Что говорили соцсети о событиях в 57-й?

Последнюю неделю Москву сотрясает скандал, связанный с «романами» или сексуальными действиями в отношении своих учеников как минимум со стороны двух преподавателей московской «элитной» 57-й школы, многолетней кузницы кадров для просвещенного класса столицы. Хронику событий недели суммировали коллеги на «Медузе». Скандал стал поводом для ожесточенных дискуссий в социальных сетях и требований уволить администрацию школы или закрыть ее вовсе, сопровождавшихся аутингом конкретных лиц за последние четверть века.

Вот здесь Андрей Архангельский объясняет, почему через тернии этих болезненных процессов мы приближаемся к лучшему миру.

Кроме того, мы предлагаем почитать или вспомнить некоторые статусы в социальных сетях, которые из разных перспектив иногда согласно, иногда противоречиво анализируют произошедшее. Орфография статусов в основном сохранена — за исключением некоторых очевидных опечаток.

31 августа

Константин Сонин

(отсюда)

Вообще я не люблю обсуждать вопросы, связанные со школой, в открытом публичном пространстве. Любая школа вызывает самые разные чувства у самых разных людей, и самые сильные чувства испытывают вовсе не обязательно те, кого прямо или косвенно затрагивает конкретная ситуация. В таких ситуациях часто громче всего звучат голоса тех, кто использует эпизод лишь как повод для сведения старых счетов (не взяли в школу, не взяли в поход, не дали медаль и т.п.) или залечивания собственных старых травм.

Тем не менее в ситуации, описанной в записях Екатерины Кронгауз и Галины Юзефович, пригодится, наверное, и мое высказывание. Может быть, моим ученикам и коллегам. Я — выпускник 57-й школы, родитель выпускника, в начале 1990-х был «студентом», водившим в походы матклассы и принимавшим задачи по матанализу, а в 2000-е в течение десяти лет вёл или помогал вести экономику, в основном в старших «простых» классах, но немного в мат и гумклассах. Я много раз преподавал у выпускников 57-й в РЭШ или Вышке. Мне не все равно, что происходило, происходит и будет происходить со школой.

Я не пересказываю фактуру, потому что практически ничего не знаю из «первых рук». Было бы проще занимать позицию, если бы я знал что-то напрямую от кого-то из жертв, но я не знаю (хотя знаком с несколькими из них, но мне они ничего не рассказывали — впрочем, это-то неудивительно и ничего не значит). Я понимаю, как трудно хоть что-то сказать жертвам, но меня удивляет, с какой легкостью называют имена те, кто знает все из вторых-третьих рук. Тем не менее.

Насколько я понимаю, никто не обвиняется в совершении преступлений. Если речь идёт о насилии или о половых актах с теми, кому нет 16 лет, я не вижу предмета для дискуссии. Обо всех таких ситуациях нужно подавать заявления в прокуратуру или Следственный комитет. Моё уважение и симпатии будут целиком на стороне тех, кто подаст заявления о таких случаях. Они совершат благое дело и помогут всем нам, выпускникам, учителям, ученикам.

И неважно, «свой» или не «свой» человек будет в фокусе расследования. Пару лет назад ко мне обратились за неформальным советом родители, у которых ребёнок оказался связан с теми, кто распространял в школе «травку». Проблема была в том, что распространявший был, по словам родителей (как часто бывает в таких историях, это были слова одного ребёнка в пересказе родителей другого), членом семьи заслуженных и (заслуженно) известных выпускников. Мой совет был предельно прост — обратиться в прокуратуру или ФСКН; то, какие люди могут быть затронуты, вообще не важно. Ещё раз — если в школе совершается преступление, каждый, кому дорога школа, должен сообщить об этом в правоохранительные органы. Те, кто не боится сказать, — настоящие герои.

Дальше. Романы со школьниками (совершенно неважно, какой пол у кого в паре) — этический проступок, недопустимый для школьного учителя. Принцип простой — не может быть добровольных отношений между двумя людьми, один из которых явно или не явно зависит от другого. Это, к слову, не мной сформулировано — именно на этом принципе основаны запреты и ограничения на половые или романтические отношения между профессорами и студентами в ведущих мировых университетах. Отношения между учителем и учеником всегда, по определению, недобровольные. Этого быть не должно.

