Не шпион, а искренне заблуждался

В 1964 году Высоцкий написал свой «Марш физиков»: «Пусть не поймаешь нейтрино за бороду / И не посадишь в пробирку — / Было бы здорово, чтоб Понтекорво / Взял его крепче за шкирку!». Хотя тогда, на пике советского атомного проекта, и было из кого выбирать, так совпало, что упомянутый ради намеренно неточной рифмы академик Бруно Понтекорво — единственное имя собственное в тексте. Наверное, потому, что сама фамилия звучит как «нейтрино» или «мезон» — словом, сгущение экзотики, музыка плутониевых сфер. Итальянский физик-ядерщик, британский подданный и тайный коммунист бежал в СССР в 1950 году. Точнее, уехал с семьей на каникулы, а по пути домой исчез среди бела дня — и только пять лет спустя обнаружился в Советском Союзе. В звании лауреата Сталинской премии. Без права самостоятельно покидать ядерный наукоград Дубну. В Дубне он и умер 80-летним стариком от болезни Паркинсона в 1993-м. «А с этой плазмой дойдешь до маразма — и это довольно почетно», если продолжать цитировать Высоцкого.

Через 22 года, в феврале 2015-го, вышла биография Понтекорво, написанная оксфордским профессором теоретической физики Фрэнком Клоузом — специалистом по тем самым элементарным частицам нейтрино, про которые пел Высоцкий. Amazon сразу включил книгу в список «Горячих новых релизов non-fiction», а Wall Street Journal мгновенно отрецензировал: «Книга имеет привкус романа ле Карре» — ну то есть шпионского романа — «с тем преимуществом, что все изложенное в ней — правда».

За день до взятия Парижа немцами Понтекорво уговорит нескольких приятелей и младшего брата бежать из города на велосипедах. Джилло, брат Бруно, еле разминется с танками нацистов, крутя вместе со своей девушкой педали тандема, предназначенного для выездов на пикники. В 1969 году одному из участников этой спасительной поездки, Сальвадору Лурии, вручат Нобелевскую премию по физиологии и медицине, а другой, Джилло, получит «Золотого льва» за режиссуру в Венеции.

Понтекорво, как Форресту Гампу, с рождения везет то и дело оказываться ровно там, где делают историю. В 20 лет с небольшим он нанимается в лабораторию к Энрико Ферми, будущему нобелевскому лауреату. В 23 перебирается в Париж работать под началом Ирен Жолио-Кюри и ее мужа Фредерика Жолио. Вступает во французскую компартию 23 августа 1939 года, в день подписания пакта Молотова—Риббентропа. В конце 1940-х работает в Харуэлле бок о бок с Клаусом Фуксом — физиком и шпионом, который годами передавал советской разведке материалы американского и британского проектов по созданию атомного оружия.

За день до взятия Парижа немцами Понтекорво уговорит нескольких приятелей и младшего брата бежать из города на велосипедах.

И, разумеется, по-форрестгамповски бежит при всяком удобном случае: он не только профессиональный физик, но и профессиональный эмигрант. Сын итальянского еврея-промышленника, Понтекорво уехал из Италии во Францию в 1936 году — незадолго до того, как Муссолини запретил евреям работать в университетах. Уплыл из Франции в США в 1940-м — конечным пунктом бегства на велосипеде была именно Америка. Здесь он столкнулся с внезапной неприязнью — в нем видели представителя страны, с которой Америка воюет. Перебрался в 1943 году из США в Канаду, оттуда в 1949 году в Великобританию — и, наконец, отбыл из Абингдона, графство Оксфордшир, в тот самый «отпуск с семьей» в 1950-м.

Клоуз тщательно собирает все свидетельства реакции на отъезд, не брезгуя самыми незначительными. Молочник неделями оставлял на крыльце дома Понтекорво очередную бутылку молока. Предыдущие так и стояли нетронутыми, молоко скисало и распространяло вокруг себя запах — и в конце концов молочник перестал приносить новые. А когда прочел наконец газеты, отправил счет за молоко в советское посольство — но денег, разумеется, так и не получил.

И с этого момента начинается история Колобка, который от всех ушел — а от лисы не сумел.

По приезде в СССР Понтекорво на целых пять лет в буквальном смысле превратился в того-кого-нельзя-называть: в Дубне он был просто «профессор», без имени и фамилии, а его дети значились в школьных журналах как Жиль, Тито и Антонио Ивановы. За пределами лаборатории профессора постоянно сопровождали двое охранников — в первую очередь, как предполагает автор книги, чтобы предотвратить беседы с другими дубненцами. Так продолжалось до «выхода из шкафа» в 1955 году: в Академии наук организовали пресс-конференцию, а в «Правде» и «Известиях» напечатали несколько статей за подписью Понтекорво — тексты обвиняли Запад в подготовке к атомной агрессии и объясняли эмиграцию желанием бороться за мир вместе с СССР.

