Глеб Павловский: «На сцене президентских выборов будет парад с обстрелами и захватом чего-нибудь»

— Начнем с недавнего. Вчерашнее послание президента Совету Федерации в основном характеризуют как «умиротворяющее». С чем, по-вашему, связана нарочитая нейтральность речи президента?

— В послании нет ничего из того, чего с ужасом ждали, и оно воспринимается как успокаивающее, седативное. Но потому это не послание о состоянии страны. Когда президент не хочет обострять ситуацию, он не обращается к стране, иначе вышла бы экстремальная речь. Путин временно не хочет идти за популистским трендом экспансии, который он сам и задал. И тогда он выступает с «посланием спичрайтера». Вдруг вспоминает про аграрный экспортный потенциал, хотя этой теме уже, наверное, лет 10. Еще я, кажется, в 2010 году советовал использовать в пропаганде то, что Россия — опять аграрный экспортер, но тогда в Кремле побоялись. Или посвящает много места высокотехнологичному сектору. Это хорошо, если не забывать, что цифровая экономика и коммуникации пять лет находятся в зоне государственных бомбардировок. Им надо было только не мешать. А теперь действительно нужны большие бюджеты на стимуляцию израненного.

Путин ищет темы, которые не будут резать по живому, не будут раскалывать, — и оказывается, что ему надо уклоняться почти от всего. Ведь в политике нет значимых неконфликтных тем, и это нормально, страна политизируется. Но тогда «о чем сегодня молчим»?

— Нужно было как-то успокоить элиты на фоне «коррупционных шоу»?

— Да, послание должно было снизить градус их политизации. Политизируются ведь именно элиты — через репрессивные инъекции и вопли платных активистов. Но кому Путин дает установку успокоиться? Тем, кто провоцирует, или тем, кого уже спровоцировали? В любом случае президент не дал ни одной прямой политической директивы, после которой нужно было бы менять курс. В послании разбросана масса намеков без адресата, которому это направлено. Сегодня в блок-схеме власти убиты все промежуточные управленческие звенья, за все отвечает лично Путин. Как ему быть? Вот он и пытается дискурсивно, лишь меняя набор терминов и тембр своих фраз, откорректировать политику России. Это очень слабое воздействие. Зато охраняется компетенция верховной инстанции там, где пора дать место решать другим.

Путин ищет темы, которые не будут резать по живому, не будут раскалывать, — и оказывается, что ему надо уклоняться почти от всего.

— По уровню ажиотажа дело Улюкаева — главное событие нынешнего политического сезона. Как вы интерпретируете этот арест?

— Мы бесконечно обсуждаем неполитические события как политические знаки. Еще печальнее: мы обсуждаем как раз те картинки, которые нам хотят всучить на монопольном рынке продавца. И мы не смеем их не купить — глотаем их или жуем, уж кто как может. Ведь в чем дело Улюкаева? Обратите внимание: оно с самого начала готовилось как театральная премьера, о чем совершенно недвусмысленно сообщил президент через своего пресс-секретаря. Подготовка шла по правилам театра: заранее продумывали сценографию, мизансцены, реакцию критиков. Обсуждая такие штуки, мы на самом деле не обсуждаем ничего политического. Такие дискуссии — рабские дискуссии. В них нет содержания, одни пересуды о жизни хозяев.
— Мы, как всегда, надеемся, что это разъяснит нам что-то о внутреннем устройстве Кремля.

— Нам разъясняют только то, что хотели разъяснить. Сидя в театре, вы не узнаете о его закулисной жизни. Сценаристы Кремля не выходят на сцену. Здесь нет и общественного интереса, раз нет публичной политики. Дело построено по тому же принципу, что и политические телепередачи: вот окошко, в которое можешь смотреть, но в котором ничего нельзя изменить.

Зато можно обсуждать технику, как это сделано. Как президент, верховный главнокомандующий страны, в течение полугода или года зачем-то читал прослушки телефонных переговоров своего министра, но при этом не увольнял. Одно это убивает доверие к делу, сколько бы взяток ни брал Улюкаев. Эта ловушка, выстроенная по театральным правилам, делает всю историю ничтожной в правовом смысле. Мы обсуждаем, что делал Улюкаев в «Роснефти», хотя само значение этой компании преувеличено до абсурда. «Роснефть» сегодня — это просто государственный супер-«ЮКОС».