Следующий уровень. Что должно делать руководство школы, которому стало известно, что учитель спит с ученицей? (Оставим всю сложность, связанную со словом «знает», — я считаю, что заявления жертвы достаточно, но есть и множество других способов знать и разбираться.) Часто директор школы (декан факультета, директор программы) сталкивается с такой дилеммой — что делать с талантливым педагогом, совершающим неэтичные поступки? Иногда речь идёт — и в данном случае тоже — о действительно выдающихся педагогах, сделавших очень много для множества детей. Это не преувеличение — я знаю десятки ребят, которые благодарны учителю, с которого начался этот разговор. Иногда речь идёт вовсе не о сексе — выдающийся педагог может быть вороват, лжив, ленив и т.п. Я могу себе представить ситуацию, когда директор решает, что польза от педагогического таланта перевешивает этические недостатки; могу, что не перевешивает.

В случае 57-й школы и приставания к ученикам/ученицам я считаю, что серьёзные этические проступки должны сразу же заканчиваться изгнанием учителя/учительницы. Наша школа — это такая великая и ценная вещь, что можно позволить себе самые жёсткие критерии. Просто нет такого таланта, без которого наша школа не могла бы обойтись. Если сейчас выгнать всех учителей, закрыть школу на двадцать лет и снести здание, она останется выдающейся школой и, как только её снова откроют, она снова станет лучшей. Да и кроме того — нет оснований считать, что те, кто приставал, являются «типичными» учителями 57-й. Яркими? Ну, может. Но среди самых ярких учителей 57-й школы есть те, за безупречную честность которых я готов поручиться. Можно было выгнать нарушителей этики при первых жалобах. Это нужно было сделать. Это трагическая ошибка со стороны руководства школы, что это не было сделано сразу.

Ошибка директора, трагическая и имевшая тяжёлые последствия — прежде всего для ребят и девочек, ставших жертвами после того, как пожаловались первые, останется на его совести. Я считаю, что эта ошибка была прежде всего профессиональной — во всей этой истории нет никаких «сил» и «влияний» — выбирая между потерями для многих (те, кто не учился бы у выдающихся педагогов) и для немногих (кто стал жертвой), он выбрал неправильно. Перевешивает ли в моих глазах это то, что он сделал на протяжении тридцати лет для школы? Нет, не перевешивает. Но я не складываю «плюс» и «минус», чтобы получить «плюс». Так и будет выдающийся директор, совершивший, среди прочего, трагическую ошибку.

Сейчас я не преподаю в школе и мои дети в ней не учатся, но выпускником остаёшься навсегда. Мне хотелось бы помочь — и школе, и учителям, совершенно не виновным в этой истории, и директору, и, прежде всего, нынешним ученикам — потому что не должно быть новых жертв. Недостаточно выгнать виновников скандала, нужно позаботиться о том, чтобы больше такого не было.

1 сентября

Мария Степанова

(отсюда)

1) спать с детьми нельзя. нельзя. дети — понятие растяжимое; важно понимать, что они остаются детьми ещё долго после того, как перестают себя детьми считать (но продолжают, как свойственно детям, проверять на прочность границу между собой и взрослым миром — что даёт лёгкую возможность обвинять в происходящем именно их, по логике «сама хотела»).

2) спать с теми, кто от тебя зависит, нельзя (и неплохо иметь в виду, что именно в этой зависимости, быть может, для ребёнка главный соблазн: он пытается припасть к силе/власти/знанию, разделить её, попасть в коридор новых удивительных возможностей. спят не с учителем, спят с будущей жизнью — и разочарование опасно для всех участников процесса).