Молочник, когда прочел в газетах про бегство Понтекорво, отправил счет за молоко в советское посольство — но денег, разумеется, так и не получил.

Механика превращения несоветского человека в советского — вещь не менее недоисследованная, чем нейтрино. В Дубне советские газеты стали для физика единственным источником информации про жизнь снаружи. Скажем, в январе 1953-го они писали про «дело врачей» — и Понтекорво ни секунды не сомневался в том, что медики-евреи устроили заговор с целью убийства Сталина. Клоуз цитирует интервью 1990 года: «Это может казаться необъяснимым сейчас, но я во все поверил». В 1954 году Понтекорво вступил в КПСС — и, хотя он к тому моменту уже 12 лет как числился французским коммунистом, партсобрания, если верить все тому же интервью 1990 года, стали для него первым большим потрясением: в Париже это были напряженные дебаты про политику, в Дубне — разбор случаев пьянства или супружеской измены среди членов ячейки.

В 1958 году Понтекорво не разрешили съездить в Италию на похороны матери, а в 1975-м — на похороны отца, хотя его к тому времени уже давно избрали академиком и допустили ко всему набору номенклатурных благ. Выезд из страны в их число не входил.

Предполагается, что «секретный академик» взамен утраченной свободы вдобавок имеет хотя бы доступ к лучшему научному оборудованию — но и это было неправдой. Первые пять лет Понтекорво не мог поставить ни одного собственного эксперимента, касающегося нейтрино, — потому что его, как иностранца, и близко не подпускали к атомным реакторам. Разрешить вопрос, по слухам, был не в силах даже Курчатов, руководитель советского атомного проекта.

Зачем вообще советской власти понадобился физик-экспериментатор мирового уровня, которому нельзя ставить эксперименты? Клоуз склоняется к мысли, что Понтекорво был советским агентом и уехал из Великобритании по необходимости — в конце концов, MI5 разоблачила Клауса Фукса в том же 1950-м.

Чекист Павел Судоплатов в мемуарах пишет, что разведка СССР получила массу полезных сведений про бомбу от Понтекорво, пока тот был еще на Западе, — но вместе с Понтекорво называет имена Ферми и Нильса Бора, которых никак не заподозришь в намеренном шпионаже. Перебежчик Олег Гордиевский (его вывезли из СССР в багажнике машины с дипномерами в 1985-м) более конкретен: ему якобы рассказывали коллеги, что Понтекорво был именно завербованным шпионом — и, возможно, самым ценным в истории бомбы.

Если другие передавали только бумаги или материалы, то Понтекорво в конце концов привез с собой живого свидетеля того, как ведут дела в атомной индустрии в Великобритании. В британском Харуэлле и в канадском Монреале он участвовал в создании первых атомных реакторов — и этот опыт, а вовсе не пионерские работы про нейтрино, только и мог быть истинной причиной интереса к нему.

Первые пять лет в СССР Понтекорво не мог поставить ни одного собственного эксперимента, касающегося нейтрино, — потому что его, как иностранца, и близко не подпускали к атомным реакторам.

Прямых доказательств нет, есть одни косвенные. Скажем, второй образец оружейного урана попал в СССР из Канады, так же как и чертежи канадского реактора, где уран обогащали. Все это доставила разведчица Лона Коэн после встречи со связным на границе Канады и США, у Ниагарского водопада. По совпадению, туда же в 1944—1948 годах регулярно наведывался Понтекорво — по его собственным объяснениям, это было необходимо, чтобы его ходатайство об американском гражданстве не сняли с рассмотрения.

Сам Понтекорво даже в 80 отказывался признавать, что причастен хоть к каким-то шпионским историям, а собственные просоветские убеждения в интервью 1992 года прокомментировал словами «я был кретин». Правда, Клоуз тут же находит у Понтекорво более выразительное высказывание, о котором ему сообщили в частном письме. Когда академик уже лежал в больнице, ему предложили рассказать про передачу секретов в 1940-е, он отказался — и формулировку этого отказа Клоуз приводит в оригинале: «Ya khochu umeret' kak velikii fizik, a ne kak vash je***yi shpion».

Есть соблазн прочесть книгу как расследование, «дело номер» с фигурантом-знаменитостью. Подкрепить убеждение, будто бы советская физика эпохи расцвета — всего-навсего крепкая инженерная школа, способная качественно копировать чужое и создавать ракеты или бомбы по добытым разведкой чертежам. Но в процессе чтения сами занятия наукой начинают представляться в новом свете. Физика в Европе 30-х и 40-х — последнее убежище для космополитов, готовых жонглировать паспортами, изъясняться на пяти языках и в промежутках между бомбардировками образцов медленными нейтронами вести марксистские дебаты. Если вы в этой ситуации и торгуете секретами, за разглашение которых можно попасть на электрический стул, то это просто еще один способ проводить свободное время.

Понравился материал? Помоги сайту!