Верховный главнокомандующий страны в течение полугода зачем-то читал прослушки телефонных переговоров своего министра, но при этом не увольнял. Одно это убивает доверие к делу Улюкаева.

— «Театр эскалаций» остается для вас главной политической метафорой происходящего?

— Только по уровню опасности. «Театр» — это технический термин. При том что система находится на пороге подготовки, видимо, к последнему для себя бою. Театральность выражает назойливое и разрушительное для государственного управления желание Кремля демонстрировать величие. Уничтожив представительную власть, эти люди хотят презентовать «успехи» и сами наслаждаются ими. Они показывают все это сами себе, поэтому их презентации так небрежны. Но главное — нарастание упоения, наслаждения собой. Они видят себя главными бенефициарами хаотического состояния мира. Но мировой порядок сегодня, скорее, нуждается во вкладчиках, а как раз здесь Кремлю нечего предложить. Забавно смотреть, как эксперты обсуждают, чего Россия должна потребовать от новой американской администрации. А что Россия может ей дать?

Нет, начинаются фантазии о прилегающих землях. В документе СВОПа (Совета по внешней и оборонной политике. — Ред.) «рекомендуется особо обратить внимание на страны, принадлежавшие к Российской империи». Известно, что могла дать им тогда Российская империя, но что можете вы? Что Россия может предложить Финляндии или хотя бы Казахстану? Что-то такое, чего не может предложить Китай? Описание мира через призму фантазий — хорошо известный в мировой политике путь к саморазрушению. А в случае России он ведет еще и к превращению страны в объект преувеличенной ненависти.

— Как поворот в сторону правого популизма в мировой политике меняет положение Путина на внешней арене? Он ведь одним из первых уловил этот тренд, когда начал править «от лица народа» после крымских событий.

— Тот, кто был первым, не обязательно станет хозяином тренда. Путин был хорош, пока мировой мейнстрим определял либеральный истеблишмент. Если же мейнстрим у Трампа, то Путин — лишнее звено. Хорошо быть крутым популистом среди веганов, но что делать, когда вокруг одни мачо, а ты уже не можешь так легко раздавать деньги? Это как в нашей украинской политике, где остались только маленькие хищные группы и всем им очень нужны деньги. Показателен президент Филиппин, который льнет к нам со стонами любви, но понятно, что ему нужны только кредиты. Трамп — это возможное окно для быстрой расшивки нашей политики, которая завязла в болоте. Популизм как тренд — это возможность быстро разменять что-то на что-то. Надо бы выйти из украинской истории, но нам не дадут легко это сделать. Играть между ЕС и США нечем, потому что мы и с Европой рассорились, Азия готова только использовать нас. Если мы вместе с Марией Захаровой продолжим хохотать над Вселенной да плевать нациям в лицо, с нами вряд ли захотят договариваться. Европейский истеблишмент никуда не уйдет, его держат на плаву старая культура и система хорошо управляемых экономик. Он не поддастся ни Путину, ни Трампу.

Уничтожив представительную власть, эти люди хотят презентовать «успехи» и сами наслаждаются ими. Они видят себя главными бенефициарами хаотического состояния мира.

— Так, значит, победа Трампа — не такой уж триумф для Кремля?

— У кремлевских давно не было такого счастья, как после победы Трампа. Этим беднягам она кажется их заслугой, что выдает предельную степень неадекватности. Потому что кем бы ни был Трамп, он — лидер самой сильной экономики и армии мира. Он не будет идти за нами, он пойдет по нам. Такие люди, как Трамп, очень легко отворачиваются, как только вы перестали быть нужными. Россия была нужна ему как символический неликвид, чтобы выиграть избирательную кампанию. Трамп вел игру против всего истеблишмента D.C. Нужен был какой-то символ, который маркирует его как врага всего Вашингтона, но при этом безразличен избирателю, не раскалывает его. Россия американскому избирателю абсолютно безразлична, зато он хорошо знал, что это — пустая консервная коробка на хвосте Вашингтона. Трамп дразнил демократов Россией на радость своему избирателю. Но если Кремль, забыв об осторожности, начнет без конца напоминать о себе, он опять превратится в удобную мировую мишень. Россия станет тем же, чем была в американской кампании, только теперь уже для всех, включая популистов. Это очень опасное положение. Оно изолирует нас даже от тех немногих друзей и союзников, которые еще остались.

