«Не надо терпеть всякую дрянь и участвовать во всякой дряни»

С этого дня Полина Аронсон в новой рубрике «Вы хотите поговорить об этом?» будет беседовать на Кольте с социологами, антропологами и психологами, исследующими современные представления о чувствах. Поддается ли загадочная русская душа методам американской психотерапии? В чем разница между заботой друг о друге и созависимостью? Что такое травма? Мы хотим поговорить об этом!

Первый в серии — разговор с американским социологом Лори Эссиг.

* * *

«Чем хуже становится жизнь, тем больше мы жаждем романтической любви — она остается нашей единственной надеждой на будущее. Дело не в том, что капитализм производит “романтику”, а в том, что “романтика” становится самым надежным способом отвлечься от тех чудовищных вещей, которые капитализм порождает».

Лори Эссиг, социолог, профессор Миддлбери-колледжа в США, не оставляет нам надежды — в своей недавней книге «Love, Inc.» она бескомпромиссно и ясно показывает: свадебные торты и кружевные чулки не сделают нас счастливее и уж точно не спасут мир. Когда в Гренландии тают ледники, а в банках — сбережения, любовь кажется нам соломинкой, за которую можно ухватиться, чтобы встать на ноги, — но это опасный миф, считает Эссиг. Спастись в одиночку не получится: нам не видать ни безопасного настоящего, ни надежного будущего, пока мы не научимся объединяться ради коллективных, а не личных целей. Начать Эссиг предлагает с простого: не быть мудаками. Об этом мы поговорили в интервью для COLTA.RU.

— Лори, вы написали блестящую книгу о любви в американском обществе потребления. При этом как автор книги «Queer in Russia: A Story of Sex, Self, and the Other» вы еще и очень хорошо знаете российские реалии. Как вам кажется, Россия уже стала обществом победившего эмоционального капитализма?

— Я думаю, что применять американские представления о романтической любви к российским реалиям очень сложно. Есть важные исторические различия и особенности.

В момент своего написания — в конце XIX века — «Анна Каренина» была совершенно понятна западному читателю. В те времена и в России, и в Европе бытовало представление о том, что у романтической любви не может быть счастливого конца. Это домодерновое представление о любви подразумевало, что люди могут встретиться, полюбить друг друга, у них может быть сильная сексуальная и эмоциональная связь — но ничем хорошим это не закончится. Кому-нибудь, скорее всего, придется покончить жизнь самоубийством. Ромео и Джульетта, Анна Каренина, Вертер — этот список можно продолжить.

Но позже, в течение XX века, на Западе — и особенно в США — появляется очень сильный акцент на том, что можно назвать «сексуальным гражданством». В Америке представления о «правильных» романтических отношениях, «правильной» сексуальности складывались одновременно со становлением национального государства. Более того, они стали составной частью в понимании того, что значит быть американским гражданином.

С тех пор и по сю пору гражданские права и социальные привилегии в США неразрывно связаны с семейным положением: именно поэтому брак для американцев — это очень важный проект, от успеха которого зависит практически все. И я думаю, что это отличает США от других стран. Если вы живете в Канаде или даже в России, ваш доступ к медицинскому страхованию, к системе здравоохранения, к образованию не настолько зависит от того, состоите вы в браке или нет. Поэтому в Америке так сильна рационализация романтического: отношения становятся проектами, в которые нужно инвестировать время, ресурсы, нужно назначать друг другу свидания, ходить на парную терапию.

В России все несколько иначе. Со времени распада СССР, конечно, произошли очень важные изменения. Сюда тоже проникли представления о важности личного счастья, терапевтический подход к личности, жанр селфхелпа. То есть произошел импорт идей с Запада. Более того, поскольку в России все эти идеи еще остаются для людей относительно новыми, они воспринимаются очень прямолинейно. У вас люди еще верят всем этим обещаниям счастья… Конечно, у нас в США им тоже верят, но история показывает, что селфхелп и ромкомы не очень работают в обычной жизни

— А почему, как вы думаете, селфхелп в России набирает такую популярность?