3) генерализации — это плохо. обобщения в жанре «все эти люди с хорошими лицами» ничем не отличаются от «все эти элитные школы», «все эти закрытые сообщества», «все эти 16 лет насилия». разбирать имеет смысл каждый конкретный кейс или их последовательность — и, как мне кажется, не в фейсбучной эхокамере, где никто ничего не слышит с первой ответной реплики. правильным жанром был бы журналистский текст, который вместо намеков и отсылок к другим намекам и другим ссылкам излагал бы факты и давал представление о том, что произошло. любая другая аранжировка приводит не к лайфньюсу, это бы полбеды, а к параду проекций, фантазий и обобщений, который длится в фб уже второй день.

2 сентября

Игорь Гулин

(отсюда)

счастливым образом, я не имею никакого отношения к 57-й школе, и мне вполне безразлично, сохранится она или закроется. однако за происходящими обсуждениями очень интересно наблюдать прежде всего как за своего рода антропологическим сдвигом внутри одного класса. кажется, что у нас на глазах сталкиваются две культуры. одна — культура свободы избранных, в которой интеллектуальная свобода прямо связана с сексуальной распущенностью и отказом от обывательской пуританской морали — и соответственно пренебрежением любыми последствиями для другого, обреченного на выживание, — так как это мачистская культура сильных, пусть и в интеллигентском изводе (культура, создавшаяся в противостоянии застойному пуританству и хмурости, а потом расцветшая в сумятице 90-х). вторая — культура внимания, аккуратности в отношениях, но одновременно — нормализации и ограничения, в смысле тщательного соблюдения всех границ, в котором любой эксцесс либо нормализуется, либо запрещается, а речь о желании любого участника находится почти под запретом, связь может производиться по определенным правилам (и само разворачивание этой культуры — также производится по отчасти импортированным канонам). не то чтобы мне одна была симпатичнее другой — скорее обе не нравятся. но завораживает само зрелище — как общество вытягивает себя из одной, родной для него, культуры в другую — необходимую ему, будто мучительно бреет коллективную бороду. если наблюдать за этим немного снаружи, кажется, что происходит какое-то важное историческое событие — последние дни секса. <…>

ps <…> в обсуждениях этих дней постоянно возникает образ показательных процессов 30-х, но на самом деле — если обращаться к советской истории — гораздо ближе происходящее к перековке, идеологической возгонке интеллигенции в 20-е (потому что процесс этот происходит в одних и тех же людях, почти все относятся к двум культурам разом).

и второе, связанное, — что все происходящее, конечно, очень политически заряжено. сексуальная неразборчивость и в советское, и в недавнее время еще и идет вместе с оппозиционностью, извиняется ею и романтизирует ее. сейчас — после поражения протестов — оппозиционность обессмыслилась, как бы оказалась скомпрометирована. и большая часть высвободившейся вокруг 12 года энергии и желания преобразования — перешла с уровня государства на уровень личного.

3 сентября

Александра Кнебекайзе

(отсюда)

Я очень не хотела ничего писать по поводу ситуации, сложившейся вокруг Пятьдесят седьмой школы. К сожалению, после последних событий такой возможности для себя я не вижу. Я работала в этой школе, в ней работал мой муж, в ней отучились с первого по одиннадцатый класс мои дети, я знаю многих учителей и выпускников, и я скажу, что знаю и думаю.

Начну с того, с чего все началось, — с секса с учениками. К сожалению, сомневаться в том, что он происходил, не приходится. До сегодняшнего дня мне были известны три случая (один из них закончился абортом, второй — рождением ребенка), не считая многочисленных и упорных слухов. <…>

В социальных сетях много вопросов. Почему это происходило многие годы, все всё знали и никто не возражал? Во-первых, естественно, знали не все и не всё. Происходящее затрагивало, в основном, определенные гуманитарные классы, и те, кто учился в других классах и параллелях, могли вообще с этими историями никак не соприкасаться, не говоря уже о том, что людям обычно не свойственно афишировать свою сексуальную жизнь.

Во-вторых — конечно, возражали. Происходящее внутри школы не всегда видно снаружи. Как я уже написала, одна из учительниц была уволена — как раз по настоянию тех узнавших, кому секс учителя и ученика не кажется нормальным положением вещей.

