Деполитизация: как нас отлучали от политики

Автор этого текста Александр Замятин — муниципальный депутат района Зюзино.

Завести разговор о политике — это лучший способ испортить вечеринку. Высказывая политические предпочтения на работе или в семейном застолье, вы рискуете возбудить взаимное отторжение среди собеседников. Мы смущаемся даже от упоминания фамилий политиков, опасаясь скатиться в ругань. Табу на политику стало в России частью бытового этикета.

А может, и в самом деле политика — вопрос о распределении власти, о формированиигосударства и управлении им — нечто избыточное для нашей повседневности? И мы сторонимся ее в своем стремлении к счастью, так же как избегаем неприятных шумов или соседства в одном вагоне с агрессивной компанией? Но такое понимание аполитичности, охватившей страну, при внимательном рассмотрении обнаруживает в себе противоречия.

Что же произошло и как это было сделано?

«Не надо пиариться»: деполитизация власть имущих

Начнем с власти и элит, поскольку самые последовательные проповедники деполитизации — это сами представители власти, от низшей партийной номенклатуры до кремлевского истеблишмента.

Через день после трагедии в Кемерове у здания администрации города собрался стихийный митинг, люди требовали поиска виновных вплоть до отставок крупных чиновников. Губернатор Аман Тулеев на эпохальном экстренном совещании у Путина объяснил происходящее работой зачинщиков от оппозиции, «двухсот бузотеров». Позже губернатора с двадцатилетним стажем и нескольких высокопоставленных чиновников отправят в отставку. Одной рукой власти призывали не политизировать трагедию — «не надо пиариться на чужом горе», — а другой выполняли минимальные политические требования протестующих, но уже выдавая их за свое мудрое и волевое решение.

Излюбленной реакцией высшего чиновничества на провалы своих международных амбиций давно стало указание на политизацию со стороны оппонентов: спорт, «Евровидение», ЕСПЧ — все политизировано. Высшей точки эта риторика достигла в разгар президентской предвыборной кампании в марте 2018 года, когда спикер Госдумы Вячеслав Володин начал свой комментарий к присуждению «Оскара» фильму «Икар» со слов: «Мир все более политизируется, и США прикладывают в этом направлении так много усилий, что завтра ни от искусства, ни от спорта ничего не останется».

Мои коллеги по муниципальному совету депутатов из фракции «Единой России» тоже любят разыграть карту аполитичности. Нас выбирали, говорят они, не по партийным признакам, а для работы на благо района, и поэтому не надо проводить политическую демаркацию при принятии решений.

Призывы к деполитизации со стороны политических элит — в свою очередь, плоть от плоти консерватизма элит экономических. В 2009 году протестующие в Пикалеве перекрыли трассу Вологда — Новая Ладога. Основной акционер разоряющегося градообразующего предприятия Олег Дерипаска так объяснял возникновение социального напряжения: «Люди же хотят ажиотажа, которые на этом… они же не работники. Те, кто перекрывает дороги, — они, как правило, не работают. То есть это профсоюзы. Надо понимать: тот, кто работает, тот всегда себе найдет работу».

Влияние олигархов на высшую бюрократию трудно переоценить, первые лица государства иногда построчно перенимают их образ мыслей. «Это выгодно тем, кто заказывает подобного рода сюжеты, материалы... люди, у которых есть вполне конкретные политические цели… Это бесчестная позиция, это просто способ достичь собственных шкурных целей» — так комментировал Дмитрий Медведев массовые акции с требованием его отставки с поста премьер-министра в 2017 году.

Эта необычайно удобная для самозащиты риторика успешно расходится по всей системе государственного управления.

С другой стороны, общая деполитизация плохо сочетается с популярностью некоторых действий государства в последние годы. Пресловутый «крымский консенсус» и есть, казалось бы, торжество политики.

«Давайте без политики»: деполитизация масс

Ситуация, в которой политик призывает вас не политизировать проблемы управления государством и экономикой, выглядит парадоксально. Но такие заявления находят массовое сочувствие в стране. Выраженная аполитичность пронизывает все слои большого общества: вы с равным успехом найдете политического дезертира в депрессивном провинциальном поселении, среди рабочих и дельцов областного центра и в современном московском офисе. Этот массовый вид аполитичности резко отличается от того, что исповедуют элиты, его легко вербально идентифицировать: «мне это неинтересно», «от меня ничего не зависит», «там уже все решили», «политика — грязное дело», «надо работать, а не воздух сотрясать» и т.д. и т.п.

