Этот путь

Первый день

В 11 утра мы собираемся на краю города, ставим нашу «буханку» на обочину, напротив глухого зеленого забора, на спуске с горки. За забором — место под будущий собор во имя Святителя Николы на реке Вятке. На аншлаге написано, что церковь должны построить через семь лет. Заказчик — старообрядческая община г. Кирова Русской православной старообрядческой церкви. Подальше от дороги, рядом с забором, сидят на привале старообрядцы, паломники крестного хода на реку Великую, почти двести человек. С дороги их не видно. Сейчас у них обед.

Из истории крестного хода

По легенде, икона Николая Чудотворца явилась на берегу реки Великой в 1383 году. Ее обнаружил крестьянин Агалаков. От иконы стали происходить чудеса, и к ней стали приходить крестьяне из соседних деревень. Потом об иконе узнали в Хлынове (прежнее название Вятки, а потом и Кирова) и захотели ее перенести в большой город. Когда икону забирали, дали обет каждый год возвращать ее на место явления. С тех пор стали доставлять икону на Великую. Первое время привозили по рекам — Вятке и Великой. Потом стали ходить пешком. В советское время (с 30-е по 90-е годы) крестный ход был запрещен, но верующие тайно ходили в Великорецкое. Потом к новообрядцам (РПЦ) присоединились и старообрядцы Белокриницкого согласия. Они ходили в то же время — с 3 по 8 июня, но выходили из Кирова на несколько часов раньше. Количество паломников росло, и однажды два хода встретились в пути. И тогда решили, что новообрядческая церковь будет по-прежнему проводить крестный ход в июне, на день явления иконы. А старообрядческая — в августе, на день рождества Николая Чудотворца. Старообрядческий Великорецкий крестный ход проводился в прошлом августе восемнадцатый раз.

Я иду с поисково-спасательным отрядом «Пересвет», который сопровождает и этот крестный ход, и июньский. При необходимости мы оказываем первую медицинскую помощь, эвакуируем к сотрудникам скорой помощи, ищем потерявшихся в лесу паломников. Проверяем дорогу и, если требуется, расчищаем ее от упавших деревьев. Машины могут пройти не везде, мы же распределяемся небольшими группами по колонне и идем пешком.

Первое время, когда «Пересвет» начал ходить со старообрядцами (в 2006 году), они без особого желания шли с нами на контакт. Теперь мы привыкли друг к другу, со многими видимся каждый год. Иногда паломники удивляются, что спасатели идут весь ход вместе с ними. Их удивляет, что они идут с молитвой, а спасатели просто. Паломники говорят, что без молитвы они бы не прошли. Бывает, что ближе к концу крестного хода некоторые подходят к нам и говорят, что они все время видели нас и им было спокойно, они понимали, что мы поможем.

Мы думаем, что приехали рановато. По расписанию паломники должны выйти через час. Но прогноз обещает ливень. Выход начинается на тридцать минут раньше. Из-за забора показываются паломники, спускаются по холму. Впереди идет мальчик лет 11 с церковным фонарем, за ним мужчины в церковной одежде с крестами и небольшими иконами, за ними — все остальные. Шествие выходит на трассу, занимает правую полосу. Перед колонной и позади медленно едут машины ГИБДД. Сзади — скорая помощь и две наши машины — поисково-спасательного отряда «Пересвет». Среди паломников идем мы и два сотрудника патрульно-постовой службы. Наверное, со стороны кажется, что это не крестный ход, а люди, которых куда-то ведут.

Мы выходим на мост через Вятку. Идем по нему, и я вспоминаю, что этот мост довольно новый, не уверена, что ему есть 20 лет. Река древняя, вера старая. Старый крестный ход. Получается такое совмещение времени: древности и современности. На минуту от этого кружится голова.

Начинается мелкий дождь. Люди достают из рюкзаков дождевики, надевают. Забираться в полиэтиленовый плащ неохота, в нем душно, и я надеюсь, что дождь скоро кончится. Но он расходится все сильнее. Делать нечего.

Паломники идут довольно быстро, но не задыхаясь. Почти все в резиновых сапогах, нынешним летом эта обувь довольно популярна. Но есть и в шлепках.

Среди паломников большинство — люди до 50, наверное, половина — совсем молодые, до 30. В этом году я вижу много новых лиц.

