Дневник об уходящей из-под ног почве. Берлин. Записи 4—7 марта

Вчера выступал в Берлине, о тоталитарности и свободе. Разговоры после выступления.

В.К. говорит мне: «Кстати, я начал писать книгу о беженцах, не успел дописать — а они куда-то делись! Их нет теперь ни в школе, ни в нашей деревне».

Каминер говорит мне: «Все же я слышал в твоих словах какую-то грусть. Но ведь это же хорошо, это же пробуждение политического, люди хотят представительства, это же интересно!» Он смотрит на мир с доброжелательной, мягкой иронией, никакого страха перед будущим у него нет, только любопытство. Его зовут на все круглые столы, с ним берут интервью непрерывно, он — главный в Германии «представитель» даже не русских, а скорее «русского». То есть он и есть «немецкий русский мир». Диджей и поп-писатель, книги которого лежат в каждой лавке, телеведущий, колумнист — он очень умный человек с тонким чувством жизни. Конечно, он «либерал». Он смотрит на появление AfD («Альтернатива для Германии», правоконсервативная партия. — Ред.) как на тот самый случай: «новое корректирует старое».

Так смотрят и многие немцы. Если либеральная демократия, как нас учили, — это наиболее гибкая система, приспособленная для ответа на «вызовы будущего», — то вот он, этот самый вызов. Не шуточный вызов, не «учебная тревога», а реальная опасность. Она должна быть обдумана, обсуждена всеми, никто не должен быть подвергнут дискриминации или «политике исключения» — и все должны в результате оказаться в пространстве сотрудничества.

Но Э. говорит: «А у меня такое ощущение, что вся эта антииммигрантская риторика и вообще AfD — это как будто у меня из-под ног ковер медленно тянут».

Сложный момент: «народные политики», поднявшиеся за счет соцсетей, нарастившие мускул в сетевой полемике, вслед за Берлускони — крестным отцом европейского популизма — никогда не соглашаются с тем, что они «правые», тем более «ультраправые». Они говорят «от нужд народа».

Но и, действительно, «правые» «ультраправые», «популисты» — неточные слова для обозначения того, что вышло на мировую политическую сцену. Как часто бывает в эпохи турбулентности, словарь не поспевает, машинально используются слова «старого языка». Кроме того, влияет то, что аудитория быстро подхватывает «мемы» и емкие, удобные названия, которыми можно обозначить новый феномен. Еще и левые резко реагируют на некоторые темы и быстро наклеивают новому «политические ярлыки».

* * *

Но сейчас надо быть строгими к себе. От лица какого «мы» мы даем оценку происходящему? С позиции «дистанцированной экспертности»? Глядя на этот вызов как бы «глазами Бога»? Но это возможно в тихие времена, а не когда ковер тащат из-под ног. И можем ли мы говорить от лица универсальной политической философии либерализма? Можем, да. Мы можем сказать себе: вот мы, русские, выросшие на борьбе с советским авторитаризмом, претендуем на то, чтобы говорить на том же языке и от лица той же политической традиции, что и умные люди европейского политического центра.

Но чем больше я думаю об этом «мы», тем слабее мне видятся основания для такой идентификации. В реальности «мы» — это интеллектуалы-неудачники из одной из восточноевропейских стран (России), провалившие шанс на транзит от советского к несоветскому. Ведь наш опыт, от лица которого мы только и можем говорить, — это вовсе не опыт утверждения универсальных оснований Запада «от Канта до Ролза». Мы не смогли в постсоветский период создать ни разделение властей, ни систему партийно-политического представительства, ни систему, поддерживающую гарантии независимости общественных медиа, ни суд, отделенный от внеправовых мотиваций. И что мы можем сказать о том вызове, с которым сталкиваются старые демократии? Мы машинально видим сходство между Берлускони и Путиным, между Путиным и Трампом. Мы машинально видим нечто общее между путинизмом и новым европейским популизмом. Но такие сравнения уместны для них, для тех, кто чувствует себя «мы» старых демократий. А для нас — неудачников транзита — в чем смысл этого сравнения?

* * *

Мне сейчас кажется, что мы — в Восточной Европе — должны перестать делать вид, что тоже прочли Монтескье и Хайека. И если в качестве мысленного эксперимента все сторонники «европейского пути России» произведут это «вычеркивание из оперативной памяти», то сразу встанет вопрос: если отвлечься от «политических названий», устоявшегося политического словаря, то каковы же основания жизни, которые нам дороги? Три вещи. Одна — способность «видеть себя глазами Другого». Другая — нежелание, чтобы мое «тело» было включено в какую-то возбужденную коллективность. Третья — чуткость к тем формам речи и тому социальному поведению, которые открывают путь к насилию. Все это как раз те «ценности», которые добыты нами из собственных исторических недр, они не импортированы. От них можно протянуть какие-то линии к европейскому опыту. Но это надо сделать заново.

* * *

Русскоязычные в AfD для немецкой политики — это одна проблема. А для нас — совсем другая. Для Германии это всего лишь проблема давления справа на ХДС, вопрос корректировки внутренней политики. А вот для нас, в Восточной Европе, ужасной кажется «ресоветизация» русскоязычных Германии.

Ведь долгое время — больше двадцати лет — те, кто по разным визам уехал из государств бывшего СССР, то есть составлял сознательную постимперскую эмиграцию, были примером того, что «русские» вовсе не являются каким-то неодолимо архаическим народом, замкнутым в своем странном мире. И если русские в Прибалтике оставались сильно советизированы весь этот период транзита, то переселенцы — не только этнические немцы, но и евреи, и те, кто кое-как нашел в дальней родне основания считать себя «немцем», и политические беженцы, и трудовые мигранты, а затем уже их дети и даже внуки — числом поначалу в 600 000 (по официальной статистике), а теперь уже в 3 миллиона — были примером русских, хорошо интегрированных в общество с другой нормативной базой.

Я был два дня назад на политической дискуссии русскоговорящих в Берлине, там было человек сорок: депутаты от социал-демократов, ХДС, «зеленых», были родительские организации, были те, кто работает с Россотрудничеством, и те, кто никогда не работал с Москвой. И там были очень активные люди из AfD.

Я слушал их — и независимо от того, что они говорили про «исламизацию», про то, что «мы — христианская цивилизация», про то, что 200 млрд, полученных правительством Меркель на дополнительном налоге, потрачены не туда и т.д., я видел только стиль, напор, строй речи. И было видно, что стилистически это «советизация». И вот это — большое горе.

Потому что хотелось бы, конечно, видеть, что хотя бы за пределами РФ сохраняются большие контингенты русскоговорящих и читающих по-русски, которых не заворачивает по второму разу даже не к содержанию конкретной идеологии, а к этому возбужденному коллективизму, к неспособности посмотреть на себя глазами Другого, к готовности идти на действия, которые ведут к сегрегации, к быстрому производству в языке повседневности четких социальных стратификаций, обозначающих «правильные» и «неправильные» группы общества.

Читайте предыдущий выпуск «Дневника Морозова». Записи 20—26 февраля

Понравился материал? Помоги сайту!