— Селфхелп — это способ приватизировать будущее. Мол, если я буду больше медитировать и культивировать в себе чувство благодарности за все, что у меня есть, то у меня будет замечательная жизнь. То есть качество моей жизни не зависит от, например, чистоты воздуха, уровня домашнего насилия, хороших дорог. Нет, все это вторично — моя жизнь становится результатом исключительно моих собственных усилий. Именно представление о том, что все в жизни — это результат индивидуальных устремлений, стало таким важным для американской идеи романтической любви.

В этом смысле, я думаю, Россия становится очень похожей на США. Правда, американки не хотят признавать экономическую подоплеку любовных отношений. Им не нравится, когда она начинает выходить на передний план. Кроме того, молодые женщины в США в целом более образованны, чем молодые мужчины, они зарабатывают не хуже их, среди них больше юристов и врачей. В Америке женщины среднего класса материально обеспечены лучше, чем мужчины. В Америке, в отличие от России, образованным молодым женщинам мужчины не нужны экономически. Они и законодательно неплохо защищены от дискриминации. Поэтому им кажется, что им не надо думать о деньгах — а достаточно думать только о романтической любви.

В России люди не так наивны, они не верят в то, что любовь независима от экономических отношений. Подумайте, как много в России сайтов знакомств, где русские женщины знакомятся с иностранцами — и это не считается чем-то неприличным. У нас тоже есть такие платформы, где «папики» могут найти себе девочку, но об этом не принято говорить вслух. На модели эротического поведения накладываются модели поведения экономического. Сложно сказать, как вели бы себя женщины в России, если бы у них были другие карьерные возможности, другое экономическое положение, — ведь они сталкиваются с совершенно иной ситуацией на рынке труда.

И тем не менее, когда я слушаю, как люди говорят о любви в России, когда я смотрю российское кино, я вижу, что представления из «Анны Карениной», вот эти идеи, что любовь — это мощная сила, которую нельзя контролировать, которой можно только поддаться, которую не получается рационализировать, — они еще очень сильны, по крайней мере, в старших поколениях. Это все-таки сильно отличается от той западной гиперрациональности чувств, про которую пишет Ева Иллуз.

— Но гиперрациональность не подразумевает отказа от веры в романтическую любовь? Наоборот, если я вас правильно понимаю, она как будто помогает продлить любви срок годности.

— В определенной степени — да. Надо сказать, что в 1960-е — 1970-е годы идея романтической любви была не так популярна — во многом благодаря феминистской критике. Но в 1980-е романтика вернулась, люди начали сходить по ней с ума. Это хорошо видно по тем же диснеевским фильмам: на какое-то время любовные истории перестали быть главными сюжетами, но потом снова вернулись. Жанр романтической комедии сделался особенно популярным. Еще один показатель — это расходы на проведение свадеб. Именно с начала 1980-х эти расходы начали стабильно расти и растут до сих пор.

Этот взрыв романтической любви в 1980-е непосредственно связан с рейгановскими неолиберальными реформами и приватизацией публичного сектора — образования, здравоохранения, дорог, мостов. Именно представление о том, что все в жизни — это частное решение, результат частных усилий, стало таким важным для американской идеи романтической любви.

Та, старая, идея, что если ты меня не любишь, то я пойду и утоплюсь, звучит не очень убедительно. Но ведь и сегодняшний миф о романтической любви, основанный на идее, что стоит найти «своего» человека — и все у вас будет хорошо, — он тоже не больше чем миф. Даже те люди, которые в него верят, живут в эпоху глобального потепления, у них есть долги по ипотеке, расходы на лечение, и они вроде понимают, что романтическая любовь их не спасет…

Сейчас многие в США начинают понимать, что для будущего нужны коллективные действия, совместные решения. Но расходы на свадьбы все равно продолжают расти. Так что у нас сейчас сталкиваются две идеи — приватизация и социализм. В России же, конечно, вдохновить людей какими-то коллективными идеями очень тяжело. Здесь социализм дискредитировал себя.