Одной бабушке в синем дождевике помогаю поправить лямку рюкзака.

— Устала, — говорит она.

— Да, это понятно, — отвечаю, — но идти еще долго. Вы в первый раз?

Конечно, она шла не впервые. Я слушаю небольшую лекцию о том, что она ходит с 2003 года: неужели я ее не помню? Уж она-то меня помнит и командиршу нашу помнит — и ничего хорошего от нас не ждет.

— Вы еще спросите, зачем я пошла в крестный ход! — говорит она.

— А зачем вы пошли в крестный ход, правда?

— Я вам не буду говорить! Вы же будете смеяться надо мной. Вы же все знаете, самые умные, вы выше Бога!

И она отправилась в машину скорой помощи.

Не понимаю: как я могла забыть ее? Может, потому что в прошлом году не ходила? Эту паломницу мы знаем хорошо. Она из тех, с кем бывает сложно. Не из-за здоровья — из-за характера. Постоянно просится в машину, жалуется (то одно, то другое), хочет, чтобы подвезли ее вещи. Однажды убежала от нас в лес, закатила истерику. Это было несколько лет назад.

После крестного хода мы поговорили с организатором хода (он же — настоятель прихода церкви Святителя Николы в селе Красном) — отцом Германом Чуниным. Он сказал:

— Человек, конечно, ищет духовного единения с Богом. Понятно, что можно молиться дома, молиться в храме. Но человек, который выходит в такой путь, должен особенно уповать на Бога, потому что это требует очень больших усилий. И человек, который себя на это располагает, в любом случае должен иметь упование, что Господь его не оставит. А еще это определенный труд, который помогает отключиться от житейской суеты, так мы это назовем. Если у человека есть печали, то он обычно уже не так распыляет свой умственный взор на мелочи. Ему важно решить колоссальную проблему — скажем, пройти крестный ход. И этот труд действует еще более укрепляюще в союзе человека с Богом, потому что он изначально рассчитан на духовное тело, сам этот труд. Не тот, который приносит материальную прибыль, а именно изначально расположен на духовное созидание.

Вскоре после моста мы сворачиваем в сторону Мурыгина, поселка городского типа, в котором будем ночевать. Мы должны прийти в него вечером по расписанию хода. Скоро будет стоянка у Черного озера. В прошлые годы, когда была хорошая погода, паломники успевали тут не только пообедать, но и окунуться. В этом году привал должен быть полчаса. Но на самом деле путники выходят раньше, уже через десять минут. Стоять на месте и мокнуть под дождем неохота.

После речки Пагинки мы сворачиваем к садам. Скоро будет перевал через железную дорогу. Мы обгоняем колонну и спешим подняться на высокую насыпь пораньше, чтобы помогать путникам, смотреть, не идет ли поезд. Заблудиться тут нельзя — идем по дороге садоводческого общества и вскоре видим тропу, которая продолжается крутой бетонной лестницей на насыпь. И вот показываются старообрядцы. Но сначала мы слышим их пение.

От железной дороги нам остается не больше шести километров пройти до Мурыгина. На площадке перед Домом культуры проходит небольшая служба. Ночуем в Доме культуры. Паломники располагаются на первом этаже. Мы — в небольшом кабинете и коридоре второго. Ужин паломники получают на улице. Пока одни шли крестным ходом, другие готовили еду. У нас с собой небольшая электроплитка, мы готовим гречку с тушенкой.

После ужина на втором этаже собираются молодые старообрядцы. Они поют духовные песни. В прошлые годы пели на улице, на крыльце. А в этом — холодно. Температура не больше 10° С. Поют они очень красиво и на удивление слаженно. На удивление — потому что все из разных городов, а поют так, будто часто спеваются вместе. Их хочется слушать и слушать, но всем пора спать, завтра будет непростой день.

Второй день

В 4 утра после короткой молитвы паломники выходят в путь. Все наши едут на «буханке», а я сажусь на квадроцикл к Сереге, он приехал в Мурыгино вечером. Довольно зябко. Я в футболке и флисовой кофте. Серега отдает мне свою куртку.

До Медян остается чуть больше километра. Привал — на краю поселка. Мы уезжаем в Медяны, останавливаемся у большой церкви, которую уже много лет восстанавливает местный приход. Пола в церкви пока что нет, мы ходим по земле. Неожиданно видим на подоконниках человеческие кости, коробку с черепами. Позже, на привале, отец Андрей Дудин объяснит нам, что кости обнаружили, когда чинили водопровод. Он служит в Медянах и теперь специально пришел встретиться с паломниками.