— То есть чем больше вокруг влиятельных популистов, тем слабее на их фоне выглядит Путин.

— Просто Путин в группе таких, как он. Теперь каждый может выбирать себе более симпатичного ему популиста. А Путина очень легко «разводить», играя на его фобиях. Тем более что и Трамп имеет достаточное количество иррациональных свойств, от которых вряд ли откажется. Не один Путин будет играть на этой клавиатуре. Сегодня мировой клуб популистов сильно расширился — это очень плохо для качества мировой политики, но наиболее опасно для слабого популиста.

— Давайте вернемся к внутренней политике. Даже если арест Улюкаева — отдельно взятый хорошо срежиссированный спектакль, за последнее время мы видели целый поток уголовных дел в отношении губернаторов, высокопоставленных работников силовых структур и так далее. Происходит ужесточение правил игры?

— Начнем с того, что сравнивать с временами до 2012 года бессмысленно. Третье президентство Путина — это нарушение им его собственных правил. Он ломал те ожидания, которые сам же сформировал. Это началось еще с лета 2012 года. Начался процесс Pussy Riot, был принят «закон Димы Яковлева», а такое было невозможной вещью до этого. Тогда же была первая попытка запустить антикоррупционный театр — дело Сердюкова. Но быстро стало ясно, что нельзя выбрать мишенью кого угодно. Образ вороватости втягивает всю верхушку целиком, тогда Путин еще не был к этому готов. Дальше — хуже. Принципиальное изменение по сравнению с 2012 годом, особенно после истории с сбитым «Боингом», — это появление комплексной медиамашины, ориентированной уже на глобальную аудиторию. Появилась цель выйти с внутренними делами на глобальный уровень. В Кремле стали бороться за глобальные аудитории. Они включили все доступные клавиши: Russia Today, соцсети, аффилированные клиенты в западных партиях разной степени сволочизма. Это испытание стратегической машины, которая уже не могла остаться внутренней. Экономику принесли в жертву построению глобального мегавлияния. Антикоррупционные дела — одна из контент-программ машины, борющейся за внутреннее большинство. Монтаж будет продолжаться, но проблема, насколько я понимаю, с контентом.

Путин был хорош, пока мировой мейнстрим определял либеральный истеблишмент. Если же мейнстрим у Трампа, то Путин — лишнее звено.

— С запросом на этот контент проблем по-прежнему нет?

— Запрос удовлетворяется сказками о чудесах. Зрителю рассказывают о том, что был подвиг. Он в подробности не лезет — был так был. Система долго выбирала, какую коррупционную котлету швырнуть в народный рот. Видно, что подбирали кого не жальче — и Улюкаев оказался меньше необходим. Арест — вот вам и подвиг. Потребуется еще — будет еще. На самом деле все жертвы для власти — мнимые, ведь их частные интересы не признаются. Система строится на том, что интересы есть только у нее в целом и у тех, кто ей управляет. А таких вещей, как групповые, социальные или, упаси господи, моральные интересы, не существует. Поэтому на сцене, которую монтируют сейчас для будущих президентских выборов, будут одна тщательно отобранная драма и один искусственный конфликт. Тогда как Россия представляет собой мешок, набитый конфликтами, но их страшно впустить в политику. Наружу выводят подмостки для большой драматической постановки, и я абсолютно уверен, что на этой сцене будут и внешние, мировые площадки.

— У вас есть предположения насчет будущей фабулы?

— Сценария еще явно нет. А когда он появится, внутри истеблишмента уже будет такая степень напряжения, что его будет трудно реализовать. Я думаю, идея в том, чтобы на большой сцене юбилея революции поставить свой президентский спектакль, как ставили в Петрограде в 1918 году прямо на Дворцовой площади. И тут проблема в том, что делать с революцией, как ее трактовать. Раньше можно было переключиться от Октября большевиков к Февралю, но теперь так нельзя. Ни к проклятым либералам, ни к большевикам ходу нет. Будет массивный фьюжн, похожий на смесь закрытия Олимпиады с занятием Крыма. Парад с обстрелами и захватом чего-нибудь и с арестами тех, кого не жаль.

