Из метарассказов о новых людях

В декабре прошлого года мы опубликовали фрагменты из загадочной книги «Конституция Метарóссии», сделанной издательством «Асебия».

Алексей Конаков объясняет здесь ее освободительный потенциал. Ищите «Конституцию Метарóссии» на прилавках лучших книжных.

Если обстоятельства сложатся должным (удачным) образом, книга «Конституция Метарóссии» может быть воспринята новым поколением русскоязычных читателей примерно так же, как в шестидесятых годах девятнадцатого века был воспринят роман «Что делать?»: вызовет сенсацию и ажиотаж, даст «заряд на всю жизнь», станет практически настольной, обозначит цели, укажет средства и вдохновит — но уже не на организацию фаланстеров и поедание сырых бифштексов, а на превращение в «метарусских». Собственно, глубинная прагматика книги должна проявляться как раз в попытке ответа на знаменитый вопрос Н.Г. Чернышевского: что нам следует делать — здесь и сейчас, в окружающих нас (довольно мрачных) политических и социальных обстоятельствах «обнуленной» гибридной России? И с такой точки зрения совсем не случайным видится тот факт, что «Конституция Метарóссии» выходит в краснодарском издательстве «Асебия» — программа-максимум которого заключается в том, что «книга становится не только литературным, но и политическим событием».

Книга напечатана без указания автора, однако личность создателя является, скорее, секретом Полишинеля: читатели «Логоса», «[Транслита]» и Кольты с легкостью узнают льва по когтям, характерному вокабуляру и стилю аргументации. И, наверное, следует сразу же сказать, что «Конституция Метарóссии» — часть куда более обширного, многогранного и амбициозного проекта «Записки влюбленного технотеолога», реализуемого в специфическом (зависающем между современным theory-fiction и античной мениппеей) жанре, где строгие философские рассуждения удобно сочетаются с написанной прекрасным (мета)русским языком художественной прозой (достоинства этой прозы безошибочно разглядели, например, издатели журнала «Носорог»). На фоне «Записок технотеолога» теоретический текст «Конституции Метарóссии» может показаться куда более прямолинейным (а в каких-то местах почти догматичным); но даже и без фикшен-фрагментов (которые, вообще-то, являются «наиудобнейшим жанром для экспозиции самосознания философа» (А.М. Пятигорский)) это по-настоящему захватывающее чтение.

При этом парадокс книги «Конституция Метарóссии» заключается в том, что после ее прочтения очень трудно сказать, что же такое Метарóссия. Структура нового типа? Этика интересного? Жизнь на просторе? Разбой воображения? В Преамбуле к «Конституции» указано лишь, что Метарóссия — образование, возникшее на обломках Дометарóссии, а Дометарóссия, в свою очередь, — то, что предшествовало Метарóссии. Больше того, текст «Конституции» обрамлен (словно бы взят в скептические кавычки) двумя диалогами, в которых метарусский апологет и дометарусский критик обсуждают саму реальность Метарóссии: «Итак, Метарóссия состоялась, она уже здесь <…> — Это всё утопизм, романтизм, идеализм… <…> Я не вижу в окружающем мире никакой состоявшейся Метарóссии. <…> Чтобы строить, нужна теория, а у вас нет даже теории того, как Метарóссия состоялась или могла бы состояться. <…> — Кроме того — ведь и у вас нет такой теории. Откуда вы тогда знаете, что Метарóссия не состоялась?.. <…> — Вы шаманите, занимаетесь социальной магией или попросту морочите людям голову. Я был прав, это очередная утопия, глупая и опасная». Капсулированная в эту дискуссию, осененная пустым определением, Метарóссия рискует показаться даже нарочито загадочной, намеренно таинственной, подчеркнуто энигматичной, как будто ее главная цель — привести в замешательство любого, встречающегося с ней. Подобный подход сближает Метарóссию с «Поп-механикой» Сергея Курехина (чей день рождения, 16 июня, празднуется как День Метарóссии), главным продуктом которой как раз и было недоумение зрителей, вынужденных созерцать на сцене бронетранспортеры, гусей и балерин. Шестнадцать основных задач Метарóссии, перечисленных в Преамбуле, больше всего напоминают именно такое «поп-механическое» соседство гусей и бронетранспортеров: «2) признание богатства правого воображения и его экспроприация; <…> 6) создание контроллеров, основанных на анархии внимания; <…> 9) пропаганда Пурпурного Просвещения; <…> 11) развитие навыков безгосударственного чтения; <…> 15) предоставление детям свободного доступа к капиталу».