После привала я иду пешком. Мы разделены на несколько групп, кто-то идет в начале колонны, кто-то в середине. Машина скорой помощи уезжает, следующие 32 километра мы пойдем без них. Но пока с нами остается наша «буханка». После обеда и она уедет.

Обычно в самом начале крестного хода мы смотрим внимательно на паломников, отмечаем про себя: у этого человека плохая обувь, уже скоро будут мозоли. У этого неудобный рюкзак, будет болеть спина. А эта женщина очень пожилая, не дойдет. А вот человек, который все время будет идти один и ни за что не попросит о помощи. И если потом встречаем этих паломников, а они вполне неплохо идут — удивляемся, радуемся.

Я иду в конце. У паломников тоже есть свой замыкающий, Сергей. Ему 36 лет, он высокий, худой, с очень короткими волосами, зато со светлой бородой до груди. Это не модная бородка, а такая, по которой видно, что человек имеет отношение к церкви. Сергей пришел к старообрядцам следом за женой, точнее, тогда еще будущей женой. Они познакомились, стали общаться. А потом она привела его в общину.

— Ну, я решил просто посмотреть. Мне понравилась атмосфера, все друг друга знают. Мы просто сидели, разговаривали, пили чай. И я остался.

Сергей ходит третий год. В 2017-м, когда пошел впервые, его сразу же поставили замыкающим. Тогда у него еще не было такой бороды. Я помню, как он хотел просто идти и молиться, а ему приходилось смотреть, много ли отстающих, может быть, поторапливать их. В тот год у него умерла двухмесячная дочь. Через несколько дней после похорон они с женой пошли в крестный ход. Сейчас Сергей начал рассказывать о дочери, потом остановился:

— Нет, не могу об этом.

Он рассказывает о работе, о том, что денег становится все меньше, приходится ужиматься. Скоро, видимо, нужно будет уходить. Сейчас он работает в компании, которая занимается грузовыми перевозками, много общается с клиентами. Мне интересно, не мешает ли этому борода.

— Но вообще-то да, есть те, кто цепляется. Но я не обращаю внимания.

Я спрашиваю, почему нельзя брить бороду. Отвечает, что это вопреки воле Бога. Каким создан человек, таким и должен быть. Я хочу сказать, что волосы-то он стрижет, но что-то меня отвлекает.

Становится теплее. Иногда из-за туч показывается солнце. Я снимаю кофту, убираю в рюкзак. Мы готовились к тому, что в этом году к нам будут много обращаться с простудой — все лето холодно. Но пока к нам подходят только с мозолями. Для ходьбы прохладная погода лучше всего. Нет перегреваний, неплохо себя чувствуют гипертоники.

Ход начинает растягиваться, появляются отстающие. Двое мужчин — в темной и светлой одежде — все время задерживаются. Мы не можем плестись за ними, но запоминаем, что в конце два человека, передаем информацию об этом Леше, водителю нашей «буханки». На коротких привалах эти двое мужчин обычно догоняют колонну, но потом отстают снова.

На обеде мы с Серегой едим раньше всех и уезжаем вперед — на берег реки Грядовицы, на плотину. Нам нужно огородить сигнальной лентой колодец на берегу, проверить, высокая ли вода: в одном месте размыло берег, и паломникам предстоит пройти небольшой участок по воде. Мы выезжаем, но уже километра через полтора останавливаемся, потому что дорога раздваивается. Едем и едем, а реки все не видно. Квадроцикл то ныряет в лужи, то подпрыгивает на ухабах. Приходится крепко держаться за ручки, мне нравится.

Я размышляю о том, как буду рассказывать всем про свою поездку по лесу. И вдруг замечаю, что думаю об этом как будто не своими словами, чужим языком, будто это не я, а кто-то другой. От этого становится страшно, я живо представляю, как язык уходит от меня, а я немею.

