О вреде «здоровых отношений»

Я познакомилась с Сильвией в берлинском книжном магазине — перед полкой «Социология». Она листала Еву Иллуз, я — Алена Бадью. Мы обе хотели знать, из чего сделана любовь в XXI веке. Через несколько дней она позвонила мне, чтобы пригласить «на один закрытый кружок, где говорят на похожие темы» — и если да, то она поговорит с организаторами. Я немедленно согласилась и вскоре получила письменное приглашение: просьба прийти такого-то числа к девяти вечера по частному адресу в Кройцберге и присоединиться к «небольшой группе людей (шесть-восемь надежных человек), регулярно собирающихся на дому у участников с тем, чтобы в интимном разговоре смело и без ложного стыда обсудить вопросы любви и сексуальности». Начало встречи во столько-то, конец открытый — «в зависимости от хода беседы».

Весь день накануне я живо воображала себе разные сценарии «хода» этой самой «беседы», порываясь положить в сумку то маску, привезенную из Венеции, то упаковку контрацептивов, то электрошокер — остановившись в результате на бутылке красного. Выйдя из дома, подобно Родиону Раскольникову, «в начале июля, в чрезвычайно жаркое время, под вечер», я пребывала в столь же решительном настроении: оставив дрожащих тварей, пьющих латте с соевым молоком на детской площадке под окнами, я непримиримо двинулась в пыльный Кройцберг — к празднику свободной любви.

Дверь мне открыла небольшого роста блондинка округлых форм, на вид ей было лет 30. Она была одета в обтягивающие джинсы, белую футболку и потертые полосатые носки. «Проходи на кухню», — сказала она и показала в конец коридора. Там уже успели собраться остальные участники — те самые «шесть-восемь надежных человек»: двое мужчин и четыре женщины, все на вид — ровесники хозяйки. Разговор шел по-английски: «Do we need more wine glasses?» — «No, we are fine, but let's open the hummus». Огромного роста парень в клетчатой рубашке, похожий на Арнольда Шварценеггера в роли Терминатора, обнимал за плечи почти такого же роста девицу в роговых очках. На столе стояли вазочки с крекерами и солеными палочками, рядом высилась стопка небольших белых листков и лежала гора карандашей. На полке в углу стояли рядком «7 навыков высокоэффективных людей», «Сила позитивного мышления», Экхарт Толле и Коэльо. В проеме между окнами была приклеена открытка со слоганом «Окружи себя теми, кто тянет тебя вверх, — и избавься от тех, кто тянет тебя вниз».

Наконец все заняли свои места, и интимный разговор о любви и сексуальности — смелый, разумеется, и без ложного стыда — начался. «Как обычно, каждый из вас сейчас возьмет по три листочка бумаги и напишет на каждом из них по вопросу или по теме, на которую вы сегодня хотите поговорить, — сказала хозяйка, раздавая всем гостям по карандашу. — Затем мы сложим их вместе, перемешаем, вытащим наугад три — и проголосуем за одну тему или один вопрос. Кто сегодня будет вести протокол?» «Я!» — вызвалась смуглая барышня с пирсингом в носу и раскрыла перед собой линованную тетрадь. «Начинаем!» — объявила хозяйка и хлопнула в ладоши. Гости склонились над записками, несколько минут в кухне царила тишина. Наконец Терминатор собрал записки, бросил их в глубокую миску для салата и, некоторое время сосредоточенно ими пошуршав, вытащил три смятых листочка.

«Как преодолеть страх, испытав травму?» — зачитал Терминатор. Поднялось две руки.

«Как набраться храбрости, чтобы отпустить любимого человека?». Четыре руки.

«Что такое здоровые отношения?». Шесть рук.

«Здоровые отношения, — решительно объявила хозяйка. — Замечательная и разносторонняя тема для разговора. Кто хочет начать?»

* * *

В тот вечер я услышала много историй. Девушка с пирсингом, сменив, по собственному признанию, «трехзначное» число партнеров, наконец встретила человека, с которым ей захотелось «эксклюзивных отношений», — и ровно на этом месте обнаружила у себя венерическое заболевание. «Как я, больной человек, смогу строить здоровые отношения? Как я смогу преодолеть эту травму?» — восклицала она, размахивая руками.