В-третьих, для того чтобы подать в суд или требовать увольнения, нужны доказательства. То есть как минимум — рассказ ученика или бывшего ученика о том, как он занимался сексом с учителем. Такой пересказ сам по себе может быть травматичным. Сохранить эту историю в тайне будет невозможно. Рассказавший тут же станет притчей во языцех в многотысячном и дружном сообществе «пятидесятисемитов», и совсем не все члены сообщества будут готовы его поддержать: разворачивающаяся история — очевидное тому подтверждение. Комментарии в духе «все выдумывают», «да знаем мы этих девочек — сами хороши», «подумаешь, раздвинула ноги, жива же — а теперь школе пропадать» совсем не редкость <…> Такая никому не нужная слава может сопровождать человека много лет. Знаю, что одна из девушек, чья «история с историком» не была тайной, спустя годы все еще чувствует на себе ее печать. Кто из родителей захочет проводить своего ребенка через такое? Да и через много лет не каждый взрослый решится об этом рассказать, хотя если бы разные взрослые люди, столкнувшиеся в школьные годы с сексуальными злоупотреблениями, выступили сейчас, возможно, и говорить больше было бы не о чем.

Кроме того, не все юноши и девушки, вступавшие в школьные годы в сексуальные отношения с учителями, чувствуют себя потерпевшими. Для кого-то это просто часть жизненного опыта. Некоторым требуются десятилетия, чтобы осознать, что что-то в этой истории было не так, для других она продолжает оставаться крутым и приятным воспоминанием. Все это вполне естественно, вопрос только в том, считаем ли мы допустимым такое поведение учителя?

Как мне кажется, основная причина произошедшего конфликта — в отсутствии в нашем обществе сейчас хоть каких-то общих норм сексуального поведения. И это не сетование, это факт. Среди учителей одной школы, среди родителей одного класса — весь спектр представлений о норме, от, условно говоря, домостроевских до «все спят со всеми». И каждый считает свою точку зрения само собой разумеющейся и единственно правильной. Я столкнулась с этим как родитель: когда стало известно, что учительница, которая учит наших детей, имеет неплатонический роман со старшеклассником, одни родители были возмущены и были готовы донести свое возмущение до администрации, другие же считали ситуацию не просто приемлемой, а даже милой. Пока носители разных норм не признают разногласия, пока не будет проговорено и записано, какое поведение учителя в школе считается нормой, а какое недопустимо, никакого понимания сторон не возникнет. <…>

Теперь о главном. О реакции на происходящее школьного сообщества — выпускников, учителей и родителей. Пятьдесят седьмая школа — удивительное место, в котором происходило и происходит много по-настоящему чудесного. Это чудесное связано, в первую очередь, с работающими в ней учителями и с особой свободной атмосферой. И атмосферу, и возможность учителям спокойно работать обеспечивает администрация. Естественно чувствовать к ней благодарность за это. Естественно чувствовать благодарность к школе. И я тоже ее чувствую (и писать о благодарности, должна сказать, гораздо приятнее, чем писать о происходящих гадостях).

Но совершенно неестественной мне кажется многократно озвученная позиция «Зачем вы говорите плохое про школу, в которой мне (моим детям) было так хорошо?» В школе много разного и помимо этих историй: есть хорошее, а есть не очень, к кому-то школа поворачивается самым теплым боком, а к кому-то — ледяным и вдобавок зубастым, кого-то гладит по головке, а кого-то выталкивает ногой под зад. Не желать этого видеть — обычная позиция благополучных по отношению к неблагополучным. Не самая достойная позиция, которой от людей, имеющих отношение к Пятьдесят седьмой школе, как-то не ожидаешь.

