой умилительной ностальгии не осталось и следа. Место тоски по былому “прекрасному веку”, отчетливо считываемой в первом выпуске, заняла тотальная ирония. Лекала, казалось бы, оставались по-прежнему хорошо узнаваемыми, но вот готовый продукт уводил прочь от формата идиллической ретроспективы», — пишет в своем исследовании «Старых песен о главном» культуролог Дарья Журкова, называя третий выпуск «СПГ» «поминками по советской культуре».
Можем ли мы сформулировать отношение авторов клипа к показываемому на экране? Что значат все эти охоты, костюмы, рожки, ружья, борзые, лошади? Авторы выстраивают связи сразу с несколькими пластами культуры прошлого, но каждая из этих связей имеет некий изъян. Мы видим лоу-файную, мутноватую, чуть размытую картинку, по колористике похожую на позднесоветское кино или кино ранних девяностых, но, приглядевшись, обнаруживаем, что шум тут — цифровой, непредставимый в то время. Как уже сказано, изначально песня «Розовый фламинго» — это фикция, но фикция, которая МОЖЕТ рассматриваться как наивно-утопическая: по крайней мере, в ней, как и в относящихся к тому времени ужасающих рекламных роликах банка «Империал» или в «Маленькой стране», был терапевтический смысл. Стоит ли говорить это о кавере — тем более что он апеллирует именно сразу к двум версиям утопии? Вероятно, нет — в нем нет ни ностальгии, ни утопизма: он не переживает ни по девяностым, ни по XIX веку, ни по XIX веку, преломленному девяностыми. Утопические образы берутся в работу вроде бы и уместно, но так, чтобы утопическое и историческое содержание из них было исключено.
Все иронично идет в ход и превращается во всеобщий КВН.
Появление в клипе Евгения Понасенкова особенно характерно. Понасенков — публицист, занимающийся историческим ревизионизмом, в основном его интересует дореволюционный период. В частности, он написал крайне спорную книгу с нескромным названием «Первая научная история войны 1812 года». Параллельно Понасенков — медийная фигура, меметичный видеоблогер, которого называют ироничным прозвищем Маэстро и смотрят, скорее, не из уважения к автору как к специалисту, а опять же из-за порождаемых им мемов. Прямо сейчас завершается превращение Понасенкова из «интернет-фрика» во вполне конвенционального медиагероя: еще пару лет назад к нему проявляли интерес только форумные интернет-бойцы и борцы с лженаукой, а теперь он — желанный гость на шоу Ивана Урганта. Медиа наконец-то распробовали нарочитые, мегаломанские самовосхваления («интеллектуальный гуру нового поколения»), хлесткие фразочки и претензии на сенсационность, и Маэстро становится нарасхват. Этому не мешает даже, казалось бы, «русофобский» характер штудий Понасенкова: все же понимают, что это форма игры, часть образа.
Cream Soda и их партнеры по созданию видео вообще оперативнее многих реагируют на появление в медиапространстве очередного «персонажа». Похожий эффект был и в их кавере на «Плачу на техно» группы «Хлеб».
Cream Soda & «Хлеб» — «Плачу на техно»
Главной звездой клипа стал меметичный Дмитрий «Пухляш» Красилов, бодипозитивный танцор. Однако в видео он не репрезентировал ничего социального, исторического или «актуального» (группы «бодипозитивные люди» или их эмансипационных практик, например, — то есть того, чего хочется вменить клипу при просмотре с «исторической» точки зрения), он был просто мимолетно выхвачен и встроен в свою орбиту режиссерами/музыкантами как некий узнаваемый персонаж. С Понасенковым ситуация чуть более изящная и сложная: он уместен в обновленном «Розовом фламинго» именно настолько, насколько сам как одиозный квазиисторик имеет «испорченную», «поломанную» связь с прошлым. Но мы не можем даже сказать, что здесь смеются над культурой «хруста французской булки» или, напротив, над левацкой культурой издевки над ретроутопией, над девяностыми или над самим Понасенковым: нет, просто все иронично идет в ход и превращается во всеобщий КВН, это юмор без объекта. Комплекс из видео и песни становится пусть и пропитанной визуальными и звуковыми отсылками, но герметичной структурой: примерно как если бы сейчас кто-то решил снять клип по анекдотам про Чапаева, но забыл, кто это такой. Образ жареного фламинго оказывается оправданным, ха-ха: это именно что препарирование тушки девяностых.
Выводы, которые из этого можно сделать, будут касаться в основном не музыки и визуального ряда, а, конечно, политического аспекта. Господствующий дискурс консервативного цинизма (в терминологии левого философа Ильи Будрайтскиса) использует те же самые методы разрыва означаемого и означающего, разрушения связей — несмотря на постоянно декларируемую серьезность отношения к прошлому, вся идеологическая база российской власти лежит в области игры с этим прошлым и определения правил этой игры. Если где-то постоянно хоронимый постмодернизм и жив, так это на госканалах. Причем постмодернизм олдскульный, как из книжек Фредрика Джеймисона, характеризующийся именно разрывом исторических связей, тем, что Джеймисон называет «шизофреничностью». Последние «Старые песни о главном» выходили во времена становления текущего политического режима, этот клип выходит в эпоху его развитого застоя. И оба они (как и режим) нарочито порывают с утопическим — пусть даже и с фиктивным утопическим.
«Слово “утопия” <…> остается символическим маркером, сущностная политическая борьба вокруг которого все еще помогает нам проводить границу между левым и правым», — пишет Джеймисон в своей работе «Политика утопии». Новый «Розовый фламинго» — настоящее реакционное, «правое» искусство: не в смысле «репрессивное», а в смысле «конгениальное реакционному политическому порядку»; искусство, адекватно и не без выдумки обслуживающее нашу печальную современность. В первую очередь — именно за счет этого сдвига: в настоящее мы берем усадьбу, лихую тройку и бит из девяностых, а вот утопизм (каким бы безобидным он ни был), пожалуйста, оставьте там, где взяли.
Три дневника почти за три военных года. Все три автора несколько раз пересекали за это время границу РФ, погружаясь и снова выныривая в принципиально разных внутренних и внешних пространствах
Мария Карпенко поговорила с экономическим журналистом Денисом Касянчуком, человеком, для которого возвращение в Россию из эмиграции больше не обсуждается
Социолог Анна Лемиаль поговорила с поэтом Павлом Арсеньевым о поломках в коммуникации между «уехавшими» и «оставшимися», о кризисе речи и о том, зачем людям нужно слово «релокация»
Как возник конфликт между «уехавшими» и «оставшимися», на какой основе он стоит и как работают «бурлящие ритуалы» соцсетей. Разговор Дмитрия Безуглова с социологом, приглашенным исследователем Манчестерского университета Алексеем Титковым
Проект Кольты «В разлуке» проводит эксперимент и предлагает публично поговорить друг с другом «уехавшим» и «оставшимся». Первый диалог — кинокритика Антона Долина и сценариста, руководителя «Театра.doc» Александра Родионова