— А что вы думаете о полиамории? Может она служить средством против атомизации, приватизации сексуальности? Или это, как говорят в России, те же грабли, вид сбоку?

— Я думаю, что полиамория, как и гомосексуальные отношения, точно так же подвержена доминирующей идеологии. Я — лесбиянка. Но это еще не освобождает меня от прессинга нормативности, в которой мы все живем. Если вы посмотрите на движение за права ЛГБТ в США, то вы увидите, что оно движется от борьбы за всеобщее право на медицинскую помощь к признанию всех форм семьи и сексуальности — и затем к праву на гомосексуальные браки. И это грустно, потому что идея о том, что брак решит коллективные проблемы, такие, как доступ к страховке по здравоохранению, — это фантазия.

Нередко так бывает, что в полиаморной триаде двое женаты. Таким образом, у этих двоих есть все привилегии брака — и еще свободная любовь в придачу. А у третьего человека нет никаких прав. Полиамория — интересный конструкт, потому что он точно так же может быть сформирован идеей о том, что любовь — это единственное, что нужно в жизни, что любовь сделает счастливым. Но как полиамория может дать людям по-настоящему защищенное будущее? Когда люди говорят мне в интервью, что они ушли от доминантного гетеронормативного идеала, потому что они в полиаморных отношениях, я всегда отношусь к этому скептически.

— Как же так получилось, что, в то время как каждый из нас так настойчиво стремится к личному счастью, мы как общество становимся все более несчастными? Ведь в нас вбивают на каждом шагу: измени себя — и мир изменится. А он не хочет меняться — или меняется только к худшему.

— Если вы посмотрите на международный индекс счастья, то вы увидите, что США занимают по результатам далеко не первое место и наш индекс продолжает понижаться. Экономисты — Джеффри Сакс, например, — говорят, что это связано с тем, что нас делает более несчастными неуверенность в завтрашнем дне. Даже если я нашла своего единственного и неповторимого и ускакала на белом коне в замок на холме, но при этом не могу заплатить за образование своего ребенка, это рождает во мне тревогу.

Недавно я читала исследование, где говорилось о том, что единственная группа американцев, которая сохраняет оптимизм, — это белые в сельской местности. И я подумала: как странно — ведь это именно та категория граждан, чья продолжительность жизни стабильно снижается, они беднеют, у них повышается уровень наркомании. Но при этом это те самые люди, которые верят больше всех в пропагандистские лозунги капитализма типа «работай хорошо — и добьешься успеха». То есть, если ты не добиваешься успеха, это значит, что ты недостаточно хорошо работаешь — хотя мог бы! Кроме того, эта категория меньше всех ощущает для себя угрозу, исходящую от глобального потепления. И я поняла: если ты пребываешь в уверенности, что можешь обеспечить свое будущее в частном порядке, то ты будешь менее тревожным.

— В своей книге вы пишете, что романтический нарратив не только определяет, что считать хорошей, а что плохой любовной историей, но также определяет, кто достоин, а кто недостоин любви. Как бы вы описали этого «достойного любви» субъекта?

— Я думаю, достаточно посмотреть на поп-культуру обеих наших стран, чтобы увидеть, насколько важную роль тут играют этничность и класс. В США «достойный» объект — чаще всего белый, в России у него славянская этничность. Конечно, есть исключения — но мы говорим об общей тенденции. Ну и, разумеется, набор личностных характеристик — сексуальная невинность, молодость. Сами понимаете: пожилые женщины не заслуживают любви, как и полиаморы, геи и лесбиянки, — про них ведь нет диснеевского фильма!