Скептическое отношение к политике (в явном или скрытом виде) стало общим местом разного рода общественных кампаний — будь то борьба за сохранение парка или против повышения пенсионного возраста. В них часто звучит фраза «не надо политизировать вопрос». Подразумевается, что, если мы хотим добиться положительной реакции ответственных лиц, следует сторониться лозунгов и спикеров, касающихся власти. На волне протестов против сокращений в здравоохранении в Москве в 2015 году один из лидеров медиков Андрей Коновал подчеркивал: «Я считаю, что нам удалось убрать политизированность. <…> И на второй акции мы уже не дали слова ни одному представителю партий, то есть сознательно был приоритет у врачей, медиков и общественных активистов».

Есть несколько мотивов массовой деполитизации.

Прежде всего, мы пренебрежительно относимся к политикам. Люди, с которыми мы в первую очередь ассоциируем отечественную политику, — это выдающиеся посмешища, периодически снабжающие нас анекдотическими ляпами. Они на сцене уже больше 20 лет. У них нет амбиций и программ, их положение в системе власти никогда не меняется, об их идеологической платформе никто не может сказать ничего определенного, в том числе они сами. Кто в здравом уме мог бы сделаться сторонником таких политиков и доверить им представлять себя в делах государственных?

Однако за водевильностью этого политического многообразия кроется продуманная структура, которая помогает нам в каждом новом электоральном сезоне относиться к политикам достаточно серьезно, чтобы все-таки дошагать до урны. Хотя КПРФ предлагает поочередно и вперемежку антиельцинизм, коммунистический реваншизм и патриотическую ностальгию. Ниша для обиженной постсоветской интеллигенции делится между Касьяновым и Явлинским — во избежание массового сочувствия к оппозиционному ресентименту. Голосование за Жириновского всегда было манифестацией цинизма, выбирающий ЛДПР говорит: «Пошли вы все к чертовой матери — вот что я об этом думаю».

Надо всем этим возвышаются президент и безальтернативная партия власти, которая уже не различается с властью исполнительной.

Такая конфигурация публичного поля в России рукотворна и технологична. Она призвана отпугивать людей от политики, вызывать к ней отвращение и недоверие. Хочешь интересоваться политикой — включай теледебаты, там попы в защиту Сталина готовы плескать друг в друга водой и слюной. Не понравилось? Тогда оставь это специально обученным людям.

Здесь берет начало следующий мотив массовой деполитизации — разрыв между тем, что мы думаем о политике, и тем, как она развивается. Нам никогда не удается повлиять на поведение политиков и их позиционирование. Мы уже не можем представить себе ситуацию, в которой разделяемое многими недовольство партией, депутатом, мэром или губернатором в конкретном пункте приводило бы к переменам. Возможность влиять на выборных и тем более невыборных представителей власти все отчетливее концентрируется в руках элит, и это парализует нашу политическую волю, кажется, что это просто рационально — отказаться от политики как от борьбы с ветряными мельницами. К 2018 году некоторые партии дошли до того, чтобы игнорировать результаты праймериз и открыто выдвигать удобных для власти кандидатов на выборах.

И, наконец, глубинный мотив обывательской деполитизации — это страх. За этим стоит наш общий опыт реальных политических преследований. Узнаваемость оппозиционных политиков в массах в значительной степени построена на том, что это люди, которые постоянно попадают под репрессии. Каждый политический активист слышал от своих деполитизированных знакомых шуточный вопрос: «Тебя еще не посадили?» После убийства Бориса Немцова к этому прибавилась фраза: «Что ты вылезаешь, тебя же убьют». Именно на этот мотив деполитизации работают жесткие и показательные преследования оппозиционеров. Нас надо отпугивать от политики.

Госслужащие и работники госкомпаний часто имеют негласные обязательства «не влезать в политику» перед начальством. Многие НКО сковывают себя политической нейтральностью или прямой лояльностью власти именно из-за опасений попасть под давление. Студентов, активно продвигающих политические лозунги, вызывают на воспитательные беседы в деканат и к прикомандированным сотрудникам спецслужб. Наиболее свободными людьми считают себя мелкие и средние предприниматели: они сами создали свое рабочее место — но и среди них распространен отказ от открытой политической позиции именно из-за боязни преследований.