Речь идет о том, что некоторые дети в школе страдали, получали пожизненные травмы, а администрация закрывала на это глаза. Это неприятная правда для многих людей, знающих и помнящих о школе только хорошее, и ее трудно принять. Но правда открылась, прикрыть ее назад невозможно, и мне трудно понять тех взрослых людей, которые упорно пытаются закрывать на нее глаза, придумывая фантастические версии событий вроде рейдерского захвата школы или «все всё придумали, это заказ». <…>

Ситуация сложилась крайне болезненная для всех. Как она будет развиваться дальше, как и по каким правилам будет жить дальше школа, зависит прежде всего от школьного сообщества, от позиции каждого его члена. Конечно, если вашему ребенку хорошо в школе «здесь и сейчас», проще всего ничего не делать, считать, что пострадавшие дети сами виноваты, и кричать «зачем вы вскрыли гнойник, теперь и нас зальет». Но, как сказано в одной детской книжке, есть времена, когда надо сделать выбор между простым и правильным. Или, как сказано в другой, не совсем детской, есть время разбрасывать камни и время собирать камни. Если сосредоточить все свое внимание на сохранении в неизменном виде того, что есть, если не предпринимать неприятных, но необходимых действий, можно в один прекрасный момент обнаружить себя охраняющим восхитительную груду камней.

Александра Кнебекайзе — ник автора поста в Фейсбуке

3 сентября

Екатерина Шульман

(отсюда)

До чего мне все происходящее нравится, вы и представить себе не можете, дорогие товарищи читатели. Общество вырабатывает себе новые нормы, и все это в прямом эфире и с письменными свидетельствами (а исследователям прошлых веков приходилось анализировать обрывки дневников и писем да туманные зеркала художественной литературы). Прошлый раз такая веселуха была, когда вольные нравы XVIII века начала подъедать эпоха, которую позже назовут викторианской — хотя принцесса Виктория еще не родилась, и дело касалось всей Европы, а не только (и не особенно) Англии. Это, для тех, кто понимает, рубеж между «Pride and Prejudice» и «Mansfield Park». Потому что это ведь все об одном — и панамские бумажки, и олимпийские пробирочки, попытки спрятать фотографию, которую спрятать невозможно, и объявление мертвого живым, и флешмоб о насилии, и падающие от звука фейсбучной трубы стены, казавшиеся непроницаемыми. Вторая волна модернизации — она вся про это, про новые нравы, новые правила, новую прозрачность. В детских терминах «станет хуже — станет лучше» говорить об этом скучно, а вот наблюдать крайне интересно. Как будет выглядеть эта новая норма, мы не знаем, но ключевые понятия тут — горизонталь, сеть и транспарентность. Моральными регуляторами уходящей эпохи были честь (для корпораций) и стыд (для частной жизни). И то, и другое звучит красиво (действующий моральный регулятор всегда обладает, натурально, моральным авторитетом), но предполагает насилие (в действительном залоге) и молчание (в страдательном). Новая эпоха генерирует насилие нового рода — то, что пострадавшие — частные лица любят называть «партсобранием» или «травлей», а пострадавшие госинституции — «предательством»: принудительная публичность, аутинг, слив. Эх, писать бы обо всем об этом. Эволюция морали — это захватывающе. Прошу прощения, у кого слезы или, наоборот, фестиваль социального злорадства — как известно, ум не знает стыда, а исследовательский интерес никогда не спит и тянется своим скальпелем к интересному пациенту, отбивающемуся с криком «так я же еще не умер!» — Так мы еще и не приехали!

4 сентября

Ника Дундуа

(отсюда)

Я закончила школу год назад и, к своему несчастью, в последних классах знала все, о чем сейчас пишут и говорят, и многое из того, о чем говорить не станут. Для меня это никогда не было просто сплетнями, я знала наверняка. И самое страшное, что мне тогда не казалось это чем-то неправильным, мне просто было все равно, как было все равно ученикам, которые знали, учителям, которые говорят, что не знали, нам всем. Потому что на первом уроке в 9-м классе нам сказали и продолжали повторять, что мы особенные, лучше, умнее, чем все остальные, а значит, нам можно немножко больше. Нам давали понять, прямо или косвенно, что мы не совсем дети, а уже немножко взрослые.