Что же, быть может, Метарóссия — это провокация, перформанс, игра?

Во всяком случае, дух веселой игры, проницающий всю «Конституцию Метарóссии», отрицать невозможно. В тексте «Конституции» говорится, что само слово Метарóссия «было придумано случайно, во время патриотической игры под названием “Морфологическая опухоль”, демонстрирующей неиссякаемое богатство русского языка» (суть игры в том, чтобы прибавлять к словам любой взятой наугад фразы самые разные аффиксы). Другая «метарусская игра», которую можно рассматривать как эволюцию первой, — это «метаизация», добавление ко всем словам приставки «мета-»: «с метаизацией нужно заиграться, перейти грань, злоупотребить... Удовольствие от метаизации — карнавального свойства, переживание человека эпохи Метаренессанса». Вообще, игровое добавление чего-либо — один из фундаментальных (стилистических и мыслительных) приемов, используемых в тексте «Конституции». Так, например, книга завершается благодарностью «врагам Метарóссии» за их «диалектическую помощь» в распространении метарусских идей и характерной фразой: «Так или сяк победим!» Добавление «или сяк», с одной стороны, иронично снижает пафос клише «Так победим!», а с другой стороны, отсылает к знаменитой формуле «Anything goes» Пола Фейерабенда — фигуры, чьи идеи крайне важны для Метарóссии (а сама формула неоднократно возникает на страницах «Конституции»: «Нет ничего, что нельзя было бы пустить в дело», «для настоящего изобретателя или свободного исследователя нет ничего, что нельзя было бы пустить в ход»).

И здесь мы начинаем понимать, что эти «игры», помогающие утвердить Метарóссию, основываются на конкретной политической теории — анархизме. Анархизме, понятом очень широко, — в «Конституции Метарóссии» апеллируют и к «методологическому анархизму» Фейерабенда, и к «анархистской антропологии» Гребера, и к «анархистской правде» Толстого, и к музыкальной анархии Курехина, и, разумеется, к политической анархии Кропоткина. Разные читатели «Конституции Метарóссии» могут по-разному относиться к анархизму; но, кажется, перед нами тот случай, когда анархия выглядит максимально обаятельной — в том числе потому, что касается не только вопросов политики, но еще и вопросов культуры.

Действительно, все давно уже привыкли к тому, что анархисты регулярно изобличают (фантомную, ни на чем в действительности не основанную) власть Бога, Господина, Государства, Капитала или Столицы; однако метарусская анархия идет гораздо дальше — она изобличает, например, власть гидронима «Волга» («Скажем, в том месте, которое считалось местом впадения Оки в Волгу, обе равны по своим бассейну и водосбору, но Ока существенно длиннее, поэтому правильнее было говорить, что это Волга впадает в Оку, а не наоборот»), власть стандартного цветового спектра, созданного Исааком Ньютоном («На самом деле трудно сказать, из скольких цветов состоит радуга или спектр, образующийся при дисперсии. Этих цветов может быть два, три, пять, семь или больше. Ньютон изначально говорил о пяти “основных” цветах, но его метафизические представления о гармонии (или предрассудки, говоря языком самого Просвещения) заставили его растянуть это число до семи, чтобы между миром цветов и миром звуков (нот) имелось количественное соответствие»), власть традиционной хронологической шкалы, созданной Жозефом Жюстом Скалигером («государство будет до конца охранять незыблемость единственной хронологической шкалы: в той мере, в которой “история — это политика, опрокинутая в прошлое”, а хронология — это ось истории, сокращение хронологии будет означать изменение всей политической реальности, быть может, куда более революционное, чем революции социальные»), и так далее. И потому Метарóссия — это, прежде всего, способ вообразить совершенно иной мир: мир, в котором главной русской рекой как раз и оказалась Ока («Вообразим, что не Волга, а Ока является “матерью рек русских” <…> Представим, как изменяется тогда просодия в стихах и популярных песнях <…> как трансформируются ландшафтная иконография реалистической живописи и сюжеты классической литературы, связанные с географией Центральной России…»), а главным цветом — пурпурный («Просветить, осветить, пролить свет на что-то в конечном счете означает пролить “естественный свет” (как это называлось во времена Декарта и Спинозы), то есть белый свет — свет Солнца, звезды, принадлежащей к спектральному классу желтых карликов. <…> В дискуссиях о роли Просвещения почему-то не учитывается возможность иного цвета “естественного света”: помимо нашего, Белого Просвещения, возможно также Красное, Синее, Желтое, Зеленое, Пурпурное Просвещение…»), где в число знаменитых анархистов попадают и Гете (хромоанархист, говоривший о «вековом ньютоновском обмане» в области понимания цвета), и Анатолий Фоменко (хроноанархист, утверждавший: «Меняем даты — меняется все»), где у каждого человека благодаря развитию технических средств («блокчейн, этот цифровой гомолог аристотелевской “великой цепи бытия”») может быть и собственная шкала истории («есть множество сжимающих (сокращающих) и разжимающих (удлиняющих) хронологий — которые называют хроновариантами — и, соответственно, такое же количество версий истории, то есть рассказов о прошлом, адаптированных к тому или иному хронологическому каркасу»), и собственная топонимика («никакого смысла, кроме пропагандистского, в единых наименованиях — в навешивании на дома табличек с названиями улиц и площадей — нет <…> называй что угодно как угодно — главное, чтобы были средства для координации»).