Другая чувствовала, что не может вырваться из «ловушки токсичных отношений»: «Меня постоянно тянет к одному и тому же типу мужчин — к самовлюбленным эгоистам. Всякий раз, когда я вступаю в отношения, я уже с первых же шагов вижу красные флажки — и все равно лезу напролом. Знаю, что все закончится катастрофой, — но уговариваю себя, что на этот раз обойдется. Я должна научиться строить здоровые отношения, иначе я просто угроблю себя!»

Терминатор понял, что постоянно «воспроизводит токсичные паттерны из своего детства»: «газлайтинг, пассивную агрессию, обесценивание чувств партнера». И если раньше он «не задумывался о благополучии своих партнеров», то встреча с новой подругой заставила его «работать над здоровыми отношениями».

Разговор шел, действительно, «смело и без ложного стыда». Участники кружка выворачивали себя наизнанку, не скрывая ничего — начиная с описания симптомов гонореи и заканчивая весьма достоверным изображением ссор по поводу неубранной посуды. Они рассказывали об алкоголизме своих родителей; о том, как их били по лицу и не только; о неудавшемся сексе и ревности, не отпускавшей их в «открытых отношениях». То и дело звучали диагнозы: депрессия, нарциссизм, биполярное расстройство, воспаление яичников, синдром рассеянного внимания. Эти мужчины и женщины срывали с себя все покровы — и все же в их искренности чувствовалось что-то механическое, а их жизненный опыт представал в галогенном свете научной лаборатории. На обсуждение выносился рентгеновский снимок, сопровожденный медицинской картой, — а не человеческий портрет.

В «интимном разговоре» говорили о технологиях работы с чувствами — но не делились самими чувствами. За два часа, проведенных мной в «закрытом кружке», я много раз слышала слово «отношения» — но я ни разу не услышала слова «любовь». При этом разница между этими двумя понятиями подобна разнице между чистенькой кухней, украшенной мотивирующими открытками, — и даркрумом берлинского клуба «Кит-Кат».

Отношения управляемы, контрактны, регламентированы. Любовь непредсказуема, фундаментально несправедлива (даже «зла»), плохо поддается рационализации. Отношения можно артикулировать языком менеджмента, любовь выражается поэтическим языком — включая, разумеется, и его табуированную часть. Отношения с теми, «кто тянет вверх», удобно вписываются в привычки эффективных людей — любовь, напротив, нередко тянет вниз и отказывается поддаваться позитивному мышлению.

Американский философ Алан Блум отмечал еще 25 лет назад: «“Отношения” — это бледное псевдонаучное слово, сама невнятность которого делает крепкие привязанности невозможными. Этот способ описания связей между людьми опирается на идею ненадежности наших привязанностей, на предположение о том, что мы представляем собой отдельные атомы, сбивающиеся в кластеры лишь по прихоти, а не по необходимости, — ситуация, которая делает возможными в лучшем случае лишь контрактные отношения. <…> Нужно быть совершенно бесчувственным бревном, чтобы говорить о своей самой великой любви как об “отношениях”. Можно ли сказать, что у Ромео и Джульетты были “отношения”?» ^[1]

Конфликт понятий «любовь» и «отношения» — это конфликт разных языков описания человеческого опыта. В тот вечер в Кройцберге, выслушав пять или шесть историй об «отношениях», я спросила участников кружка, могут ли они найти аналог выражения «healthy relationship» в своих родных языках — португальском, испанском, арабском, немецком. Неодобрительно посмотрев на меня — я, кажется, подрывала основы основ, — они один за другим признались, что не могут найти простой перевод. «Так можно сказать, но это звучит как заимствование», — согласились они с удивлением. «По-португальски мы говорим не “токсичные отношения”, а “несчастная любовь”», — сказала одна из участниц.

* * *

Почему же «отношения» так плотно и уверенно вытеснили «любовь» из повседневного языка? Даже самые, казалось бы, сентиментальные жанры — романтическая комедия и реалити-шоу — заговорили языком селфхелпа, так блестяще освоенным членами берлинского кружка, в то время как «любовь» постепенно превращается в атавизм, в элемент костюмной драмы.