И это работало — мы казались себе старше, чем были, людьми, ответственными за свои поступки, а поступки казались осознанным выбором. И самое страшное, что пока ты находишься внутри такой замкнутой и такой уверенной в своей правоте системы, посмотреть со стороны и понять, что и когда ты лично делаешь неправильно, просто невозможно. Я помню, как меня тошнило весь последний год в школе от всего вокруг и от себя в первую очередь, помню, как просто не хотелось выходить из дома, но понять, сформулировать, почему, не получалось. Теперь, кажется, понимаю. Я уверена, что таких, как я, меньшинство — у большой части выпускников нашей школы время, проведенное в ней, было светлым и прекрасным, — но все, о чем я говорю, было, и это будет продолжаться, пока школа не перестанет быть замкнутой в себе, неспособной меняться изнутри, признавать свои ошибки и говорить правду.

До слез обидно видеть, что разрушено уже очень много меньше чем за неделю. Не из-за одного человека и не из-за нескольких: так не бывает.

За редкими исключениями учителя и ученики 57-й всегда воспринимали ее — и воспринимают до сих пор — как лучшее место на Земле, где все особенные, лучше остальных, а что в школе происходит на самом деле, не имеет значения. Любая проблема кажется придуманной людьми извне, которые «у нас» никогда не учились. Мы же ничего не видели, ни о чем не слышали и слышать не хотим.

Я училась, видела и знала. И молчала три года подряд, потому что зачем же думать и говорить о плохом в таком хорошем месте.

5 сентября

Нюта Федермессер

(отсюда)

<…>

Как же я вижу происходящее в школе сегодня, когда я уже не учитель (57-й школы. — Ред.). <…>

1) Оценка происходившего в школе однозначна. Это преступление (я не прокурор и не хочу искать разницу между преступлением по Уголовному кодексу и моральным преступлением) со стороны виновных — пока конкретно названо только одно имя, но вполне возможно, что появятся и другие, и если администрация школы имела возможность пресечь происходившее много лет назад и не сделала этого — то это чудовищная ошибка.

Виноваты и все мы, учителя, родители, которые слышали, видели, догадывались, но ничего не делали или не смогли ничего сделать, чтобы происходящее прекратилось.

Простите нас. Все мы, взрослые, должны принести извинения пострадавшим, в том числе и по нашей вине, детям.

2) Я восхищаюсь и смелостью мальчиков и девочек, рассказавших правду о том, что происходило в нашей школе, и героизмом Оли Николаенко, которая смогла собрать информацию воедино и добиться того, что тайное стало явным. <…>

6) Я по-прежнему считаю, что были гораздо более эффективные возможности помочь школе очиститься от гнили, чем публикация Катей Кронгауз поста в Фейсбуке. Это ни на одну минуту не означает, что я за замалчивание того, что происходило. Но вместо Фейсбука можно было, например, связаться с известными и влиятельными родителями учеников 57-й. Результат в том, что касается пресечения происходившего, был бы быстрым и необратимым, а ущерб для школы — её учеников, учителей, выпускников, родителей — был бы намного меньше. Не было бы таких потоков грязи и лжи, льющихся на школу; омерзительных сюжетов на ТВ, статей в желтой прессе и многого другого. А сами жертвы были бы намного лучше защищены. Очень тяжело, что те дети, которые могли избежать этой травмы на психологическом уровне, теперь тоже нуждаются в помощи психологов, не спят ночью, не понимают, как теперь доверять школе… Хотя, конечно, я понимаю, что этот общественный резонанс вывел на свет и иные признания, которых не было в руках у Оли Николаенко.

Знаю, что со мной многие не согласны, однако моё мнение на этот счёт неизменно. Важно, как мне кажется, и то, что Оля Николаенко и Надежда Ароновна Шапиро (преподаватель 57-й школы. — Ред.) такой огласки, как я знаю, никогда не хотели.

И ещё вот что. Я сейчас чувствую себя очень плохо. Я не сплю, не ем, не плачу, не соображаю, не верю, не хочу читать, читаю, вижу жуткую правду и не хочу её видеть… и если так плохо мне, то каково же тем, кто, потратив столько сил и мужества на признание, теперь ещё и боится, что их сочтут лгунами и клеветниками… Давайте прекратим эту нелепую страусиную версию о рейдерском захвате и переделе собственности в центре Москвы. В 57-й школе происходило многое, и многое ещё произойдёт, но целебной может быть только правда.