Но долго паниковать нет времени: мы выезжаем на берег, но он оказывается не прямо перед нами, а по правую руку. Возвращаемся обратно на развилку и теперь едем уже правильно. И вот перед нами дамба. На бетонных берегах лежат черные змеи, свернувшиеся в клубки, — это гадюки. С одной стороны запруды — четыре, на другой — еще две. Серега достает телефон, чтобы сфотографировать их, я гляжу у него из-за спины. Змеи далеко, но мне все равно страшно. Гадюки уползают в траву. Мы быстро находим колодец — это глубокая узкая шахта, мы протягиваем между двух кольев красно-белую ленту. Колодец в густой траве, вряд ли кто-то туда полезет, но на всякий случай. Потом едем к переправе. Пройти по воде нужно будет всего метра три, но, конечно, не очень хочется задерживаться, чтобы снять обувь, вытереть ноги, снова обуться. Я в кроссовках, а Серега прошел по воде в резиновых сапогах — вода не достает до колен. Резко начинается ливень. Натягиваем дождевики, прячемся от него под навесом для охотников. Ливень кончается, и мы видим первых паломников, которые идут, почему-то опережая колонну. Мы встаем на дамбу и встречаем крестный ход. Я говорю, наверное, каждую минуту, что тут много змей, чтобы люди были осторожнее. Кто-то пугается, кто-то ухмыляется, кто-то не верит мне. Сергей, замыкающий паломников, говорит:

— Пройдем с Божьей помощью, вот увидишь.

Возле дамбы стоит крест — это место, где в 2005 году умер митрополит Московский и всея Руси Андриан. Здесь паломники служат литию его памяти и идут дальше. В прошлые годы, когда в пруду у плотины было больше воды, многие купались, ныряли с дамбы. Мы очень нервничали: мало ли что может быть на дне. В этом году воды совсем мало, и погода не располагает. Сразу после короткой службы, без привала, паломники идут дальше. Спасатели уже стоят в реке, помогают людям пройти участок с водой.

На одном из привалов к нам подходит женщина с паникой в глазах. Она просит найти своего пятнадцатилетнего сына.

— Где видели в последний раз? — спрашиваем мы.

— Недалеко от последней развилки.

Мы пробуем успокоить ее, говорим, что сын должен быть где-то на привале. Но она нервничает, говорит, что уже спрашивала всех, никто его не видел. Мы помним этого юношу: высокий, в темной одежде. Передаем по рации Сереге на квадроцикле, чтобы посмотрел, нет ли где этого мальчика. Честно говоря, мы уверены, что он где-то тут, сзади никого нет, только постоянные отстающие. Минут через семь прибегают друзья мальчика: нашелся.

Несколько раз в старообрядческий крестный ход ходила женщина с сыном лет 18–19, его звали Виталик. У него были эпилепсия и какие-то ментальные нарушения, сопутствующие болезни. Плохо развиты мышцы. И однажды ему стало плохо. Идти не может, почти плачет. Спросили маму: кормили? Нет, ни с утра, ни в обед, а времени уже около двух часов. Воду пить даете? Воду не взяли, тяжело нести. И вот он идет часов с пяти утра. Не ест, не пьет, обезвоживание, сил нет. Мускулов ни в руках, ни в ногах тоже нет. Машины нашей нет, она не переехала мост на Грядовице, он был тогда из кое-как накиданных бревен. Надо идти дальше, хотя бы вот эти семь километров по бору. Крестный ход уже встает с привала, а Виталик идти не может. Мы побежали вперед, попросили подождать немного. В это время кто-то из паломников отдал Виталику банан, кто-то поделился бутылкой с водой, кто-то нашел кусковой сахар. Запихали этот сахар в бутылку, побултыхали. Сказали идти и пить. Дошел потихоньку.

Идем дальше. Под деревом сидит 17-летняя девушка Соня. Она плачет. Устала, не может идти. Уже измерили давление. Высоковато, но для такой нагрузки объяснимо. Вызываем по рации Серегу, наливаем девушке сладкий чай из термоса. Соня постепенно успокаивается, вроде бы соглашается поехать на квадроцикле. Но, когда Серега приезжает, отказывается: ни в какую. Она встает и уходит вперед. Подумав немного, мы понимаем, что, конечно, лучше не трогать девушку. Это и в самом деле немаленький стресс: в 17 лет оказаться в лесу, пройти за день больше двух десятков километров в компании малознакомых людей. А потом еще сесть в длинной юбке к какому-то незнакомому дядьке на тарахтящее транспортное средство. Мне бы тоже не хотелось. Соня доходит до Великорецкого сама.