Несмотря на то что требование скрыть свои политические взгляды равноценно вымогательству или угрозе и запрещено базовыми законами, оно воспринимается в нашем обществе как естественное: «Вы же сами все понимаете». Но одновременно этот страх перед политической речью часто иррационален, люди сами воображают возможные негативные последствия участия в митинге, критического поста или даже подписи под безобидной петицией.

Деполитизация: как это было сделано

Для радикального перераспределения власти в пользу элит понадобилась длительная целенаправленная работа. Расцвет политических технологий в начале 2000-х совпал с тотальным разочарованием в политике. Люди укреплялись в ненависти к политическому классу и одновременно переставали сопротивляться. Бюрократия до сих пор испытывает благодарность Путину за реабилитацию государственного аппарата в глазах россиян. Если к концу 90-х во всех уголках страны нормой было крыть тяжелым матом Чубайса, «реформаторов», Ельцина и весь политический класс вместе с ними, то к концу 2010-х враждебность к чиновникам, регалиям и мигалкам поутихла. Кризис 1998 года, чехарда в правительстве и крах парламентских иллюзий вокруг либеральных и коммунистических блоков — все это окончательно привело людей к аполитичности как адаптивному предпочтению и идеологии выживания.

В свою очередь, консолидация крупнейших телеканалов, радиостанций и печатных изданий в аффилированные с властью холдинги стала важнейшим итогом первых двух путинских сроков. Контроль над СМИ является главным техническим средством обеспечения деградации политической системы и фильтра от независимых политиков с неуправляемой повесткой.

Политическая история 90-х — это серия подавленных исторических конфликтов, драматизм которых в том, что активные контрэлиты всякий раз проигрывали, даже если опирались на массы. Социологи любят вспоминать известное уличное интервью пожилой женщины, которая сначала выругивает Ельцина по первое число и воздает хвалы Зюганову, а затем признается, что проголосовала за Ельцина, потому что «когда Зюганов будет президентом, тогда за него и проголосуем». Этот эпизод обычно приводят как пример избирателя, который всегда голосует за власть. Но сам этот тип свидетельствует о переводе противостояния в форму скрытого сопротивления без фронтального столкновения с власть имущими.

Деполитизация как отсутствие языка

И все-таки как получается, что элиты открыто игнорируют нашу политическую волю, а мы не просто не отвечаем на это сопротивлением, но впадаем в безразличие и с удовольствием отдаем им свои политические права? Дело в том, что мы не в состоянии различить саму эту ситуацию. Но вовсе не из-за якобы имеющейся генетической или роковой неполноценности и предрасположенности к самоуничижению.

Ваш приятель может каждый вечер после работы смотреть Соловьева, но в любом подробном разговоре, скорее всего, выяснится, что он улавливает лживость и пустоту этой политической речи. Мы понимаем абсурдность популярных политических ток-шоу, но мы не можем сформулировать, в чем обман.

Все люди имеют представления о благе и счастье, а значит, и о лучшей форме правления. Но эти представления, как и в любой другой области знания, должны быть раскрыты, подвергнуты дискуссии. Наше первичное примитивное понимание природы общества всегда ущербно и требует множественных споров, аргументированных защит и нападений. Но у нас нет языка для разговора о политике, его подменяют бессмысленные и навязанные противопоставления вроде «ватников» и «либералов».

От перебранок о Крыме, НАТО, антиамериканизме или Путине не зависит в нашей жизни буквально ничего. Реальным побуждением к политической речи в массовом порядке может быть насущная необходимость принимать политические решения, влияющие на нашу жизнь.

Такие отражающиеся на нашем благосостоянии вопросы, как налоговая система, цены на бензин и общественный транспорт, зарплаты, реформы здравоохранения и образования, пенсионный возраст, федерализм и местное самоуправление, — все они полностью выведены из-под нашего контроля, решения по ним принимает микроскопическая элита без нашего участия. Даже такая относительно доступная практика с ощутимыми последствиями, как общее собрание собственников при проведении капитального ремонта, остается неподъемной для 9/10 жилых домов.