Я хочу, чтобы я всегда могла с гордостью говорить, что работала в 57-й, что мои дети её окончили. Для этого сейчас нужно покаяние. И извинение перед жертвами, и поддержка всем, кто пострадал от насилия или неэтичного отношения, поддержка тем, кто пострадал от слома ориентиров и обрушившейся правды. Я всех очень обнимаю, как умею… очень…

5 сентября

Любовь Аркус

(отсюда)

То, что я сейчас напишу, — это обращение к активистам в борьбе против 57-й школы.

<…>

Надеюсь, что не должна объяснять очевидные вещи: учителя, перешедшие границы с ученицами (учениками), не имеют права работать в школе. Администрация, вольно или невольно допустившая такие нравы в школе, — должна подать в отставку.

Это очевидно, и я не об этом.

Я об энтузиазме.

О невиданном энтузиазме, с которым фэйсбучное сообщество, уже прямо-таки с пеной у рта, продолжает требовать продолжения банкета.

Я о жажде крови. Жажде все больших разоблачений. И... все больших подробностей...

Лев повержен, но мы еще не готовы остановиться, нам нужны еще подробности, и нам нужно еще, еще, еще — его пинать!

Под «львом», если что, я разумею не учителя, позволившего себе эти безобразия, а — насколько я понимаю — вполне сложившийся культурный миф, место силы, каковым была — и, боюсь, уже никогда не будет — эта школа.

Очищение от скверны — одно.

Утопление в океанах дерьма — несколько другое.

Медийные люди, публичные интеллектуалы — это ведь была ваша школа, ваша альма матер. А если не ваша — то ваших друзей. А если не ваших друзей, то детей ваших друзей или их друзей. В мире, где сейчас все НЕ ВАШЕ, в мире, где сейчас все ПРОТИВ ВАС, зачем же вы с таким упоением, наслаждением, сладострастием втаптываете в грязь не только все плохое, что там расцвело, но и все хорошее? Каждый третий из вас или даже каждый второй пишет, что всем лучшим в себе вы обязаны этой школе, НО...

Да не бывает никаких «НО» в таких случаях. Используйте ФБ для того, чтобы самоорганизоваться, создать группу помощи и поддержки — детям, незамаранным ни в чем учителям, родителям. Неужели, чтобы помочь ей в этот трудный час, нужно обязательно длить и длить эту китайскую культурную революцию...

Очень страшно. От вашего энтузиазма, от вашего сладострастия, от вашей жажды подробностей.

Интересных, заметьте, подробностей. Смаковать историю про то, как учитель шлепал кого по какому оголенному месту, — это, конечно, совсем не то же самое, что другие (не менее страшные) истории — подробности которых совсем не такие интересненькие!

Не правда ли, совсем не так интересно про то, как паллиативных больных вышвыривают без обезболивания из больниц? Не так интересно. Как психиатрическим бабушкам, если у их детей нет совести, одна дорога — живьем в крематорий, потому что даже в ПНИ их не возьмут. Как детей с аутизмом превращают в инвалидов, ежедневно, ежечасно, во всех уголках нашей родины. Не так интересно. Прочитав на сайте «Такие дела» очередную такую историю, вы напишете «какой ужас», «страшно читать» и углубитесь дальше в ленту. Когда я писала про человека с аутизмом Андрея Дружинина, про невиданное преступление, совершенное с ним с помощью врачей, интерната, государственных институтов, — где была ваша ЖАЖДА РАСПРАВЫ? Почему вы не спрашивали «все больше подробностей»? Почему не требовали к ответу поименно всех соучастников и не призывали людей со схожими судьбами делать свои признания?

Желаю родителям, ученикам и учителям этой школы, ни в чем не замаранным, которым неизвестно за что прилетело, душевных сил.

Понравился материал? Помоги сайту!