Среди руин модерности

Это не разговор на исключительно важную сейчас тему и даже не набросок разговора. Скорее набросок наброска.

Священник в (кажется) солдатском треухе и с деревянным крестом в руке ведет за собой огромного коротко стриженного мужика в сером. У мужика хмурое смущенное лицо, будто у троечника, который стоит у доски и ни бельмеса не понимает. Мужику нехорошо. За ним еще мужики в той же самой одежде, невеселые, понурые, похожие на колонну пленных с фотографий времен войны. Слева колонну сопровождает еще один священник, кажется, из-за дальних хмурых мужиков виден третий. Священники ведут коротко стриженных мужиков в сером по довольно узкому коридору, образованному другими мужиками и парнями — уже в более разнородной одежде; впрочем, стиль милитари преобладает. Рот одного из оцепления закрыт повязкой, у другого, что стоит справа, повязка со рта спущена, зато на голове красная строительная каска. Дело происходит у розоватого фасада огромного сталинского здания с большими окнами, псевдоклассическими белыми колоннами, на пожухлом газоне — непременная елочка, что окончательно выдает советский/постсоветский стиль присутственного места. Над входной дверью в здание можно разглядеть какие-то транспаранты с лозунгами, у стен стоят люди и наблюдают процессию. На заднем плане — другое здание, явно посовременнее. Punctum фотографии — сплетение рук священника и пленника. Последний держит кисть будто нехотя, как ребенок, которого бабушка тащит в ненавистную музыкальную школу; вожатый же, наоборот, полон энергии и решимости. Он приведет этих людей/детей куда надо. Фото производит впечатление суровой усталости и тяжкой безнадеги. Витя Малеев в школе и дома вырос и разыгрывает сюжеты ассирийских барельефов про взятые в полон города.

Но это так, лирика с эстетикой. Другой — символический — уровень находится скорее в области социально-политического и культурного. Всмотримся еще раз в фотографию. Украинский священник спасает от линчевания нескольких правительственных солдат, которые сдались в плен восставшим. Он ведет их в безопасное место. Более сознательные (что в данном случае значит «просвещенные и гуманные») повстанцы выстроились коридором, ограждая пленных от разъяренного народа. Впрочем, народа, тем более разъяренного, на фото не видно. Он за кадром. У тех, кто сдерживает невидимую толпу, интеллигентные лица. По-видимому, средний класс, студенты и так далее. Что же за социально-политическая драма разыгрывается перед нами?

Священник, солдат, студент и народ — чистый Достоевский с Чеховым, будто не было ни распада СССР, ни «интеграции в Европу».

Сегодня такое можно увидеть на фото из Латинской Америки, Азии и уж тем более Африки. Несомненно, такое можно было увидеть на снимках времен гражданской войны в Югославии. Действующих сил четыре: кровожадный народ (не виден), тонкая цепочка гуманистически мыслящего среднего класса, церковь и солдаты. Первое, что замечаешь здесь, — отсутствие государства. Оно существует лишь в виде административного здания (захваченного повстанцами) и военных (взятых в плен). Государство капитулировало на этом снимке. Зато есть разные социальные группы; их набор неприятно удивляет своей примитивностью. Отсутствующий на фото народ привычно угрожает своей бесформенностью и яростью. Просвещенный средний класс привычно пытается соблюсти лицо — свое и чужое. Солдаты привычно либо убивают, либо (в данном случае) сдаются. Ну и церковь — она, как положено, ведет за собой. Глядя на снимок, чувствуешь головокружение, будто куда-то стремительно падаешь. И вправду падаешь — в социальную, политическую, культурную архаику.

Священник, солдат, студент и народ — чистый Достоевский с Чеховым, будто не было ни советской власти, ни советской модернизации, ни распада СССР, ни двадцати с лишним лет разговоров о постсоветском обществе и «интеграции в Европу». Все пустое, все оказалось ненужным и отброшено за несколько дней. На дворе девятнадцатый век с эмоциональным пением национальных гимнов, народными героями и палачами, Свободой на баррикадах (только она говорит теперь на английском, и ее показывают в YouTube). «Овод», Рисорджименто, польское восстание, Венгрия и сплошной Шандор Петефи. А вокруг дипломатические бредни времен от Венского конгресса до Первой мировой: мол, этот кусочек мы возьмем себе, над этим установим протекторатик, а этот … бог с ними, пусть там и живут себе. Страсти бушуют, взаимные оскорбления уже почти исключительно про кровь и почву, про «мы» и «они». На арене только солдаты, священники, сердобольные (и опасные) студенты-стрекулисты и классово недиверсифицированный «народ». В этом мире не было еще даже Маркса. Это еще даже до классовой борьбы. Раннеиндустриальная архаика.