Эти необычные мероприятия важны не сами по себе; скорее, их роль в том, чтобы показать читателям конкретные примеры («анархия означает <…> не какую-то отвлеченную свободу, она всегда сообразуется с конкретной действительностью») того, как можно бороться с «репрессиями воображения», с болезнью невозможности помыслить иной мир.

Предложенный в «Конституции» подход подкупает оригинальным сочетанием простоты и неконвенциональности: вы не «ускользаете», не «убегаете», не «уходите в лес / подполье / внутреннюю эмиграцию», но здесь и сейчас, в наличной, окружающей вас со всех сторон позднепутинской России, что-то добавляете, что-то смещаете, что-то переназываете — и все вдруг становится совершенно другим. Когда придет Мессия, он не будет менять весь мир, но только исправит некоторые мелочи — как гласит старая поговорка, «Пришла пора вообразить настоящие поправки к этому миру!» — и они объясняют месседж «Конституции Метарóссии» в «Асебии». Наверное, можно было бы сказать, что перед нами практическая методика по освобождению воображения, и важность этой цели ни в коем случае нельзя недооценивать — в конце концов, любая власть существует в том числе и из-за недостатка воображения (вспомним здесь множество примеров, от пропагандистского лозунга «Если не Путин, то кто?» до критической констатации «Людям проще представить конец света, чем конец капитализма»). Отметим, что пеструю программу «поправок», предлагаемых в «Конституции Метарóссии», легко вообразить еще и благодаря особой интонации изложения — ибо анархистскому дискурсу имманентно присущ оптимизм: «марксисты говорят лозунгами, а анархисты говорят так, как если бы все уже случилось». Стоит на одно мгновение довериться этому чувству — и вы оказываетесь в «прорастающей» сквозь существующий порядок вещей Метарóссии: живете возле станции метро «Электрослабость» или «Проспект Пурпурного Просвещения», встречаетесь Метафорической зимой в переулке Неплохого Счастья (Графском) с товарищем, проведшим 2020 год (согласно хроноварианту Скалигера) в городе Махновске (Париже), используете просторное программное обеспечение, обсуждаете расстановку сил на «майдане Знаний», проявляете про- и эписмекалку, проводите перезагрёзку, боретесь с «капитализмом памяти» и играете в «линии» под гордо поднятым каким угодно метарусским флагом.

При этом мир Метарóссии, вроде бы совершенно «самодостаточный» (в том негативном смысле, в каком говорят о самодостаточности любых воображаемых миров, куда люди прячутся от реальности), на самом деле функционирует как острая критика имеющегося статус-кво. Тонкость в том, что критика эта работает не посредством очерчивания границ, но посредством указания на совсем другую перспективу; это, по сути, метод все того же Чернышевского — подобно тому, как в сравнении с титаническим Рахметовым должна была высвечиваться вся невзрачность даже самых лучших людей царской России, так и в сравнении с анархической Метарóссией высвечиваются поразительные скука, несвобода, ограниченность и предсказуемость современного нам мира. Мира, в котором неизменны не только политические элиты и финансовые кланы, но и хронологические шкалы, цветовые спектры, списки топонимов, границы наук, карты знаний, методы чтения и способы существования. Мира, на самом деле очень маленького и тесного, туго спеленутого рядом нарративов, принимаемых за «правду». Но в таком случае Метарóссия — это и обещание простора (метарусского синонима «свободы»), дверь, ведущая из грязной каморки в огромный хрустальный дворец.