И, хотя сейчас начинают появляться романтические комедии с людьми более пожилыми, они все равно очень гетеронормативны: эти люди живут парами, они, как правило, не бедны, они белые… В принципе, я могу себе представить ромкомы с такими героями — но они должны строиться на чем-то за пределами гетеронормативных норм, которые сейчас доминируют.

Ну или возьмите придворные свадьбы в Великобритании. История Кейт Миддлтон всех якобы убедила в том, что даже простушка может стать принцессой. А Меган Маркл должна была бы явиться примером того, что принцессой может стать даже женщина не белой расы. Но обратите внимание, как много грязи летит в Маркл, как к ней относится пресса. Я думаю, это связано с тем, что она не стопроцентно белая, с тем, что она до этого была замужем, то есть не «чиста» сексуально. Думаю, что в России все похоже.

Например, один из кандидатов в президенты США — открытый гей. Он состоит в браке с мужчиной. Но обратите внимание: его партнер взял его фамилию. То есть опять идет реконструкция гендерных норм: настоящий мужчина — он, он служил в армии, он баллотируется в президенты — а его муж сидит дома. Один из кандидатов, Кори Букер, был синглом на момент начала гонки — ему пришлось быстренько обзавестись подружкой, известной актрисой. Сингл, квир, полиамор — им никогда не бывать президентами. Ну как вы себе это представляете?

— А романтическая любовь еще возможна после #MeToo? Это почти как поэзия после Холокоста.

— Романтическая любовь не обязательно должна подразумевать гендерное неравенство. Романтические отношения можно иметь и с феминисткой. Но гетеросексуальность сама по себе базируется на неравенстве: оно необходимо ей для эротизма. Поэтому вопрос тут, скорее, о том, возможна ли после #MeToo эротика, а не романтика. У меня нет на это ответа, кроме того, что эротика, как и все остальное, социально сконструирована — и на сегодняшний день во многом порноиндустрией, зацикленной только на мужском оргазме. Недавно мне попалась на глаза статистика, которая говорит о том, что за один только прошедший год люди провели больше времени за просмотром порно, чем человечество существует на Земле. При этом мейнстримное порно вообще не интересуется женщиной, тем удовольствием, которое она получает.

Проблема гетеросексуальной нормативности в том, что она продолжает отказывать женщине в праве на удовольствие. Поэтому многие сегодня говорят, что они не хотели бы быть гетеросексуальными, если бы могли выбирать. Людям кажется, что они не могут ничего изменить в своей сексуальности, в том, как они ее проживают.

Одна из главных тем, которые мы с моими студентами разбираем на курсе по гетеросексуальной нормативности, — это культура перепиха (hook-up culture) на кампусах. Это очень печальная тема. Женщины не получают от этого ровно никакого удовольствия. И ведь речь идет о женщинах с максимумом ресурсов… Это женщины, обладающие такими возможностями, которыми ни одно другое американское поколение даже близко не обладало. Они очень умные, очень образованные, у них много власти. И в частной жизни они реализуют свои политические убеждения самыми разными способами. Например, они не полетят на самолете там, где можно поехать на поезде, потому что это лучше для окружающей среды. Или становятся по тем же причинам веганами.

Но почему-то им не удается применить феминистские идеалы в своей личной жизни — то, что люди делали в 1970-е — 1980-е, когда они задавались вопросом, что значит быть феминисткой на практике, в отношениях с людьми. Кстати, полиамория выросла именно оттуда: это сопротивление идее присвоения другого человека, сопротивление капиталистическим нормам собственности в отношениях. Но нынешнему поколению не удается отрефлексировать свою сексуальную жизнь в той же мере. Ведь то, как я проживаю свою сексуальную жизнь, тоже является частью моей личной политики. Однако я вижу, что эти женщины не реализуют свои феминистские идеи в отношениях с другими людьми.