В этом состоянии мы не различаем свою деполитизированность как вредное и навязанное явление. В результате у нас нет необходимости создавать площадки для политической дискуссии, дебатировать, развивать свой политический язык и представления об общественном благе. Во многих странах (да и в нашей собственной истории) есть множество случаев массового политического участия — от районных референдумов до национальных дебатов вокруг налоговых реформ или вступления в международные коалиции. Но спросите себя, когда вы последний раз участвовали в обсуждении и принятии решений по более-менее масштабному общественному вопросу. Скорее всего, вообще никогда. В повседневной жизни просто не бывает момента, когда нам доводилось бы заняться коллективным политическим рассуждением.

Единственный сохранившийся момент политического участия в России обнаруживается на выборах. Но чем выше их уровень, тем меньше участия они предполагают. К президентским выборам 2018 года электоральная деполитизация достигла совершенства. За всю официальную кампанию у нас не было ни одного повода провести содержательный спор о возможных путях социально-экономического развития и управления страной.

«Партийность всегда вредит правде»: деполитизация оппозиции

Самой распространенной реакцией на результаты президентских выборов 2018 года среди немногочисленной политизированной общественности стало своего рода отчаянное разочарование в соотечественниках. Сравнительно высокая явка и высокий — даже с учетом фальсификаций — процент голосов за Путина спровоцировали в этой среде всплеск настроений, которые в наиболее концентрированном виде представлены в мифе о «советском человеке».

Этот миф гласит, что подавляющее большинство живущих в России людей — безответственные патерналисты, падкие на медовые коврижки, не обладающие достоинством, неспособные следовать логике собственного благополучия. Политически недееспособный народ складывает свои голоса на выборах и доминирует над немногочисленной группой благоразумных трезвомыслящих граждан. Убедительность такой картине придают опросы общественного мнения, неизменно фиксирующие зашкаливающий уровень поддержки президента.

Происхождение этого мифа, его влияние и ошибочность требуют отдельного большого разбора. Но миф об особой российской ментальности, представляющий собой антидемократическое, демофобское предубеждение, тоже играет свою роль в деполитизации — однако теперь уже тех, кто должен был бы обладать наименьшей к ней восприимчивостью.

Столкновение с деполитизированностью масс травмирует тех, кто ищет политической солидарности. Вы смотрите расследование Навального о коррумпированности премьер-министра Медведева, исполняетесь возмущения и политического энтузиазма, выходите на митинг и сталкиваетесь с ледяным безразличием на улицах. Миф о «советском человеке» предлагает вам мгновенное объяснение: массам плевать, они безответственны. Хотя на самом деле они просто деполитизированы, у них нет языка для распознания несправедливости и для выражения сопротивления. В этот момент деполитизация поработала уже над вами. Когда вы убеждены в безнадежности общества, вы принимаете господство элит.

Такая деполитизация участников протестных кампаний обнаруживает себя в стремлении разделить протесты на социальные и политические. Предполагается, что социальные протесты выражают реальное недовольство общества, а политические — это толкание локтями за власть и привилегии. От лидеров уже упомянутого протеста медиков в 2015 году можно было услышать: «Ситуация с возможными попытками политизации следующая. Если очевидно, что это настоящее народное возмущение, а не результат какого-то заговора части элиты и профессиональных политиков, для которых это пиар, а если это реальный протест, на который выходят совсем не политизированные медики, выходят пациенты, значит, что эта реформа реально бьет по профессиональным интересам, по общественным интересам, по здравоохранению». Политические требования маргинализуются, а социальный протест хочет от них отмежеваться — так работает деполитизация.

Когда протест именует себя социальным, он в лучшем случае фокусирует претензии на местных оконечностях исполнительной власти — чиновниках. Но ядерный актив протеста всегда осознает противоречивость этой ситуации: мы знаем, что сработают только политические требования, потому что дело в них, но мы не можем их выдвинуть, потому что наши сторонники к ним не готовы.

С другой стороны, в протестной риторике распространена фигура отказа от критики конкретных политиков в пользу критики всей системы: «Мы не считаем требование отставки г-на N полезным, потому что на его место придет такой же, мы требуем изменения процедуры, институтов». Здесь под совершенно верным стремлением ставить на институты, а не на хороших людей кроется уклонение от политической борьбы, которая всегда есть борьба конкретных групп и представителей.

Стремление замаскировать эту нестыковку толкает политических активистов в центризм, в удобную нейтральную позицию, примиряющую радикальные повестки. Так завоевывают популярность идеи преодоления классического разделения на левых и правых, отказ от конфликтов, мечта о единодушном правлении без политической конкуренции — нужна ли нам партийность, если мы будем поступать честно в политике и компетентно в экономике?