Впрочем, поскольку Метарóссия в настоящее время сосуществует с Дометарóссией (еще не отошедшей окончательно в прошлое), постольку критический потенциал «Конституции Метарóссии» ярко проявляется не только на глобальном (стратегическом), но и на локальном (тактическом) уровне. Хорошо известно, что в любую эпоху господствующими мыслями являются мысли господствующих, — и эпоха постсоветской России, конечно же, не исключение. Это среди прочего значит, что большинство потенциальных покупателей «Конституции Метарóссии» (скорее всего, относящихся к условному «городскому среднему классу») неосознанно разделяют ключевую идеологическую установку российских элит: отношение к России как к колонии. Особая колониальная бухгалтерия, ежечасно соотносящая презрение или страх перед страной, в которой находишься («ледяная пустыня, среди которой бродит лихой человек»), с выгодами, которые еще можно из этой страны извлечь, владеет не только умами иных вороватых чиновников и нечистых на руку депутатов; она точно так же царит среди среднестатистических горожан. Горожан, рассматривающих Россию как место работы, но не жизни, а потому старательно самоизолирующихся от невеселой русской реальности: смотрящих американские сериалы, слушающих немецкую музыку, читающих скандинавские детективы, отдыхающих в итальянских городах, питающихся в китайских ресторанах. Можно сколько угодно (и совершенно справедливо) рассуждать о предательстве элит, о присвоении ренты, о суперэкстрактивном государстве, о state capture, ссылаться на доклад Пикетти и расследования ФБК; проблема в том, что наряду с вывозящими капитал олигархами есть амбициозные студенты, мечтающие получить бесплатное математическое образование и уехать работать в Канаду, менеджеры среднего звена, планирующие сдавать московскую квартиру, чтобы жить на Бали, гуманитарные исследователи, рассматривающие страну как место «сбора данных», используя которые, можно выстроить карьеру в западной академии, — тысячи акторов, чьи жизненные стратегии полностью гомологичны стратегии условного Романа Абрамовича, всегда «добывавшего» капитал в России, но жить предпочитавшего в Лондоне.

«Конституция Метарóссии» прекрасна тем, что опровергает устоявшийся взгляд на Россию как на место, с которым «все уже ясно», на которое давно «махнули рукой»; впрочем, даже не опровергает — но ясно показывает всю узость и тривиальность такого взгляда. Что же, в эту страну (конкретную Россию образца 2020 года) давно не верят либералы (грезящие о «прекрасной России будущего»), в эту страну давно не верят консерваторы (мечтающие о реставрации погибшей в 1917 году «великой России»), в эту страну давно не верят и власти предержащие (напряженно ищущие «запасной аэродром»), но зато в эту страну верят метарусские — они с любовью вглядываются в нее и видят становление Метарóссии.

И — почти по-тертуллиановски — бесспорный абсурд русской жизни лишь усиливает эту веру: в какой еще книге вы прочтете похвалу «Святой Коррупции» и разъяснение ее благотворной роли? Какой еще текст опишет существование русской культуры в терминах повсеместной х∗∗ни и грядущего п∗∗∗∗ца (строгие философские термины), но таким особым образом, что вы начнете еще больше гордиться этой культурой? Говоря просто — «Конституция» дарит надежду и снимает паралич («метазастой», согласно понятийному аппарату книги), в котором пребывают сегодня почти все жители России, ненавидящие свое настоящее и уповающие лишь на тех или иных «черных лебедей» (после прилета которых «все поменяется»). Все меняется уже сейчас, говорит нам книга, а мы можем являться агентами этих изменений — и именно за это любить страну, в которой живем.

Здесь стоит отметить, что важными дискуссиями о необходимости обновления и реабилитации идеи «патриотизма», захваченной государственниками, отмечены и февраль 2020 года (в связи с переводом на русский язык книги Карин Клеман), и февраль 2021-го (в связи с выходом «Родины» Оксаны Тимофеевой). Опубликованная 9 декабря 2020 года (в день рождения Кропоткина) «Конституция Метарóссии» очень точно попадает в этот (набирающий силу) тренд («Правые политические мифы — о “народе”, “родине”, “боге” и пр. — должны стать новыми левыми мифами»), и такое попадание, конечно, можно объяснять по-разному; возможно, перед нами просто случайное совпадение, возможно — следствие ограниченности и малочисленности сообщества российских интеллектуалов, всегда обсуждающих одни и те же проблемы, но возможно — и косвенное указание на то, что карты знания, рисуемые в «Конституции Метарóссии», действительно работают, что Метарóссия действительно уже случилась и что всем нам осталось еще одно усилие, чтобы окончательно и бесповоротно стать метарусскими.

Понравился материал? Помоги сайту!