— Трудно представить себе что-то в такой же степени эффектное.

— Трудно. Политическая задача сегодня в том, чтобы охватить группу населения, которую затем объявить решающей. У нас любят говорить о «большинстве», но сентябрьские выборы показали, что «крымское» большинство плохо идет даже голосовать, а на что-то большее не пойдет тем более. Оно не то что воевать, но и в массовке участвовать не готово. Большинство сегодня изображают группы артистов, состоящие из байкеров, казаков и телевизионных экспертов. Все это явные меньшинства. Никакого большинства нет. И чем меньше большинства, тем важнее эти активисты, изображающие, что оно есть. Текущий политический момент в том, что власть пытается сбавить градус агрессии в стране, потому что стало трудно ей управлять. Но ей важнее посадить Улюкаева, чем успокоить страну, послав сигналы о том, что они в безопасности. Даже правительство не в безопасности и не управляет, а просто ждет, чем все кончится.

Российский режим похож на античность: это мир мифов. Как греки, которые рассуждали о математике, могли верить в Зевса? Так же, как мы сейчас верим в рейтинг Путина.

— Технократы в администрации президента, Кириенко и Вайно, нужны для того, чтобы в этих условиях создавать видимость порядка?

— В администрации сейчас идет реорганизация, похожая на подготовку дома к капремонту: стаскивают в одну сторону сейфы, в другую — стулья, в третью — фикусы. Это не имеет отношения к реальной схеме управления Россией. Технократы Кремля заняты подготовкой плана по размещению фикусов, следственные технократы — планом посадок.

— А страной в это время коллективно управляют «Роснефть», ФСБ и Совет безопасности?

— Не коллективно. Каждый в отдельности, страной в целом — никто. Каждый имеет зону контроля в зависимости от аппаратных компетенций. Но все это пестрая, фрагментарная система. Даже Дума что-то имеет: она не является парламентом, не является представительной властью, не является властью вообще, но ведь она принимает законы. И часть из них будет связана с построением штрафоотжимательной машины для населения. Она должна заменить бюджету нефть.

— Та самая новая экономическая модель.

— Скорее, новая фискальная модель. Запитка схемы идет тем же способом, что и раньше. Вы не можете перевести недостроенное государство на доход от налогов, лишив граждан предпринимательской активности и безопасности, а институт частной собственности загнав в подполье. Они не могут вам дать налоговую базу, это просто компенсационные решения. В богатых регионах, как Москва, принцип простой: какие-то деньги вы от нас спрятали? Ничего — будем брать с вас по 200 рублей за стоянку. Это возможно, пока есть масса скрытых доходов, о которых граждане не докладывают.

Что это за сильная рука и что она чешет? Она что-то импортозаместила? Она куда-то повела расколотый народ Украины? Взгляните на несчастный Донбасс — и увидите действия «сильной руки».

— Что может предпринять система, чтобы снизить напряжение и повысить управляемость?

— В системе растет давление, она слабеет. Можно представить себе разные эволюционные сценарии. Один вариант — сбавить давление через себя же саму, через формально конституционные полуавторитарные структуры. Например, те же выборы — можно открыть клапаны хотя бы на муниципальном уровне? Нет, и этого она сделать не может, мешает иррациональный страх выборов. Власть, которая появляется из некого стечения обстоятельств, запоминает его навсегда и после страшно боится его возвращения. Советская власть боролась совсем не с тем, от чего погибла, а с подпольными антисоветскими организациями, которых было ничтожное число, — потому что сама возникла из подполья. Нынешняя власть возникла из выборов — популистcки модерированных, но открытых. Вот она их и боится, обстраивая бесконечными запретами, фильтрами и блоками. Но они есть, и возможности вывести интересы групп на сцену выборов тоже есть.

Второй вариант — запустить лихорадочную экономическую активность. Создать в каких-то отраслях бум развития средних предприятий, освободить от налогов, обеспечить систему кредитов. Здесь сразу встает вопрос: а кто это будет контролировать? А если что-то пойдет не так? Страховкой нашей власти кажется «понятный человек». Если в проекте нет «понятного человека», то считается, что это — нечто опасное. При этом сам «понятный человек» может абсолютно ничего не понимать. Ближайший пример — назначение губернатором Калининграда Евгения Зиничева из ФСБ. Человек искренне говорил о том, что ничего не смыслит в управлении, что ему это противно. Он долго мучился, а к нему повалили с предложениями каких-то коммерческих проектов, откатов, и он пришел в ужас, во всем видя провокацию. Его пожалели, сняли. Так и с Навальным: один раз решив, что он — «понятный человек», Кремль за него держится. Потеряв его, система боится вообще перестать понимать, что происходит. При этом я уверен, что у Навального нет никаких скрытых сделок с Кремлем.