Наилучшим образом эта идея прорастает в оппозиционной интеллигентской среде, оторванной от практического взаимодействия с большинством, когда она ударяется в морализм. Говоря о причинах глубокой деградации политической культуры, условный Дмитрий Быков укажет вам на «подлецов» и «сволочей», а публицист Андрей Архангельский процитирует Гребенщикова, посетовав на утрату людей с «капитаном внутри». Тут политическое действие видится в том, чтобы найти единственно верную этику, передать власть людям самым нравственным. Главным требованием к политикам оказывается «не врать», остальное приложится. Такой моральный лидер непременно будет пацифистом и гуманистом, а чем больше таких людей, чем шире их влияние, тем больше шансов на этический консенсус, который якобы и есть общественное благо, что превыше политики.

Такой псевдополитический язык добивается ровно противоположного эффекта. Объявляя политические вопросы вопросами морали и передавая их в ведение специальной этической элиты, оппозиционная интеллигенция только способствует политической демобилизации в обществе. В их оптике деполитизированные массы заведомо безнравственны, а это означает отказ от борьбы, от поиска групп интересов и коллективных политических действий. Нам остается следить только за тем, достаточно ли этичен политический язык.

Пределы деполитизации

Тотальная аполитичность, безграмотность и гражданская беспомощность — самые приметные плоды работы деполитизации в нашем обществе. Место подлинной общественно-политической повестки — образования, медицины, неравенства, пенсий, условий труда, коррупции и т.п. — постоянно занято псевдополитическим белым шумом консервативного характера: великая держава, скрепы, «укропы», «ватники» и прочее. Деполитизация стала, возможно, самой ценной находкой современных российских элит, которые подхватывают и поощряют все отвращающие нас атрибуты публичной политики: комическую тупоголовость и демонстративный кретинизм политиков с «лицензией», репрессии независимых, тщетность политического участия.

У нас нет подходящего языка для политической дискуссии, в которой этот эффект мог бы быть отрефлексирован. Нас занесло в замкнутый круг: чем больше мы отлучены от принятия решений, тем меньше у нас возможностей развивать пространство для политической дискуссии, тем слабее развит язык политики, тем глубже наша слепота. Идеология, местами господствующая в оппозиции, только способствует деполитизации и маргинализации политических контрэлит. Чувство превосходства над аполитичными массами, объяснение провалов модернизации ссылками на особую российскую ментальность, отказ от необходимости конфликта в пользу центризма, морализм в ответ на сложные социологические проблемы — все эти болезни (преимущественно правой) российской оппозиции определяют ее провал.

Решение тем временем лежит на поверхности — это повсеместная радикальная демократизация. Если говорить конкретнее, то слабое место в этом замкнутом круге расположено там же, где произошла его историческая склейка: в моменте сужения политического участия. Поэтому дело за возвращением в массы опыта коллективного принятия решений, передачей этих решений в руки тех людей, на кого они в конечном счете влияют. Такие исторические возможности редки, но выпадают чаще, чем нам кажется. Например, любая объективно назревающая реформа в обществе должна быть прочитана нами как предмет общественных слушаний, даже если это не предусмотрено самими реформаторами. Из последних масштабных примеров такого рода стоит вспомнить программу реновации в Москве, которая вроде бы не предполагает участия граждан, но это участие может состояться.

С другой стороны, любая общественно-политическая кампания может дать людям эффективный опыт участия, если она захватывает новую аудиторию и превращает в активистов тех, кто раньше был аполитичен. Здесь самый заметный пример — президентская кампания Навального, построенная на почти сотне штабов в регионах (хотя у Навального есть очевидные ограничения — и в смысле времени, и в смысле последствий этой работы). Более масштабируемым образцом могут быть местные выборы, которые предполагают включение большого количества людей во множество локальных инициатив с нарастающим аппетитом к уровню влияния, то есть к власти, то есть к политике.

Единственная таблетка от болезни нашего общества под названием «деполитизация» — это перспектива демократизации. У нее есть объективные структурные основания — пределы действующей экономической модели, авторитаризма и социального порядка — и субъективные факторы, а именно: сможем ли мы привлечь к самоуправлению критическое количество людей в стране и таким образом отодвинуть дискредитированный класс профессиональных политиков.

Понравился материал? Помоги сайту!