Смена понятий — от «любви» к «отношениям» — является частью глобального культурного процесса, который многие исследователи называют «терапевтическим поворотом» — то есть торжеством понятийного аппарата популяризированной психологии как в частной, так и в публичной жизни. Этот понятийный аппарат «предполагает работу над собой, в ходе которой индивидуум обнаруживает свои подлинные эмоции, исследует их и распознает их значение, а затем учится ими управлять», объясняет Юля Лернер, социолог и профессор Университета Бен-Гуриона в Израиле.

В этой модели травма играет в личной истории роль первородного греха: она неизбежна, ею отмечен каждый — а смысл жизни заключается в непрерывном и поступательном ее преодолении. Способность выстраивать «здоровые отношения» — отношения, не воспроизводящие травму, — становятся свидетельством личного успеха, залогом не напрасно прожитой жизни. Муки любви больше не рассматриваются как нечто, присущее человеческой жизни и, более того, делающее ее человечной. Напротив — страдания являются лишь свидетельством того, что личность не сумела себя «грамотно» сформировать.

«В терапевтическом нарративе успешная, благополучная личность любит “здоровой любовью”. Неспособность найти и удержать любовь указывает на патологию; она связана со страхом близости и проистекает из раннего травматического опыта. Но чрезмерная любовь тоже подозрительна: это обсессивное поведение, пытающееся компенсировать недостаток любви в детстве. Правильная же любовь не связана с болью; ранит только нездоровая любовь», — говорит Юля Лернер.

Именно такая — терапевтическая — любовь транслируется в «отношения». У любви романтической — любви XIX и ХХ веков, любви юного Вертера и Эммы Бовари — есть только два агрегатных состояния — счастливая/взаимная и несчастливая/невзаимная. «Отношения» же предполагают целый спектр возможной оптимизации, целый континуум эмоционального и сексуального «оздоровления».

* * *

Терапевтический поворот уже осуществился на Западе и постепенно приходит в Россию. Социологи Анна Темкина и Елена Здравомыслова, уже в течение многих десятилетий изучающие эмоциональную и сексуальную культуру в советском и постсоветском обществе, отмечают, что «жизнь страстями, характерная для позднесоветского поколения, оттесняется на периферию в публичных и приватных дискурсах. <…> В биографических нарративах рассказывается о контроле над эмоциями, о рациональном поиске и выборе партнеров, о преимуществах браков по расчету. Романтическая любовь перестает выступать структурообразующим стержнем рассказов о сексуальности» ^[2].

Безусловно, в рационализации чувств и в контроле над эмоциями есть огромный освободительный потенциал: не случайно дискурсу понимания и изучения чувств противостоит дискурс «духовных скреп». Однако в массмедиа и в популярных жанрах рефлексивное отношение к собственным эмоциям все чаще перерождается в «самодовольное и агрессивное душевное здоровье», по выражению Дмитрия Быкова.

Переосмысление любви с точки зрения того, вписывается ли она в схему «здоровых отношений», происходит повсеместно. В одном из самых популярных блогов Рунета — на странице Эволюции — еженедельно подробно разбирается несколько личных историй, присланных участниками. Публичная порка, которую Эволюция и ее читатели устраивают герою истории, призвана «оздоровить» его личность и научить его (или ее) строить правильные — то есть безболезненные и выгодные для себя — отношения. «Цель рубрики, — пишет Эволюция в правилах блога, — проиллюстрировать и обсудить технологию избавления от аддикций и фрустраций, а не утешить авторов».