Мы находимся в том переходном времени, когда возникла возможность политического действия. Тот, кто первый выйдет на это публичное поле, сильно рискует, но может занять на нем место. Вот Кремль торопится быть первым. Встает вопрос: чьи интересы он может представлять? За 20 лет этот вопрос так и не был решен. Можно бесконечно рассуждать о святом князе Владимире, а интересы-то чьи? Если система не ответит на этот вопрос, ее при уходе Путина просто сдует. В какой-то степени они это понимают. Нужна коалиция интересов, а не телевизионное подавляющее большинство. Это будет трудный и опасный переход, и он уже начался.

Думаю, идея в том, чтобы на большой сцене юбилея революции поставить свой президентский спектакль, как ставили в Петрограде в 1918 году прямо на Дворцовой площади. Массивный фьюжн, похожий на смесь закрытия Олимпиады с занятием Крыма.

— Чтобы ответить на этот вопрос, нужно понять, чьи интересы в принципе можно представлять в режиме спецопераций, как в случае с «Роснефтью».

— Да, техника спецопераций тут помеха. Спецоперация не должна быть понята другими — когда ее раскусили, дело провалено. Ничто непонятное не соберет вокруг себя широкой коалиции. Посадили Улюкаева, и рейтинг вырос на 3%, ура. А дальше-то что? Куда вы эти 3% подошьете? Вырос на эти 3% ВВП или эти 3% пойдут добровольцами в Сирию? Нет, просто самонаслаждение власти. Смотрю, радуюсь и показываю через экран: «Ша, ребята, не рыпаться — у меня 90%!». Эта прежняя схема мифа перестает приносить какой-то результат, кроме текущей щекотки.

Российский режим в определенной степени похож на античность: это мир мифов. Как взрослые люди — греки, которые рассуждали о математике, могли верить в Зевса? Так же, как мы сейчас верим в рейтинг Путина. Есть мифологическая связка: рейтинг и выборы. Нельзя отказаться ни от того, ни от другого. Есть выборы, на которых демонстрируется, что альтернативы нет, а между ними — рейтинг, он же мифические «выборы», которые показывают, что ее и не будет. Народ не имеет к этому отношения, такова структура мифа. В нее легко втягиваешься, но потом она перестает работать. Достаточно ставить вопросы, перпендикулярные мифу. Только сумасшедший может утверждать, что нет кандидатов в президенты. В стране нет министров, нет губернаторов, нет управленцев общенационального уровня? Даже Сечин, Белых или Кириенко могли бы руководить не хуже Путина. По самому короткому списку с полсотни кандидатов найдется сразу. То, что нет альтернативного Путину лидера, — сказка деполитизированного мира.

— Считается, что есть запрос на «сильную руку», место которой занял Путин.

— Это уже не миф, а пропаганда. Что это за сильная рука и что она чешет? Она что-то импортозаместила? Она куда-то повела расколотый народ Украины? Взгляните на несчастный Донбасс — и увидите действия «сильной руки». Хватит обсуждать небывальщину. Путин действительно небесталанный лидер, но у него проблема: он выполнил свою программу, ее возможную часть, целиком. Он сделал все, что мог, и теперь придумывает, что бы сделать еще. И если он будет у власти еще 20 лет, он станет придумывать дальше, пока будут материальные ресурсы.

То, что нет альтернативного Путину лидера, — сказка деполитизированного мира. Даже Сечин, Белых или Кириенко могли бы руководить не хуже Путина. C полсотни кандидатов найдется сразу.

— В чем же заключалась программа, которую он выполнял все это время?