Часто мы видим людей в тех состояниях, в которых они, вероятно, не хотели бы, чтобы их видели. Уставших, может быть, рассерженных, нервных, испугавшихся, в слезах. К концу хода главное — не забыть, что люди не всегда такие. И не дать воспоминаниям о неприятных моментах стать главными.

Нам остается пройти около километра до Великорецкого, как снова начинается дождь. На этот раз мелкий, занудный. Не помню года, когда бы мы входили в Великорецкое по хорошей погоде. Крестный ход — такая интересная штука. Ты думаешь: вот было бы меньше луж, ходить было бы гораздо лучше. И быстрее, и безопаснее. Или загадываешь, чтобы было поменьше дождей. И на следующий год во время крестного хода нет луж, дожди кратковременные, но стоит такая жара, что многим людям становится плохо. Так все и говорят, что никогда во время хода не будет легко, всегда будут испытания.

Третий день

Сегодня у нас день отдыха, а у паломников служба с 5 утра. Потом водосвятие и купание в купели, ярмарка. Около 11 утра мы пришли на ярмарку, но она еще не началась. Женщины только раскладывали на столах книги, лестовки (особые четки, таких больше нет ни у кого, кроме старообрядцев), кресты, холщовые сумки, вязаные пинетки.

С горы по дороге, которая ведет из поселка на берег Великой, спустился крестный ход. Мужчины в косоворотках и просто нарядной одежде, женщины в сарафанах и платках, застегнутых на булавку у самого горла. Паломники остановились у часовенки над источником, начали водосвятие. В это время патрульно-постовая служба не пускала других людей, которых в Великорецкое всегда приезжает немало.

— Если мы проведем водосвятие, а потом кто-то другой искупается, не из наших, нам снова придется все освящать, — рассказал мне накануне один из паломников, — поэтому и служба у нас так рано.

— Ну, конечно, нет, — сказал позже отец Герман. — Разве благодать Божия так слаба, что любой человек может ее разрушить? Это несерьезно. Нет, конечно, просто есть определенная договоренность: мы приходим на берег, освящаем воду, окунаемся и уходим. И в это время немножко сдерживают посетителей.

Мы посмотрели на обряд и пошли к себе, в бывший Дом культуры, небольшой деревянный дом. Он уже совсем обветшал, мероприятия там не проводятся. В зале лежат сложенные армейские палатки, которые ставят на Великорецкий крестный ход (в июне новообрядческий ход собирает около тридцати тысяч паломников, которые идут пешком, а на Великую приезжает еще больше). Иногда я думаю, что Дом культуры не сносят только из-за нас, чтобы нам было где остановиться.

Вчера по дороге мы собрали грибов и сегодня готовим жареху. Вечером едем к старообрядцам. Они всегда останавливаются на территории бывшей легочной больницы на высоком берегу Великой. Там ставят палатки, ночуют в корпусах. Но в этом году решили не селиться в домах: они уже старые, и это опасно.

Мы заходим в большую палатку. Там проходит конкурс. Не сразу понимаем, что происходит. Паломники разделены на три группы. Каждая группа — это небольшой хор. Все они поют одну песню, но поют особенно: по несколько слов каждый хор. С каждой песней количество слов, которые выпадают каждому хору, уменьшается. И вот доходит до одного слова. Сначала все путаются, но потом выправляются и поют всю песню. А после конкурса поют уже в свое удовольствие все те же духовные песни.

В этом году паломники стали более открытыми. Они с удовольствием расскажут историю из Евангелия, объяснят, почему надо креститься двумя, а не тремя перстами, почему крестный ход идет с востока на запад, а не наоборот. И нам проще, когда мы пытаемся убедить их, например, не кутаться в жару. Несколько лет назад шла женщина с перегревом в теплой кофте. Мы пытались убедить ее, чтобы она шла в футболке. Но она так и не согласилась — не хотела показывать голые руки, чтобы никого не смущать.

— Всех паломников мы знаем, — говорит отец Герман. — Но чувствуется, что старообрядцы немножко разные. Тут из Центральной России, с Урала, из Сибири. Может быть, какие-то не порядки, а внутренние есть различия. Люди с Урала, из Сибири — они всегда более ревностны.

Мне нравится, что меняется крестный ход. И старообрядческий, и тот, что ходит в июне. Может, не все изменения хороши. Но мне кажется, что, если ход меняется, значит, он живой и он нужен людям, они постепенно меняют его под себя.