Однако переоценке подвергаются не только частные любовные драмы, но и коллективные нарративы о любви. Если еще 20 лет назад история Жени и Нади из главной советской новогодней сказки казалась многим идеальным сценарием любви — сценарием, написанным самой судьбой, — то сегодня психологи высказывают серьезные опасения по поводу их союза. «Каждая женщина встречала на своем пути вот таких среднестатистических мужиков, которые к 35—36 годам хороши только тем, что не женаты и для поклонниц на гитаре играют. Добавьте к этому его робость, нерешительность, мягкотелость, слепую преданность матери, пьющих без меры друзей и несомненные проблемы с алкоголем у него самого. <…> Естественно, на такого мужчину может “охотиться” тоже не вполне зрелая женщина», — пишет семейный терапевт Мария Дьячкова в «МК». Характеристика, данная Жене Лукашину Ипполитом, — «Для таких, как вы, главное — не разум, а чувства, импульс. Такие, как вы, — угроза для общества» — была исчерпывающим описанием идеального возлюбленного в семидесятых. Сегодня она — основа для диагноза. Положительным героем в сиквеле «Иронии судьбы» теперь предстает сам Ипполит — мужчина в крепкой меховой шапке, на автомобиле и с духами для невесты. Женя — это любовь. Ипполит — это отношения.

Более того, терапевтический поворот представляет в новом свете не только советскую, но и русскую классику. Юля Лернер проанализировала несколько экранизаций «Анны Карениной», сделанных в советское время, — и экранизацию, сделанную Сергеем Соловьевым в 2009 году и переделанную в сериал в 2013-м. В интерпретации Соловьева, отмечает Лернер, «любовь превратилась в проявление болезненной одержимости. Как любая болезнь, она по ходу фильма развивается от одного симптома к следующему: эйфория, невозможность функционировать, галлюцинации, морфинизм, полная потеря самоконтроля, смерть. Любовь и страсть представлены как дисфункция, которая нуждается в лечении; страдание, будучи симптомом, указывает на патологию. Соловьев воссоздает историю Анны не как повесть о моральном выборе и его последствиях, а как терапевтический нарратив невылеченного невроза».

В России переосмысление романтического нарратива, перевод языка «любви» на язык «отношений» — это не просто сдвиг в понимании эмоций. Это, в первую очередь, попытка создать нового человека, очередная «перековка личности», на сей раз — из так называемого гомо советикуса (условного Жени Лукашина) в психологического технократа (условного читателя Эволюции), уверенно движущегося к идеалу «здоровых отношений» — отбрасывая по пути «отношения, которые тянут вниз». Он не будет бренчать на гитаре и писать стихи, потому что о «здоровых отношениях» стихов не напишешь — их в лучшем случае можно списочно суммировать в «7 навыках высокоэффективных людей». Зато он будет покупать квартиры в элитных домах и лечиться в частных поликлиниках: его отношения с государством будут такими же «здоровыми», как отношения с «партнерами», то есть — не обремененными взаимными обязательствами и основанными исключительно на взаимной выгоде.

Сегодня мы готовы «смело и без стыда» говорить о своей борьбе за «здоровье». Но кто готов без стыда говорить о готовности пожертвовать своими интересами, о боли, которая не проходит, о муках, к которым нет рационального подхода? Отношения «нездоровые», но красивые или вдохновляющие мы уже не в состоянии считать частью жизни. «Смелость сегодня — это быть Эммой Бовари», — пишет Ева Иллуз.

* * *

Культ «здоровых отношений» способен и сам стать нездоровой привычкой, ведущей к одержимости каждого своей травмой и способами ее преодоления. Don't fix what's not broken — гласит расхожая истина, и в ней много правоты: парадоксальным образом многие пары сегодня распадаются не из-за наличия у них подлинного непонимания и подлинных проблем, а из-за потребности каждого из партнеров сначала создать себе травму из подручного материала (как правило, это недостатки партнера) — а потом успешно излечить ее, нередко за счет расставания. Ведь, судя по женским журналам, не «вышла из токсичных отношений» — считай, не жила.

Настало время нового поворота — от терапевтического к поэтическому, от экстремистского насаждения «здоровья» к удивленному пониманию непознаваемости личности. «Бережно относитесь ко всему, что вам кажется непонятным. Это может быть произведением искусства!» — написано в Музее Прадо в Мадриде. Возможно, о том, что вам кажется нездоровым, нужно просто написать стихи.

---

^[1] Bloom, A. Love and Friendship. — Simon&Schuster, 1993. Стр. 14 (перевод автора).

^[2] Елена Здравомыслова, Анна Темкина. От лицемерия к рационализации: дискурсивная трансформация в сфере сексуальных отношений // Гендерные исследования, № 11, 2004.

Понравился материал? Помоги сайту!