Все вышеперечисленное легко списать по ведомству «тяжелого советского наследия», которое мешает бывшим частям СССР вести себя пристойно. Увы, дело обстоит совсем наоборот — и не только на Украине, конечно. Прежде всего, если тут и есть проблема «советского», то не его «присутствия», а полного отсутствия, исчезновения безо всякого следа. Возникшие на месте бывшего СССР общества (имею в виду не прибалтийские республики и не страны Средней Азии) живут так, будто на дворе тот самый 1913 год, который «мы» якобы «потеряли». Полумонархическая система с декоративными псевдодемократическими институциями, переразвитая пресса для ничтожного процента населения, ворюги-губернаторы, отвратительные городовые, вездесущие попы, недовольная интеллигенция — и тот самый бесформенный «народ», от которого то ли надо защищаться, то ли кого-то защищать, то ли защищать его самого от вышеперечисленных. Окостеневшая власть, никому, на самом деле, не интересная и не нужная — кроме тех, кто связан с переразвитой прессой (см. выше). Жизнь общества происходит где-то в другом месте, нежели то, куда транслируют свои слова власть и ее противники. Здесь нет ничего того, что было в СССР: образа будущего, просвещенческого проекта, индустриализации, большой стратегии, даже большого террора. Советские начальники были злодеями большого концептуального размаха, несмотря на персональную ничтожность многих из них. Постсоветские элиты битком набиты ничтожествами ничтожного же размаха. Это не ностальгия, нет; констатация.

Мы наблюдаем архаизацию почти всех сфер жизни, сравнимую разве что с варваризацией бывших провинций Римской империи.

Но получается опять почти лирика. На более высоком рефлексивном уровне киевское фото демонстрирует, увы, лишь одно — сто лет и миллионы жертв зря. Советская модернизация провалилась, постсоветскую никто не проводил. Мы наблюдаем удивительный исторический феномен архаизации почти всех (кроме технологической) сфер жизни, сравнимый разве что с варваризацией бывших провинций Римской империи. Двадцатого века будто не было, особенно послевоенного. Священник ведет пленного солдата у стен захваченного дворца — и это не постмодернизм, это уже почти что домодернизм.

Но не все так плохо для восточной части Европы, которая привыкла мерить свои недостатки в сравнении с достоинствами другой, западной части. Если на Востоке громко заговорила кровь и почва, а священники уводят пленных от линчующей толпы, то на Западе — где о крови и почве говорят пока лишь стыдливо, в жестких рамках антииммиграционной риторики, — общество столь же быстро проваливается в архаику, но только несколько иного свойства. Там тоже уже не помнят о классовом делении; кто бы ты ни был — безработный, инженер или врач, банкир или журналист, — ты принадлежишь либо к богатым, либо к бедным. Безработные могут жить относительно неплохо, а работающим людям с университетским дипломом порой не хватает (да-да, все так, называется это «новой бедностью») просто на еду. Тонкости отношений собственности ушли в прошлое и сведены к одному — к количеству нулей на банковском счете (если таковые нули вообще имеются в количестве больше одного). Раз за разом, как в каком-нибудь XVIII веке, вспыхивают городские беспорядки; это не «мигранты» шалят, это бедные грабят лавки и магазины. Архаизируется почти все — образование, где отказываются от сложных гуманитарных предметов в пользу элементарных и прикладных, международная журналистика, перешедшая от аналитики событий в чужих землях к бессмертному стилю «нам пишут из Янины», внутриполитическая риторика, которая все больше напоминает общение римских императоров с толпой бездельников, населявших Вечный город, но самое главное — архаизируется сам уклад европейской жизни, некогда сложноустроенной, базировавшейся на передовых технологиях, высокоразвитой индустрии, зрелом общественном мнении и наличии прекрасно подготовленной к госслужбе бюрократии. Вместо этого мы видим руины модерности, оставленные предприятия, аутсорсинговые функции государства, толпы безработных и культ самых простейших радостей — вкусно поесть, приятно выпить, оттянуться по полной, да еще без вреда для здоровья. Ну и где-то там погромыхивает — в интернет-форумах и таблоидах, на футбольных стадионах, на задних улицах бедных кварталов. Там все то же самое, что на востоке Европы, — но пока в качестве некоего горизонта будущего.

Понравился материал? Помоги сайту!