Четвертый день

Старообрядцы должны были выйти из Великорецкого в 7 утра, но мы уговорили начать ход пораньше. Сегодня снова сложный день, плохая мокрая дорога, и время очень дорого.

Мы уже собрались, готовы выйти, а паломников все нет. Утром довольно холодно, приходится надеть и кофту, и куртку, и даже перчатки. А косынку я и так ношу с первого дня. И вот появляются паломники. Мы снова распределяемся по колонне и идем. Сегодня нет Сергея, моего привычного спутника: он потянул связки на прошлом переходе. Замыкающим поставили Андрея, молодого мужчину со светлыми волосами. Несколько лет назад он приехал из Костромской области, женился, остался в Кирове. Он скромно улыбается, идет последним. Видно, что ему немного не по себе на этом месте.

Совсем недалеко от нас идет Владимир, ему лет 50, он приехал из Челябинска. Причем приехал уже не в первый раз. Оказывается, он ходит и в июне, и в августе.

— Зачем? — спрашиваю его.

— Молиться! — бодро отвечает он и побыстрее уходит вперед.

Отец Герман сказал, что в течение года он получает несколько писем от тех, кто хотел бы пойти в ход вместе со старообрядцами.

— Мы не запрещаем, но при этом всегда пытаемся пояснить, что им должна быть понятна цель, ради чего они это делают. Тот мужчина, Владимир из Челябинска, — это известный нам человек. Его интересует, может быть, больше не сам крестный ход или молитва: его больше увлекают вопросы ИНН, паспортов. В этом году, слава Богу, он тихонько себя вел, тем более мы его по-разному пытались приструнить. Но у него есть идея, ради которой он ходит. И в том крестном ходе, в большом, он занимается агитациями. Ну, здесь вроде бы агитаций явных не было.

У некоторых людей паломничество — это образ жизни. Однажды в июньском ходе я обрабатывала мозоли одной немолодой женщине. Рядом остановился мужчина, и они разговорились. «А в том ходе вы не были?» — спрашивал он ее. «Я была, вот сейчас вернусь домой и поеду вот туда-то, ах, какой там крестный ход!» И так далее. Они перекидывались названиями мест, где еще бывают крестные ходы. Я поняла, что так кочевать можно целое лето. И некоторые так и делают.

Я спрашиваю одного молодого человека в синем свитере и джинсах, как ему идется. Он отвечает, что все хорошо, и сообщает, что он, скорее, не паломник, а турист.

— Меня просто пригласили, — говорит Саша (так его зовут), — я дружу со староверами, а сам я не старовер. Но вот позвали — пошел. Мы знакомы уже два года, а позвали меня только сейчас. Закрытые люди. Секта.

У Саши есть опыт общения с сектантами. Он говорит, что однажды уводил из одной секты несколько человек. Летом он ездил по стране автостопом, а после крестного хода собирается поехать на Север, к хантам, к настоящим шаманам.

Саша пока занят тем, что совершенствует себя. Сказал, что ему остались еще две большие поездки — и цель будет достигнута. Потом можно и жениться. А сейчас он должен сам себя воспитать, многому научиться, чтобы потом учить этому свою жену. И развиваться они будут уже вдвоем. Я слушаю его до первого привала. Потом он находит себе другую компанию.

Мы идем без происшествий. Даже с мозолями и натертостями на ногах к нам обращаются редко. Становится теплее, мы постепенно снимаем куртки, кофты. На привале на Грядовице обедаем. Мы взяли с собой уже сваренную гречку, консервы.

Раздается возглас:

— Братие, восстаните!

Все встают, уходят. Почти все. Конечно, всегда кто-нибудь остается. В этот раз остались те двое мужчин, которые отстают весь крестный ход. Когда все ушли, они идут ополоснуться в реке. Мы с Серегой не ждем их, едем вперед. Но не очень далеко, чтобы держать их в поле зрения. Впереди снова будет большая развилка, где можно уйти не в ту сторону.