Я спрашиваю их: почему вы не скажете своим партнерам, что вы вообще-то тоже хотели бы испытать оргазм, получить удовольствие? А они отвечают, что, если даже заикнутся на эту тему, их немедленно вычеркнут из этой культуры перепиха и с ними больше никто никогда вообще не захочет спать. В социологическом смысле эти женщины — кульминация эмансипации, но при этом в сексуальном смысле они все еще живут так же, как во времена, когда женское удовольствие ничего не значило.

— При этом от них еще требуется «не залипать» — это основное условие игры…

Что же нам делать? Как мне жить, если я считаю себя феминисткой? Как я лично могу изменить хоть что-то? Какие вопросы как женщины, так и мужчины должны начать задавать себе, чтобы вырваться из этой тоскливой порнопустыни?

— Конечно, социологи профессионально деформированы изучением социальных структур. Но в целом я считаю, что большинство проблем имеет структурное, а не индивидуальное решение. Например, от того, что я и вы завтра станем веганами, глобальное потепление не остановится. Для этого нужны новые законы, новые индустриальные нормы, новые государственные программы.

То же самое касается и гендерного неравенства, и сексуальности. Нужны законодательные рамки, нужны структуры, которые создают почву для равенства. И все же при всем при этом на свою сексуальную жизнь мы можем повлиять больше, чем на глобальное потепление. Мы, конечно, рождаемся в мир, уже созданный до нас, — но у нас есть некоторая способность этот мир достраивать и перестраивать.

Я думаю, нам необходимо в большей степени применять наши представления о добре и зле к гендерной политике, к нашей личной жизни. Мужчине с феминистскими убеждениями не нужно аплодировать за то, что он помыл посуду или перепеленал младенца, — это его прямая обязанность. Это с одной стороны. С другой стороны, когда ваши собственные подруги рассказывают о своем участии в каких-то совершенно патриархальных формах отношений, не надо кивать головой и со всем соглашаться — мол, да, дорогая, как же я тебя понимаю. И себя, и других стоит чаще призывать к ответственности, к тому, чтобы жить в соответствии со своими убеждениями.

Не надо терпеть всякую дрянь и участвовать во всякой дряни. Понимаете, мужчинам тоже все это не очень нравится. Может быть, они чаще ловят оргазмы, но они вряд ли получают удовольствие от императива «не залипать». Я думаю, что любой человек стремится иметь в жизни какие-то значимые, осмысленные отношения, стремится чувствовать.

Каждому из нас стоит задуматься о том, как для нее или для него выглядят хорошие, доставляющие удовольствие отношения с другими людьми. Многим кажется, что для того, чтобы найти того самого одного-единственного и обеспечить себе беззаботное будущее, здесь и сейчас нужно вести себя по правилам, подстраиваться, идти на компромиссы. И это мешает людям сказать: да, может быть, это всего одна ночь — но я все равно хочу получить от этого удовольствие. Чего стоит попросить относиться к себе как к человеку? Чего стоит спросить другого, чего на самом деле хочется ему (или ей)?

— То есть дело не в том, чтобы перестать ходить на свидания в Тиндере или заниматься сексом с более-менее случайными людьми? И даже не в том, чтобы не спать с начальником (потому что вдруг я сама хочу с ним спать)? А в том, получается, что неважно, с кем, когда и как, — главное, чтобы к тебе относились как к человеку? Неважно, познакомились вы только что в баре или женаты уже пятнадцать лет: главное — уважительное отношение как к мужчине, так и к женщине. Я правильно вас понимаю?

— Конечно. Ведь тут речь идет о том, чтобы разговаривать с другими — с одним, двумя людьми, с которыми вы вступаете в отношения, неважно, длительные или нет. Мы можем быть намного более изобретательными, открытыми, творческими, чем мы есть.

— И добрее.

— Да, просто не нужно вести себя по-мудацки.

— По-моему, это лучшее заключение для этого разговора.

— Согласна. Люди, не будьте мудаками!

Понравился материал? Помоги сайту!