— Минимальный казначейский и полицейский порядок в стране. Восстановление доверия населения к государственности, правда, на очень низком уровне. Кавказ. База власти — деполитизация при «бонапартистском» маневрировании между элитами и населением. Деполитизация была основой всего, консенсусом населения и всех сил, входивших в команду 2000 года. Деполитизация страны означала удаление конфликтов из паблика. У вас с кем-то конфликт? Извольте к нам в приемную, договариваться. Путин был модератором несчетного количества таких сделок, пока ему не надоело. Это удобно для ряда вещей, но уперлось в стену растущей сложности. Страна стала слишком сложна, сложны и конфликты. Мы что, вечно решаем, какие правильные интересы и какие неправильные? Или же выпустим взрослых людей судиться друг с другом? Ответ на этот вопрос предрешен удалением независимых партий и политических сил с публичной арены. А дальше все затягивалось. Разрушил этот консенсус сам Путин — «рокировкой», а затем Крымом, создавая в стране атмосферу боя за мобилизованное большинство и поиска виртуальных врагов.

Этот год, я думаю, ставит вопрос о задачах политического момента. Мы явно вышли из прежней игры в «государство вне политики». А значит, мы опять находимся в политическом времени. Идет процесс размерзания, политизации мира непризнанных интересов. В их числе — новые субъекты, которых мы просто не знаем. Мы не знаем даже Сечина в качестве политического субъекта: пока он — латентный игрок, лицо, нарисованное на мешке с долларами. Но все они неизбежно выйдут на поверхность. И первый вопрос, который возникает в этой связи: где повестка следующего президентства? Весь следующий год мы обязаны спорить вокруг нее, а не вокруг Путина. Споров не видно, при том что их никто не запрещает. Значит, вопрос к обществу. Политики не решаются выходить на сцену переходного периода. Они рассуждают так: вот Путин уйдет — тогда и начнется переходный период. Но это явная ошибка — поезд уже сдвинулся, надо понять, куда мы едем.

Я ожидал, что это понимание придет раньше, в районе сентябрьских выборов. Это случилось бы, если бы в Думе появились одна-две новые фракции, но этого не произошло. Значит, процесс пойдет другим путем. Кто именно первым выйдет на сцену перехода и, не будучи уничтожен, ее захватит — я не знаю. Но мы входим в период, когда неизбежно придется не только определять политические «право» и «лево», которые здесь пока мало что значат, но и уточнять язык, на котором мы говорим.

Мы нуждаемся в открытой политике. И в 2017 году мы неизбежно в нее провалимся с головой.

— Политическое поле выжигалось все эти годы, а теперь…

— А теперь на него вывалит толпа уцелевших политических уродов с ожогами, в которых мы превратились за это время. То, как ведутся споры, не позволяет найти сторону, которой можно довериться. Есть сообщества граждан — их не удалось полностью уничтожить, потому что те не слишком настырно лезли в политику, за исключением правозащитных организаций. Но сможет ли гражданское общество действовать как представители нации — я не знаю. На прошедшем Общероссийском гражданском форуме впервые было признано, что гражданское общество — не список НКО и не гетто для горстки благотворителей и экологов. Теперь ясно, что гражданское общество тождественно политической нации. Оно целиком состоит из сообществ. Россия целиком состоит из меньшинств, которые начнут объединяться в коалиции по интересам. Поэтому будут конфликты разной степени интенсивности, не обязательно с властью.

— «Постпутинский» период наступит еще при нынешнем президенте?

— Да, он уже идет. Поэтому так трудно политически и исторически определить свое местоположение. «Постпутинский» период выражается ростом неопределенности. Даже Путин пытается найти себе в нем место. Политизация за год зашла достаточно далеко. Она имеет много неодинаково приятных лиц. Кадыров, который говорит, что ему не нравится бюджет Чечни, — это нормальная политическая ситуация. Так мог бы выступить любой другой губернатор. Ситуация вокруг убийства Немцова, которое пытаются запереть в оболочке запутанных историй, сыграла свою роль. Безумства прежней Думы очень помогли самоопределению многих людей — ведь есть предел того, что человек готов терпеть. Но проблема в том, что сейчас у нас нет ясных политических задач на следующие три-пять лет. Кудрин обещает сделать программу развития и повергнуть ее к ногам президента, но это не утешает: стратегия делается непубличным образом. Мы остаемся в аппаратном царстве, а нуждаемся в открытой политике. И в 2017 году мы неизбежно в нее провалимся с головой.

Понравился материал? Помоги сайту!