Не так давно я читала про толпу. Некоторые склонны считать толпу отдельным организмом. Крестный ход мне кажется тоже одним организмом. Правда, в отличие от толпы, личность человека не стирается в колонне крестного хода. Но в то же время большинство готово от чего-то в себе отказаться. Они отрываются от привычной обстановки, свободы выпить чаю, когда хочется, прилечь отдохнуть, вставать и ложиться в свое время. Умываться приходится практически на ходу, далеко не у всех получается помыться, кому-то — до конца хода. Кто-то отказывается от курения. Кто-то привык читать каждый день. Словом, мы от чего-то отказываемся, может быть, от части своей жизни. Но ради чего-то же люди жертвуют. Может быть, приобретая что-то более ценное?

На дороге большие лужи. Серега объезжает их по лесу, по объездным путям. Но и там можно встать. Квадроцикл застревает. Я слезаю и тащу трос от лебедки к ближайшему дереву. Едем дальше. Вот и большие тополя. На одном из деревьев — икона. Нам прямо. До Медян остается километров семь.

Вечером мы покупаем арбуз — это одна из традиций нашего старообрядческого хода. Уже несколько лет в Мурыгине мы едим арбуз. Завтра будет последний день, мы приходим в цивилизацию и радуемся скорому окончанию хода. Завтра будет точно такой же маршрут, какой был в первый день, только в обратную сторону.

Несколько раз к концу июньского крестного хода у меня было странное состояние. Мне хватало какой-то мелочи, чтобы разрыдаться: немного испорченного внешнего вида (хотя чего уж там портить, бывает, и так идешь по грязи) или услышанного пения акафиста — и начинали неостановимо течь слезы. Обычно я сдержанна и на людях не плачу, но тут никак не удавалось остановиться. Помню, что я реву, а мимо идут паломники — и я ничего не могу сделать. Паломники идут мимо, говорят: спасатель плачет. Так было после двух или трех ходов. Может, это эмоции за весь год находили такой выход. И еще: не каждый раз, но бывает, что к концу крестного хода тебе кажется, будто ты к чему-то пришел. Не знаю, к чему именно, как это назвать. Ноги гудят, лицо и руки обветрены, чешутся укусы от комаров и мошек. Хочется поскорее в ванну. Хочется лечь спать. Но при этом за время хода ты испытываешь много разных эмоций: страх, радость, отчаяние. Ты бываешь растерян, спокоен, тебе бывает холодно, жарко, тепло, мокро, ты хочешь есть, пить, хочешь лечь и не вставать несколько часов. И к концу хода возвращаешься немного как будто пустым. А может быть, наоборот, наполненным. Но в любом случае почему-то кажется, будто что-то важное кончилось и теперь самое время начинать новое.

Пятый день

В этом году я не шла в последний день, мне надо было уехать домой. Обычно в последний день наступает и у паломников, и у нас такая усталость, что в голове остается одна мысль: дойти. В этот день обычно уже меньше следишь за тем, что говоришь в рацию.

Несколько лет назад в последний день мы потеряли крестный ход. Нас было совсем мало: четверо шли пешком, один человек — на машине. Это было где-то в пять часов утра. Мы перешли через железную дорогу у гирсовского моста и увидели на дереве три яблока. Как раз для нас — решили мы. Пока тянулись за яблочками, пока нашли и сорвали у дороги горох, паломники ушли. Был густой туман. Мы поспешили вперед. Видимость — не больше трех метров. Мы побежали. Через несколько минут увидели впереди что-то темное. Подумали, что паломники. Подбегаем ближе — это заросли ивы на берегу Вятки. Выбежали на поле — стоит скорая помощь. Где паломники, не знает никто. Оказывается, путники свернули и пошли немного не так, как в прошлом году.

* * *

Я очень долго писала этот текст. Сначала ленилась, потом уставала и подолгу спала. Потом не смогла работать, и оказалось, что это не просто лень и усталость: врач настаивал, что надо лечь в больницу. И вот когда я согласилась, что болею, я согласилась и с тем, что я слабая. И в этой слабости мне было видно то, что обычно я не замечала, когда была здорова. Что в метро слишком много людей, что путь до магазина может оказаться слишком длинным, что одеваться надо тепло. И стало как будто немного лучше: ты знаешь, что твое ближайшее будущее будет посвящено только одному делу — выздоровлению.

И я вспомнила про крестный ход. Ты выходишь — и понимаешь, как мал ты перед предстоящей дорогой, слаб перед силами природы, зависим от других людей. Но почему-то идешь этот путь.

Понравился материал? Помоги сайту!